Если мы хотим понять, почему в некоторых странах руководство способно реализовать сложные программы обеспечения социальной дистанции и смягчать её экономические последствия, а в других нет, нам нужно учитывать не только личные качества или патологии лидера.
Фото: amazon.com
Экстремальные явления, такие как пандемия COVID-19, выявляют силу социальной солидарности. Борьба с вирусом требует от населения больших жертв. «Социальная дистанция» – не просто отказ от общения с друзьями или походов в рестораны и театры. Работники должны держаться подальше от работы, а предприятия – закрываться на недели или месяцы, жертвуя доходом. Эти месяцы убытков способны привести всех (кроме самых богатых) к значительным потерям прибыли и сбережений или даже к банкротству. Люди с большей вероятностью пойдут на жертвы, если они уверены, что лидеры честны с ними и лишения касаются всех. А когда такой уверенности нет, требование держать дистанцию будет игнорироваться. Люди начнут набрасываться на других, обвиняя их в появлении болезни или попытках нажиться на ней.
Мы наблюдаем ряд мер, предпринятых в связи с пандемией во всём мире. Возьмём два крайних случая: в Индии неудачная попытка заставить всех оставаться дома, несмотря на обеспечение продовольствием тех, кто остался без работы, привела к взрыву религиозной ненависти и насилию. А в Новой Зеландии, наоборот, чрезвычайно высока степень готовности следовать государственным предписаниям, и практически нет социальных конфликтов вокруг распределения убытков.
Ошибочно объяснять разные реакции на пандемию культурными различиями. Считается, что ориентированные на интересы сообщества жители Восточной Азии склонны к капиталистической алчности. Чудовищное неравенство в Южной Корее, драматически представленное в фильме Пон Чжун Хо «Паразиты», противоречит упрощённому образу восточноазиатской коллективной ответственности. И хотя в Индии индуисты и мусульмане издавна проявляют взаимную нетерпимость и насилие, в других странах тоже встречается глубокая и острая этническая ненависть. Новая Зеландия, которая уничтожила почти всё коренное население маори и до сих пор продолжает дискриминировать это меньшинство, – не исключение.
Правительства и элиты могут непреднамеренно либо умышленно снижать или обострять социальные конфликты. Индийская националистическая партия «Бхаратия джаната» всегда делала разжигание антимусульманских настроений основой своей избирательной привлекательности. Нарендра Моди, будучи главным министром штата Гуджарат, а теперь – премьером, фактически подстрекал индусов к насилию против мусульман. Неудивительно, что на них нападают и во время пандемии. Также и в США нападениям на азиатов способствовала расовая травля, которую подхлёстывает Дональд Трамп.
Да, Трамп коррумпирован, проявляет все признаки нарциссического расстройства личности, ему не хватает дисциплины или умственных способностей, чтобы рационально взвесить факторы и выбрать правильную политику. Да, президент Бразилии Жаир Болсонару – крайне правый консерватор, доверяющий христианским проповедникам-шарлатанам, а не медицинским экспертам. Да, британский премьер Борис Джонсон ленив и потакает своим слабостям. Однако ни один из них не смог бы выйти сухим из воды с таким безответственным подходом к COVID-19, если бы элитам их решения были невыгодны или загоняли управление в тупик настолько, что страны оказались бы неспособны проводить эффективную политику. Именно поэтому эксцентричные лидеры свободно предаются своим прихотям.
О современной Бразилии и Великобритании я знаю только благодаря внимательному чтению газет. Поэтому как американец и тот, кто только что опубликовал книгу об упадке США, я сосредоточусь в этой статье на Соединённых Штатах. (Читатели, желающие более подробно изучить мой анализ, могут прочитать шестую главу книги.) Постараюсь ответить на два вопроса, раскрывающие основные проблемы борьбы с пандемией в Америке и затрагивающие сферы здравоохранения и экономики.
Почему в США при тратах на медицинское обслуживание на 50% больше (как на душу населения, так и в процентах от ВВП), чем в любой другой стране, не могут осуществить массовое тестирование на COVID-19, позволившее странам Восточной Азии остановить вирус? Почему в американских больницах не хватает вентиляторов, не говоря уже о масках и халатах для персонала? Почему выделенная в начале апреля помощь в 2 трлн долларов (крупнейшая подобная мера в мире) в сочетании с покупкой Федеральной резервной системой облигаций на 6 трлн долларов не смогла быстро дойти до безработных или их работодателей, чтобы остановить взрыв увольнений? В конце апреля 2020 г. безработица в США достигла 20% – уровень, сопоставимый с пиком Великой депрессии, и, безусловно, самый быстрый рост потери рабочих мест, когда-либо зафиксированный в мире. Ответ на оба вопроса даёт понимание трансформации элит Соединённых Штатов за последние 50 лет.
Американские элиты: от консенсуса к параличу
В послевоенные десятилетия консенсуса для США была характерна двойная элитарная структура, благодаря которой местные и правительственные элиты ограничивали попытки друг друга присваивать государственные полномочия и должности. Национальные фирмы, связанные системой перекрёстного присутствия в советах директоров крупнейших коммерческих банков, организовывали в своём кругу дискуссионные/лоббистские группы, где вырабатывались совместные позиции в отношении государственной политики. Они сосуществовали с региональными и местными банками и фирмами, которые были защищены от конкуренции с более крупными структурами посредством федеральных законов и норм штатов. Эти законы и нормы местные элиты, обладавшие политическим весом, проводили через своё представительство в Конгрессе и в законодательных ассамблеях штатов.
Данная система отношений элиты трансформировалась в последние десятилетия за счёт снижения способности национальных банков контролировать компании, а также из-за ряда слияний в таких секторах, как банковское дело, телекоммуникации, СМИ, коммунальные услуги, розничная торговля и сельское хозяйство. Антимонопольная политика впервые изменилась при Ричарде Никсоне, но в целом нужно рассматривать этот процесс как нарастающий.
Всякое слияние устраняло фирму, имевшую интерес (и некоторую степень политического влияния) в том, чтобы предотвратить дальнейшие слияния или изменения в регулировании, которые позволили бы национальным предприятиям посягать на привилегии и рынки местных компаний. По мере того, как исчезали более мелкие и местные компании, внутриотраслевые разногласия по поводу государственной политики сглаживались, а проявлявшееся единодушие толкало к законодательным изменениям. Банковские и телекоммуникационные «реформы» 1990-х гг. не смогли пройти Конгресс в предыдущие десятилетия из-за встречного лоббирования секторами этих отраслей с противоположными интересами. Слияния разрешили разногласия, поскольку вторичные секторы включались в состав более крупных корпораций (или сами объединялись, образуя новые большие компании) и таким образом разделяли общие интересы отрасли. Затем дерегулирование открыло путь новым волнам слияний и поглощений, усиливая консолидацию элиты в основных сферах промышленности.
Банки с их взаимосвязанной системой советов директоров были центральными акторами, определявшими корпоративную и государственную политику по отношению к деловой практике в 1945–1968 гг. Их консолидация и изменения в финансовом регулировании и законодательстве США олицетворяли и направляли общую трансформацию структуры американского капитализма. Слияния банков представляли собой не только процесс выкупа более мелких местных банков национальными. Скорее всего, администрации Ричарда Никсона и Рональда Рейгана угождали своим спонсорам (которые по большей части находились за пределами банковских центров Нью-Йорка и Чикаго), позволяя региональным банкам объединяться и выкупать конкурентов. Опора Рейгана на южные и западные штаты легко объясняет этот уклон. Для Никсона, начавшего перемены, ориентация была несколько условной и спровоцированной его конкурентом в президентской политике. Нельсон Рокфеллер ухватился за поддержку нью-йоркских банкиров и за политические возможности на юге, открывшиеся благодаря заметному сдвигу демократов в сторону гражданских прав в 1960-е годы.
Ранее доминировавшие национальные банки столкнулись в 1980-е и 1990-е гг. с растущей конкуренцией региональных гигантов, созданных в результате слияния более мелких субъектов. Эта конкуренция и ослабление федерального регулирования (которого требовали как национальные, так и крупные региональные банки) привели к тому, что национальные банки сосредоточили ресурсы на более прибыльных банковских инвестициях, что ещё больше отстранило их от активного участия в управлении промышленными предприятиями. Небанковские фирмы получили широкий спектр финансовых компаний, к которым обращались за финансированием, что выразилось в росте «бросовых облигаций» в 1980-е и хедж-фондов в 1990-е годы. Таким образом, банкиры утратили способность управлять фирмами в других областях, но за счёт федерального дерегулирования у них появилась возможность сосредоточиться на более прибыльном финансовом инжиниринге и спекуляциях.
Консолидация внутри секторов упростила поглощение правительственных учреждений и полномочий этими элитами, сужая возможности самоуправления государственных субъектов и ограничивая президентов США в реализации новых программ.
Последние угрожают их власти над существующими бюджетными статьями или способности получать прибыль, предоставляя услуги здравоохранения, образования, кредитования и пенсионных пособий, которые могли быть оказаны через правительство, но вместо этого отданы на откуп частному сектору. Рычаги влияния элит на правительство были ещё более усилены посредством объединения умеренных консервативных бизнес-лидеров с ультраконсерваторами. Консолидация понадобилась для того, чтобы разрабатывать и лоббировать НАФТА и другие «свободные» торговые договоры, дерегулирование и снижение налогов. А начиная с 1980 г. это единство только укреплялось благодаря сдвигу в пожертвованиях на избирательные кампании от демократов к республиканцам, включая кампании ультраконсервативных претендентов.
Таким образом, если мы посмотрим на продолжительный период истории Соединённых Штатов – с 1945 г. по настоящее время, то увидим переход от одной эпохи политического застоя к другой. Либеральный консенсус был институционально закреплён в структурах госрегулирования, отношениях внутри бизнеса, взаимодействии с правительством и профсоюзами, в обязательствах поддержки власти федерального правительства для сохранения глобального геополитического доминирования и содействия экономическому росту и социальному прогрессу внутри страны. Консенсус нарушился, когда политические неудачи (и успехи) тех, кто занимал должности в федеральном правительстве в 1960-е гг., и структурные изменения международной позиции США стали вызывать проблемы на многих направлениях. Идеологические дебаты, развернувшиеся в те годы, остаются неразрешёнными до сих пор и оживляют дискуссии обеих партий, повестки общественных движений и профессионально ориентированных членских организаций, сосредоточенных на проблемах идентичности и окружающей среды – слева, на религии и других социально консервативных вопросах – справа.
Тем не менее десятилетия споров породили новый застой. Отношения между элитами были перестроены, и массовые организации – особенно профсоюзы – в значительной степени утратили возможность оспаривать инициативы элиты. Само государство лишилось способности принимать новые законы или осуществлять нормативные акты и политику, препятствующие интересам элиты. Слабая попытка выйти из нового анабиоза была предпринята лишь администрацией Обамы.
Как элиты влияют на социальные и экономические программы
Президент Барак Обама осознал эту реальность, когда разрабатывал законодательство в области здравоохранения. Его проект защищает интересы и получение прибыли каждой частной отрасли, занимающейся продажей медицинского страхования, медицинских услуг и расходных материалов. Более того, признание власти страховых компаний побудило Барака Обаму включить в законопроект положение о том, чтобы все американцы покупали частную страховку (кроме тех, кто имеет право на участие в государственных программах). По сути, Обама принял решение, которое быстро вызвало неприятие среди публики (в том числе благодаря подстрекательству со стороны Республиканской партии и правых СМИ, прежде всего, Fox News), в обмен на поддержку страховых компаний. Иначе Конгресс никогда не принял бы этот закон.
Фискальная политика и бюджетные приоритеты Соединённых Штатов всё чаще определяются подобными сделками, отражающими власть консолидированных корпоративных элит над политиками и политикой в целом. Они отличаются от единой национальной элиты 1945–1968 гг., описанной социологами Чарльзом Миллсом, Уильямом Домхоффом и другими. Современные элиты не используют финансовую и организационную мощь для проведения широкой национальной политики за исключением вышеупомянутого антитрудового законодательства и торговых соглашений. Скорее, они используют влияние на законодателей и регуляторов, чтобы получить привилегии, которые лучше назвать автаркическими. Их цель не в том, чтобы формировать экономику в целом или разрабатывать программы и политику для всей страны. Они стремятся получить соответствующие ресурсы от федеральных органов власти, органов государственной власти и местного самоуправления, а также обеспечить принятие законов и нормативных актов, защищающих их особые интересы и возможности получения прибыли как внутри страны, так и за рубежом и подрывающих права покупателей, клиентов и сотрудников.
В результате постоянно растущая часть федерального бюджета направляется на удовлетворение давних притязаний существующих элит, которые в том числе имеют право укрывать часть доходов и активов от налогообложения. Нынешние примеры включают в себя:
(1) Субсидии, права на воду и доступ к федеральным землям для перепроизводства сельхозтоваров, которые затем могут быть проданы за границу в рамках торговых соглашений, заключённых американскими переговорщиками.
(2) Свободный доступ к федеральным землям для добычи полезных ископаемых, разведения скота и лесозаготовок без каких-либо обязательств относительно экологических последствий, которые покрываются за счёт госсредств и здравоохранения.
(3) Федеральный налог и прямые субсидии на экспорт технологий и капитала иностранным дочерним предприятиям и потребителям.
(4) Растущую долю федеральных студенческих кредитов, направляемых в коммерческие колледжи и торговые школы (гораздо чаще, чем в государственные). Это происходит несмотря на то, что они не выпускают большинство своих студентов, обучение там намного дороже, чем в государственных заведениях, на них приходится почти половина всех дефолтов по студенческим ссудам, хотя зачисляют они менее десятой части выпускников средней школы.
(5) Приверженность сектора федерального бюджета плану обеспечения медикаментами Medicare. Он охватывает лекарства, разработанные в основном в федеральных или университетских лабораториях, нелицензионные препараты, предназначенные для расширения патентов без каких-либо медицинских преимуществ перед старыми аналогами. Главное – цены на них гораздо выше, чем где-либо в мире. Product hopping – небольшие, клинически незначительные изменения в рецептурах лекарств – позволяют фармацевтическим фирмам продлевать патенты. Затем компании используют свои маркетинговые возможности, чтобы убедить и/или подкупить врачей назначать запатентованные препараты вместо столь же эффективных и гораздо более дешёвых аналогов. Фармацевтические компании используют такие манёвры без каких-либо юридических проблем для увеличения прибыли за счёт Medicare и Medicaid, а также частных потребителей посредством увеличения страховых взносов и более высоких затрат. Хотя по закону Бэя – Доула 1980 г. федеральное правительство имеет право аннулировать патенты на лекарства, разработанные за счёт государства, оно этого никогда не делало.
Обычно прибыль фармацевтических компаний не инвестируется в исследования. Крупные фармацевтические компании тратят более 100% своей прибыли на выкуп акций и дивиденды, а это означает, что они сокращают свой капитал, подрывая способность инвестировать в разработку новых лекарств. Действительно, большинство исследований финансируется федеральным правительством, университетами или фондами.
Вот почему США не хватает базовых вещей для поддержания своих больниц во время пандемии. Маски, защитное снаряжение и больничные койки не приносят прибыли, и коммерческие фирмы, доминирующие в здравоохранении, тратят на них очень мало.
Американцы с дешёвой медстраховкой или вовсе не обладающие ею должны будут пойти на большие финансовые жертвы, чтобы получить вакцину, или же они обойдутся без неё, подвергая опасности себя и население в целом, «коллективный иммунитет» которого сейчас зависит от вакцинации.
Уже сейчас тестирование на COVID-19 в США идёт так медленно, потому что разрабатывать и производить тесты невыгодно, а также потому, что многие американцы, у которых нет страховки или у которых она мало покрывает, не могут позволить себе тестирование. Обещание администрации Трампа о бесплатных тестах не учитывает расходы, связанные с посещением больницы: мазок для образца (который не входит в план Трампа) может стоить тысячи долларов.
Требования элиты и её неприкосновенность обеспечивают либо растущий дефицит, либо, как это было во времена финансовой стабильности в конце 1990-х гг., неспособность финансировать новые госпроекты для инфраструктуры или развития человеческого капитала. Новая структура элитарной автаркии позволяет отдельным лицам грабить как собственные фирмы, так и государство. Руководители некоторых частных фирм увеличили долю в акционерных компаниях с помощью фондовых опционов и манипуляций ценами на акции путём их выкупа.
Как элиты влияют на реакцию США на кризис COVID-19
Разве народ может бросить вызов элитарной власти и автаркии? Резкий упадок профсоюзов и распад массовых организаций в течение десятилетий после Второй мировой войны ликвидировали два основных принципа формирования курса правительства простыми людьми. Граждане, которые приходят голосовать в лучшем случае раз в два года и чьи голоса за ту или иную партию имеют множество толкований, всё меньше влияют на проводимую политику в условиях, когда отсутствует мобилизация населения, а также нет постоянного организационного присутствия и давления, которое конгрессмены ощущали бы на местном уровне. В то же время элиты используют своё богатство для взносов в предвыборную кампанию, завоёвывая внимание избранных чиновников от обеих партий и (что ещё более важно) используя постоянные армии лоббистов и юристов. Они заставляют делать запросы на изменения в нормативных актах, положениях налогового кодекса и утверждать слияния, – всё это ещё больше обогащает элиты и расширяет их возможности.
Мы видели, как эти отклонения демократического правления действуют в условиях нынешней пандемии. Вот один смертоносный пример.
Федеральная торговая комиссия США в 2012 г. одобрила покупку Newport Medical Instruments – небольшого производителя медицинского оборудования – гораздо более крупным Covidien. Это важно, потому что Newport имел федеральный контракт на разработку и производство небольшого и недорогого аппарата искусственной вентиляции лёгких, который можно было бы легко производить в массовых количествах. Такой аппарат облегчил бы нынешний дефицит, который приводит к тому, что пациенты умирают из-за банального отсутствия доступа к вентилятору. Covidien прекратил его разработку после того, как купил Newport. И сделал это, чтобы устранить потенциального конкурента своим более крупным и более дорогим аппаратам. Мало того, Covidien перенёс юридическую штаб-квартиру в Ирландию, чтобы избежать американских налогов.
Пакет помощи в 2 трлн долларов наполнен налоговыми льготами для элит. Они смогли использовать связи с ключевыми членами Конгресса и администрацией Трампа, чтобы выиграть сотни миллиардов долларов за счёт этих льгот и субсидий, которые до сих пор превышают помощь гражданам, оставшимся без работы. И даже та помощь, которая была выделена Конгрессом, будет доходить до безработных медленно.
Как известно, в Соединённых Штатах отсутствуют комплексные программы социального обеспечения за исключением двух программ для пожилых людей: пенсионной системы по старости и Medicare – системы здравоохранения для лиц в возрасте 65 лет и старше. Пособия по безработице выплачиваются через штаты, а не в рамках единой федеральной программы. Такая система исключает случайных работников, которые сегодня составляют растущую долю американской рабочей силы. Преимущества всегда были скудными.
Децентрализованная и фрагментированная система социального обеспечения не приспособлена к реорганизации в условиях карантина для обеспечения доходами всех безработных. У США нет возможности отслеживать потерянные доходы и отправлять платежи напрямую американцам. Кроме того, нет персонала для выявления людей с COVID-19 и их контактов. Таким образом, все планы сделать это быстро, чтобы американцы могли вернуться на работу, – просто фантазии. Скорее всего, будут частичные ослабления требований находиться дома, за которыми последуют всплески инфекций и смертей. Всё это закончится только тогда, когда появится и будет массово производиться вакцина, что, вероятно, затянется до осени 2021 г. (а это более чем полтора года с момента появления в стране COVID-19).
Какова роль Дональда Трампа?
Уровень застоя и коррупции возрос при Трампе, но (как я объяснял выше) большая часть того, что происходит сейчас – налоговые привилегии для богатых, неравномерные и скупые льготы для тех, кто остался без работы, – типично для политики республиканцев. Ограниченные возможности правительства инициировать и осуществлять массовые программы общественного здравоохранения или экономической помощи являются результатом успеха элит в получении особых выгод и в захвате контроля над отдельными частями правительства на протяжении десятилетий.
Джордж Буш – младший совершал нечто подобное, о чём свидетельствует его убогая реакция на ураган «Катрина», но Трамп делает это в масштабах, превосходящих Буша или Рейгана. Тем не менее мы не должны слишком сосредотачиваться на Трампе и его назначенцах. Что примечательно, так это низкий уровень отдачи со стороны предприятий, которые обанкротились из-за дурной политики, некомпетентности и отсутствия возмущённой реакции общественности. Возможно, высокий уровень смертности или, что более вероятно, продолжительная массовая безработица и банкротство малого бизнеса всё же вызовут мощную политическую волну. Но она потребует создания новых способов организации и действий, поскольку за последние полвека старые механизмы противостояния элитам в значительной степени разрушены.
COVID-19 способен трансформировать американскую политику. В прошлом стихийные бедствия влекли за собой серьёзные последствия, но в этот раз, возможно, глубокая и продолжительная нищета станет причиной отчаяния и вызовет отставку правительства. Ведь многократные неудачи элит в удовлетворении потребностей населения порождают цинизм и смирение – равно как и гнев. А гнев чаще всего перетекает в успешные массовые акции.
Если власть не способна удовлетворить потребности людей в обычное время, почему у неё должно это получиться в случае чрезвычайного бедствия? Но, конечно, неудачи правительства для масс не означают, что оно не удовлетворяет потребности и желания элит. Мы можем ожидать, что элиты продолжат манипулировать политикой и использовать контроль над раздробленным американским государством для дальнейшего обогащения, даже если это будет порождать страдания и смерть населения или подрывать силу и влияние США в мире.
Перевод: Анна Портнова
