За последние три-пять лет сомнения в целесообразности международного права, сетования по поводу его неэффективности и слабости, а также прогнозы о его скором крахе стали не просто часто встречающейся, но доминирующей моделью высказывания историков, политологов, экспертов и специалистов в области международных отношений. Действительно, ситуация выглядит не слишком радужно: громоздкая бюрократизированная Организация Объединенных Наций; попытки установления однополярного мира на базе силового диктата Соединенных Штатов; исламский халифат на Ближнем Востоке, терроризирующий весь мир; «великое переселение народов» на евразийском континенте, – список можно продолжать. На этом фоне заявления о «руководящей и направляющей» роли международного права в самом деле могут показаться излишне громкими.
В католическом институте канонизации существовала неофициальная должность «адвокат дьявола». Занимающий ее опытный священнослужитель выискивал компромат на потенциального святого, доброе имя которого отстаивал «защитник божий». Впоследствии именно эта традиция легла в основу оппонирования при защите диссертаций.
Представим себе подобный процесс, на котором рассматривается современное международное право как определенная интеллектуальная концепция, которой нужно либо дать шанс развиваться дальше, либо отказаться от нее как от устаревшего пережитка. В качестве «адвоката дьявола» в данном случае выступает едва ли не вся мировая общественность, выдвигающая длинный список претензий и упреков. Автор попробует выступить с позиции «адвоката Божьего», ответив на десять наиболее популярных претензий в адрес международного права, с которыми часто сталкивался и в процессе своей преподавательской деятельности, и в процессе работы в качестве юриста-международника.
Претензия № 1. Международное право не развивается с 1945 г., оно архаично и не соответствует реалиям сегодняшнего дня.
Международное право не столько архаично, сколько консервативно, впрочем, как и любое право. На самом деле данная отрасль если и не опережает время, то по крайней мере идет в ногу с ним – космическая и атомная отрасли, едва возникнув, практически сразу же были «закованы» в панцирь международно-правовых норм. Кроме того, многие события и явления Ялтинско-Потсдамского периода вообще беспрецедентны: например, никогда в истории не было органа международного правосудия, подобного Международному уголовному суду (МУС), который начал свою деятельность лишь в 2002 г., то есть по историческим меркам буквально вчера. Методом проб и ошибок возникло коллективное миротворчество на базе ООН – от робких «голубых беретов» до вполне серьезных «операций по принуждению к миру». За сравнительно небольшой срок кодифицировано большинство международно-правовых отраслей, которые формировались сотни лет и существовали лишь на уровне обычаев.
Высказывание Дэн Сяопина о том, что исторические итоги Великой французской революции 1789 г. даже двести лет спустя еще рано подводить, хорошо отражает специфику действующего этапа международного права. Плюсы и минусы Ялтинско-Потсдамской системы можно будет оценить только после ее завершения, а она, хоть и похожа на продуваемый всеми ветрами покосившийся дом, стоит на прочном фундаменте.
Подтачивает фундамент лишь то, что вся система действующего «ооноцентричного» международного права создавалась государствами и для государств, в то время как современное мироустройство все в большей степени зависит не от государств и их суверенитета, а от транснациональных корпораций и их интересов. Эпоха суверенных государств не то чтобы уходит в прошлое, но ей приходится делить эфирное время с эпохой транснациональных корпораций, негосударственных акторов, частных военных структур и террористических организаций.
В результате классический «вестфальский» суверенитет размывается. Чем более бурным становится водоворот глобализации, тем теснее интеграция в рамках региональных объединений. Чем большее количество сфер международного взаимодействия обретают правовую регламентацию, тем более призрачным и зыбким становится государственный суверенитет.
Претензия № 2. ООН не выполняет свои функции и нуждается в реформировании.
Сегодня ООН действительно представляет собой огромный неповоротливый механизм, пытающийся охватить широчайший круг международных вопросов. Из-за невероятного разброса тем, стоящих на повестке дня этой организации, главная цель ее существования ускользает от внимания.
Между тем цель весьма амбициозна и содержится в первых же строках преамбулы Устава ООН – «избавить грядущие поколения от бедствий войны». С позиции 1944 г., когда писался Устав, вполне логично предположить, что речь шла о глобальном конфликте. С учетом того, что Третьей мировой войны пока не было (хотя ее контуры намечаются все явственнее), можно констатировать, что главную задачу ООН все-таки выполняет. И это на фоне того, что число стран-членов за семьдесят лет возросло почти в четыре раза, и управляться с этой пестрой, многонациональной и многоконфессиональной толпой все сложнее.
Вопрос о реформировании ООН стоял на повестке дня и десять, и двадцать, и тридцать лет назад. По сути, организация нуждалась в реформе с первых дней существования.
Что касается права вето, которое якобы нарушает принцип равноправия и является пережитком прошлого, следует признать, что только благодаря данному принципу ООН не развалилась в первые же годы своего существования, подобно Лиге Наций. То, что послевоенный мир неминуемо расколется на два лагеря, как только общие задачи будут решены, было очевидно еще до Фултонской речи Черчилля. Благодаря ООН и возможности ветирования резолюций Совета Безопасности двум непримиримым лагерям пришлось делать усилие и договариваться. ООН изначально строилась на компромиссе, никто из отцов-основателей не считал ее всесильным «мировым правительством» или панацеей от всех бед, чего почему-то ждут от этой структуры сегодня.
Нужно ли расширять Совет Безопасности? Теоретически такое можно сделать, и, наверное, это будет красивый и демократичный жест со стороны великих держав. Однако, скорее всего, дальше всеобщего ликования и громких статей в СМИ дело не пойдет, потому что Совбез окончательно превратится в громоздкую и неэффективную структуру.
Заменить ООН можно лишь одним способом – сломав нынешнюю Ялтинско-Потсдамскую архитектуру международных отношений и создав какую-то другую. Важное уточнение – история убедительно демонстрирует, что смены подобных систем происходят путем войн, причем войн глобальных. Вероятно, и через это придется пройти, но хотелось бы наступление этого черного дня максимально оттянуть.
Можно ли вообще обойтись без ООН или подобной универсальной структуры? Конечно, можно! Тем более опыт работы с универсальными международными организациями у человечества сравнительно небольшой – всего лишь с 1919 г., когда была создана Лига Наций. Никогда не поздно вернуться в Средневековье с его многочисленными военными альянсами и «войной всех против всех». Другой вопрос, что данная перспектива представляется малопривлекательной.
Претензия № 3. В основе современного международного права лежит принцип «неприменения силы и угрозы силой», однако сила продолжает оставаться важнейшим фактором мировой политики.
Во-первых, из принципа неприменения силы есть два существенных исключения – самооборона и миротворческая деятельность под эгидой ООН. Именно в формат данных исключений многие государства и пытаются вписать собственные огрехи. Во-вторых, из-за многочисленных попыток отдельных стран и собственные национальные интересы продвинуть, и формальный запрет на вооруженное воздействие соблюсти в последние полвека разработано множество весьма изощренных приемов, позволяющих это сделать. Например, появилась масса мутаций непопулярного ныне понятия «война», добавляются прилагательные, призванные подчеркнуть невооруженный, ненасильственный характер воздействия – «война экономическая», «информационная», «гибридная». Кроме того, когда речь заходит о войне в прямом смысле этого слова, ее в последние годы дипломатично называют «вооруженным конфликтом».
По сути, все, что остается правомерным сегодня, связано либо с экономическим, либо с информационным воздействием на противника. Отсюда такой расцвет санкций и контрмер, щедрое финансирование оппозиции за рубежом, активное продвижение неправительственных фондов и других инструментов «мягкой силы».
Именно попытки обойти военно-силовой запрет в последние годы привели к всплеску тематики, связанной с санкциями. Часто можно услышать, что санкции являются бессовестным способом воздействия на противника, грубо нарушающим нормы международного права. Именно поэтому делегация Бразилии на заре деятельности ООН предлагала включить санкции в перечень действий, составляющих содержание категории «неправомерное применение силы». Однако сейчас нет никаких документов, прямо запрещающих санкции, а значит их нельзя назвать неправомерным способом воздействия. Более того, можно констатировать, что неготовность принять бразильскую инициативу сослужила добрую службу – поставив экономическое давление под запрет наравне с вооруженным воздействием, Ялтинско-Потсдамская система вряд ли бы протянула хотя бы пару десятков лет.
Еще в XVII веке Гуго Гроций утверждал, что «не существует промежуточного состояния между войной и миром». «Нет, существует!» – с уверенностью отвечают современные юристы-международники. Если очень нужно надавить на противника, в ход идут индивидуальные и коллективные санкции, «контрсанкции», а также весьма скользкая, однако применяемая практика «государственного терроризма».
Претензия № 4. Международное право регулирует деятельность не всех акторов международных отношений.
С этим не поспоришь. Более того, именно по этой причине международное право далеко от той универсальности, в которой его периодически подозревают. Список субъектов международных отношений длиннее перечня субъектов международного публичного права минимум раза в три. Это означает, что деятельность огромного числа международных структур, в том числе частных военных и охранных предприятий, транснациональных корпораций, международных информационных холдингов, международных неправительственных организаций и фондов регулируется в лучшем случае каким-либо национальным законодательством.
Данный феномен вполне объясним: в реалиях 1945 г. главными «вершителями судеб» мыслились лишь государства. Именно они заключают международные соглашения, берут на себя международные обязательства, несут (хоть и крайне редко) международную ответственность. Международной правосубъектностью, помимо государств, обладают межправительственные организации, а также «народы и нации, борющиеся за самоопределение». Последняя формулировка, конечно, весьма условна, поскольку писалась специально для сюжетов, связанных с освобождением от колониальной зависимости. Сегодня единственный народ, обладающий правосубъектностью – палестинцы. Курды, баски, каталонцы, шотландцы и прочие жаждущие самоопределения группы в международно-правовом смысле субъектами не являются, оставаясь «под колпаком» национального законодательства.
Почему данный вопрос принципиально важен? Потому что только с субъекта международного права можно хоть что-то спросить в том случае, если он совершит международное правонарушение. В последние годы ситуация осложняется тем, что некоторые радикальные и террористические структуры, обладающие разветвленной глобальной сетью, начали присваивать себе функции, которые традиционно ассоциировались лишь с государством. Так, настоящим вызовом классической концепции международного права стало появление «Исламского государства Ирака и Леванта» (запрещено в России. – Ред.), которое многие страны классифицируют как террористическую организацию, что порождает массу вопросов относительно международно-правового статуса данной структуры.
Претензия № 5. Нормы международного права часто нарушаются.
Нормы международного права нарушаются не просто часто, они нарушаются постоянно. Чаще Устава ООН нарушается только уголовный кодекс. При этом ни в одной стране регулярно совершаемые убийства и грабежи не становятся поводом для отмены уголовного законодательства.
Современное международное право – одна из самых эффективных отраслей юриспруденции. Если его сверхзадачей является «избавление грядущих поколений от бедствий войны», которое сулит нам Устав ООН, то можно констатировать, что семьдесят лет без мировых войн являются весьма достойным показателем.
Основная проблема при работе с международно-правовыми нормами состоит не в том, что они нарушаются, а в том, что они по-разному интерпретируются государствами. Собственно, большая часть сложностей международно-правового характера заключается в различном толковании положений международных документов в национальных доктринах России, Великобритании, США, Израиля, Нидерландов, Франции, Австрии, Норвегии и Германии. Это объясняется несколькими факторами: существенными различиями правовых систем, особенностями национальной юридической техники, а также несовпадением внешнеполитических задач.
Большая ошибка – верить в неангажированность юристов-международников. Также как и специалисты в области конституционного, административного, финансового или любого другого права, они работают прежде всего с национальным законодательством, адаптируя его положения к конкретным международно-правовым обязательствам, которые взяло на себя государство, и в соответствии с его национальными интересами. Показательный пример – концепция справедливой войны (just war concept), теряющаяся корнями в глубоком Средневековье и трудах Фомы Аквинского, Макиавелли и Клаузевица. Данная концепция, скорее всего, ни о чем не скажет современному российскому юристу, однако она очень дорога сердцу большинства американских экспертов, которые вдохнули в нее новую жизнь.
Кроме того, большую сложность в международном праве представляет прохождение стадии имплементации, когда все нормы сформулированы, все документы подписаны и все ходы государств, казалось бы, просчитаны. Однако именно на этой фазе, когда положения полученного документа должны путем рецепции, инкорпорации или отсылки начать работу в корпусе национального права, и начинают проявляться фундаментальные различия правовых систем.
Претензия № 6. В международном праве существуют «двойные стандарты» относительно признания самопровозглашенных государств.
На самом деле все обстоит еще печальней. Отсутствие должного правового регулирования признания самопровозглашенных государств порождает полную самодеятельность в данном вопросе.
США признали Косово, но не признали Абхазию и Южную Осетию, а Российская Федерация, в свою очередь, признала Абхазию и Южную Осетию, но не признала Косово. Как же так? Но ведь нет ни одного документа, в котором было бы внятно написано, кто, как, в какой форме и по каким критериям должен признавать новые государственные субъекты на международной арене. Кстати, Секретариат ООН и Генеральный секретарь от этой темы всячески открещиваются, оставляя ее на откуп самим государствам, которые, в свою очередь, решают данную задачу исходя из собственных интересов.
Возникает резонный вопрос: почему бы не выработать и не подписать единую конвенцию, регламентирующую проблемы признания? Ответ прост: потому что ее текст будет крайне сложно согласовать, и весьма вероятно, что данная конвенция так и не вступит в силу из-за малого числа участников.
Претензия № 7. Права человека не соблюдаются, хотя объявлены высшей ценностью в международном праве.
Как и международное право в целом, права человека оказались жертвой синдрома завышенных ожиданий. Фактически «права человека» стали бесконечно тиражируемой в СМИ волшебной формулой, призванной обвинить, оправдать, придать весомость аргументам.
В итоге именно эта категория оказалась предметом наиболее ожесточенных международно-правовых спекуляций. Совершенно очевидно, что различия в правовом, социально-экономическом и культурном аспектах не позволяют современным государствам одинаково исполнять общую императивную норму «уважения прав человека». Например, странно ожидать идентичного исполнения данного принципа в странах, принадлежащих к англо-саксонской правовой семье, с одной стороны, и к системе шариата, с другой. Самым показательным примером является правовая регламентация смертной казни, которая весьма существенно отличается в различных государствах, несмотря на закрепленное во Всеобщей декларации прав человека 1948 г. «право на жизнь». Также характерны полярные позиции по вопросам эвтаназии, абортов, деятельности ЛГБТ-сообщества.
Кроме того, тематика защиты прав человека бесконечно далека от универсальности трактовок. Например, возьмем понятия «геноцида» и «апартеида». Казалось бы, правовая база для определений данных преступлений достаточно четкая – Конвенция о предупреждении преступления геноцида и наказании за него от 9 декабря 1948 г. и Конвенция о пресечении преступления апартеида и наказании за него от 30 ноября 1973 года. Однако, несмотря на наличие данных документов, государства не спешат единогласно признавать геноцид армян или же дружно пенять Соединенным Штатам на геноцид индейцев и расовую сегрегацию, а Китаю указывать на права жителей Тибета. Права человека были и продолжают оставаться предметом преимущественно внутреннего регулирования.
Претензия № 8. Положения международного права не имеют обязательного характера.
По большому счету, так оно и есть. Несмотря на существование десяти императивных норм международного права, которые составляют его фундамент, в целом международное право является «безбрежно диспозитивным». Салтыков-Щедрин говорил, что строгость российских законов компенсируется необязательностью их исполнения. Данный афоризм весьма актуален применительно к международному праву. В результате возник феномен «международного мягкого права» (international soft law), к которому относится огромный массив решений и резолюций международных организаций, которые сами по себе обязательной силы не имеют, однако «давят на подсознание» государственных деятелей и постепенно закладывают фундамент новых отраслей.
Если представить международные отношения, регулируемые международным правом, в виде цветной диаграммы, где, например, красным будет выделена сфера военного взаимодействия, желтым – торгово-экономические отношения, а серым – сферы, вообще не урегулированные международным правом, то превалирующим цветом будет именно серый. Ощущение международного права как всемирного кодекса, свода законов, нерушимой твердыни, регулирующей все сферы межгосударственного взаимодействия, представляется в корне неверным. Фактически оно регулирует лишь те сферы, по которым удалось достичь компромисса. Все остальное по-прежнему остается «серой зоной» вне правового поля.
Концепция «универсальности» международного права, весьма популярная в СМИ, на практике оборачивается настоящим вредительством по отношению к этой и без того проблемной сфере. Когда в какой-то новостной передаче или ток-шоу звучат формулировки «запрещенное оружие», «нарушение международных норм» и т.д., первое, что нужно сделать – найти ту конкретную норму конкретного документа, которая якобы нарушена, а затем проверить, подписало ли данный документ государство, обвиняемое в правонарушении. И если этой подписи нет, значит, с данного конкретного государства крайне сложно что-либо спрашивать.
Любой международно-правовой документ обязателен только для тех, кто его подписал, и никто не вправе возложить на страну обязательств больше, чем она готова на себя взять. Не хотите признавать юрисдикцию Международного уголовного суда и подписывать Римский статут – пожалуйста. Не считаете для себя необходимым запрещение противопехотных мин или лазерного оружия? Не присоединяйтесь к соответствующим документам – и можете пользоваться. Именно по данной схеме часто действуют США, не подписывая такие важнейшие документы, как Международный пакт об экономических, социальных и культурных правах 1966 г., Конвенция по морскому праву 1982 г., Конвенция о правах ребенка 1989 г. и многие другие, не беря на себя, таким образом, обязательства, содержащиеся в данных документах.
Претензия № 9. США – главный враг системы международного права.
Представляется категорически неверным весьма распространенное представление о том, что Соединенные Штаты презирают международное право и постоянно нарушают его нормы и положения. Во-первых, американские юристы были одними из наиболее деятельных архитекторов Ялтинско-Потсдамской системы. Как бы они ни сокрушались впоследствии, что Устав ООН – это фактически устав «доатомной» эпохи, а из послевоенного расклада можно было выжать еще больше, тем не менее очевидно, что сложившаяся конфигурация, при которой США наряду с Великобританией, Россией, Францией и Китаем имеют особые полномочия на фоне формального демократизма и равноправия – это, безусловно, весьма удобно.
Во-вторых, если почитать американские специализированные издания по международному праву, становится ясно, что американские юристы тратят массу сил на то, чтобы придумывать новые способы интерпретации международно-правовых норм в формате, соответствующем внешнеполитической линии Соединенных Штатов. Для этого используются особые методы юридической техники, а также прием расширительного толкования.
В итоге, если посмотреть ключевые международно-правовые концепции последних тридцати лет, целью которых является обоснование необходимости применения силы в рамках номинального правового поля, – в большинстве случаев в списке их авторов мы увидим юристов из США. Концепция «гуманитарной интервенции» (humanitarian intervention), «справедливой войны» (just war concept), «ответственности за защиту» (responsibility to protect), «несостоявшихся государств» (failed states concept) – вот далеко не полный перечень доктрин, разработанных американскими специалистами для придания легитимности агрессивным действиям Соединенных Штатов в глазах международного сообщества.
Бойня на территории бывшей Югославии, вторжения в Ирак и Афганистан, создание бесполетной зоны над Ливией путем полного уничтожения ливийского военно-воздушного флота – под все эти неправомерные, с точки зрения российской доктрины международного права, действия была подведена четкая правовая база в американской международно-правовой доктрине. Как отмечал Уильям О’Брайен, «военные операции подразумевают планирование, тренировки и контроль за исполнением, а с недавних пор и легитимацию».
Претензия № 10. Международное право лояльно к его нарушителям.
Поскольку аппарата принуждения в международном праве фактически нет, а наднациональный уровень едва намечается, большинство нарушителей пока могут спать спокойно.
Мягкость и фактическая необязательность многих норм международного права объясняется тем, что эта отрасль международной ответственности практически не развита. Нормативная база ее сводится лишь к Проекту статей об ответственности государств за международно-противоправные деяния (2001 г.) и Проекту статей об ответственности международных организаций (2011 г.). Однако главная проблема кроется не в документах, а в необязательности большинства решений органов международного правосудия, а также в отсутствии у большинства из них соответствующей компетенции.
Какие образы возникают в голове человека, замыслившего преступление? В зависимости от страны и эпохи – разные: гильотина; тюремные застенки; электрический стул; смертельная инъекция. Угроза какого наказания может напугать или остановить государство и его политических лидеров? Какие образы должны возникать в сознании тех, кто принимает решение о начале войны или геноцида? Каким должно быть «международное сообщество», грозный призрак которого сдержит потенциальных агрессоров и нарушителей? Очевидно одно – современное международное право не имеет такого уровня принуждения, который мог бы остановить страну, вознамерившуюся нарушить нормы Устава ООН.
Ситуация усугубляется, когда речь заходит об ответственности международных организаций, например НАТО. Что можно взять с альянса, превысившего мандат на применение силы в миротворческой операции? Конфликт на территории бывшей Югославии убедительно продемонстрировал, что ничего – по той простой причине, что ни в одном органе международного правосудия дело о неправомерном применении силы, стороной которого является международная организация, рассматриваться не будет. В результате Европейский суд по правам человека перекладывал дела на Международный суд ООН, и оба органа заявляли об отсутствии необходимой юрисдикции. Единственным форматом привлечения к ответственности стал Международный трибунал по бывшей Югославии, который обладал компетенцией лишь в отношении индивидов, не имея возможности судить государства.
Многое осложнялось также тем, что войска НАТО в Югославии частично действовали по мандату ООН, и возникал «эффект матрешки», когда государства объединены в организацию, а та, в свою очередь, находится под руководством другой организации. Например, вопрос об ответственности ООН за действия НАТО поднимался в суде Нидерландов в связи с массовыми убийствами в Сребренице, и суд постановил, что «эти действия и бездействие должны в строгом смысле присваиваться ООН». Однако, рассматривая апелляцию по данному делу, суд постановил, что ответственность за события все-таки должны нести Нидерланды. Нидерланды, в свою очередь, заявили, что они в глубине души выступали против бомбежек бывшей передовой страны соцлагеря и что они, в сущности, не виноваты – виноват альянс как таковой. И далее по кругу. А уж если в подобных операциях принимают участие частные военные и охранные предприятия, чьими услугами сегодня активно пользуются и государства, и международные организации – концов не найдут никогда.
Показательно, например, что в отчетах НАТО продолжает фигурировать понятие «сопутствующие издержки», к которым относятся жертвы среди мирного населения, при этом никто не несет ответственности, а если и осуществляются какие-то выплаты пострадавшим, то исключительно добровольно, в формате так называемых платежей ex gratia, без признания собственной вины.
Можно констатировать, что крайне низкая степень развития отрасли международной ответственности представляет собой фундаментальный недостаток современного международного права и его подлинную «ахиллесову пяту».
* * *
Международное право создавалось и согласовывалось весьма прагматичными людьми, перед которыми стояли вполне конкретные задачи. Оно имеет ограниченную юрисдикцию и действует для строго определенного круга субъектов.
При этом вплоть до 1945 г. международное право скорее напоминало дипломатический этикет, представляя совокупность норм, правил, обычаев и традиций, делавших международные отношения чуть более упорядоченными, но которые никем из участников этих отношений не воспринимались всерьез. Именно поэтому весьма забавно сегодня звучат заявления о том, что международное право находится в глубоком кризисе. На самом деле оно из него никогда не выходило. Еще не было в обозримой истории человеческой цивилизации периода, когда международно-правовые нормы неукоснительно соблюдались, государства вели себя исключительно мирно и достойно, а международная атмосфера была проникнута духом любви, добра и понимания.
Вполне возможно, что Ялтинско-Потсдамскую систему ждала та же участь, что и ее предшественниц – Версальско-Вашингтонскую, Венскую, Вестфальскую. Однако после первого применения атомного оружия картина мира радикально изменилась. В политологический оборот вошли термины «игра с нулевой суммой» и «взаимное гарантированное уничтожение». Сохранение международного права и поддержание его авторитета сегодня – задача, связанная с вопросом выживания и затрагивающая основополагающий инстинкт человека – самосохранение.
Феномену международного права как журналистского клише – порицаемого, неэффективного, беззубого, ответственного за все беды мира – противостоит юридическая концепция международного права как явления гибкого, многослойного и, в сущности, весьма узко ориентированного на сферу военно-силового взаимодействия государств. Права человека, экология, гуманитарное сотрудничество, международная интеграция – все это прекрасно и имеет под собой определенную международно-правовую базу, однако данные отрасли бесконечно вторичны по сравнению со стержневой задачей поддержания глобального мира и безопасности.
Больше всего удивляет, с какой ожесточенностью политологи, журналисты и эксперты обличают международное право и все, что с ним так или иначе связано. Любой эксперт, мало-мальски знающий расклад сил в современных международных отношениях, а также представляющий, хотя бы гипотетически, последствия возможного применения оружия массового уничтожения, на мой взгляд, должен грудью вставать на защиту международного права. Сценарии настоящего и будущего, написанные без учета международно-правового фактора, больше напоминают сюжет антиутопии или апокалиптического блокбастера.
