В последние полтора десятилетия существования СССР в экономике страны возник дисбаланс, связанный с притоком нефтяных доходов в народное хозяйство. По данным Всероссийского научно-исследовательского института комплексных топливно-энергетических проблем (ВНИИКТЭП) при Госплане СССР, доля выручки от продажи топливно-энергетических ресурсов (ТЭР) в валютных поступлениях достигла самого высокого уровня (55 %) в 1984 году; доля нефти составила в 1985-м 38,8 %, в 1987-м – 33,5 %. По мнению многих исследователей, именно сырьевой фактор прежде всего обусловил глубочайший кризис советской системы. Грозит ли аналогичная опасность сегодняшней России, экономика которой тоже основана на экспорте продукции нефтегазового сектора?
Рассматривая вопрос о значении экспорта энергоресурсов для экономики СССР, о различиях между Советским Союзом и нынешней Россией, авторы сосредоточатся здесь на нефтяной составляющей. Вопрос о газе оставим в стороне, поскольку в советские времена его роль во внешней торговле была несопоставима с ролью нефти: основной объем экспорта в долларовую зону приходился на компенсационные соглашения типа «газ – трубы».
ОТКУДА ВЗЯЛАСЬ «НЕФТЯНАЯ ИГЛА»?
В основе экспортной стратегии, сформировавшейся в 1970-е (и имеющей немало сторонников по сей день), лежал тезис о том, что мы, мол, располагаем громадными нефтяными ресурсами, но научно-технический прогресс может привести к появлению новых неисчерпаемых и дешевых источников энергии и тогда наше богатство останется неиспользованным. Мощный импульс торговле энергоносителями дал нефтяной кризис 1973–1974 годов. Стараниями стран – членов ОПЕК мировые цены на нефть подскочили сразу в четыре раза, затем произошло еще несколько значительных подорожаний. В итоге доходы экспортеров резко возросли. Между 1975 и 1985 годами доля нефтяных ресурсов, выделявшихся в СССР для экспорта в долларовую зону, устойчиво снижалась и в добыче, и во всем нефтяном экспорте, выручка же возрастала в геометрической прогрессии. Казалось бы, замаячила очевидная перспектива ликвидировать отставание сельского хозяйства, машиностроения, легкой промышленности. За счет валюты от продажи энергоресурсов предполагалось покрыть дефицит продукции этих отраслей и удовлетворить их инвестиционные потребности, направленные на цели сокращения отставания. Экспортносырьевой путь представлялся самым простым, а главное, беспроигрышным: сырье конкурентоспособно от природы, у страны, богатой природными ресурсами, нет необходимости разрабатывать и внедрять новые технологии, поднимать культуру производства, искать прогрессивные формы управления; всего этого не требуется и при импорте продукции обрабатывающей промышленности в обмен на сырье. (Последствия такого подхода были осознаны много позднее: в 1987-м на совещании экономистов один из работников Госплана СССР заметил: «Не будь нефти Самотлора, жизнь заставила бы начать перестройку экономики еще лет 10–15 назад».) Обвал мировых цен в 1985–1988 годах только усугубил проблему.
К тому же полностью упускалось из виду, что экспорт сырья влечет за собой даже более значительную внешнюю зависимость, чем импорт. В случае нереализации предназначенной для экспорта продукции или реализации ее по более низким, чем предполагалось, ценам экспортер лишается возможности приобретения продовольствия, потребительских и других жизненно важных товаров.
В 1980-е экономика фактически подстроилась под нужды сырьевого сектора вообще и нефтегазового в частности. В 1988 году добыча нефти превысила уровень 1980-го на 21 млн т, а экспорт возрос, с учетом нефтепродуктов, на 48 млн т при одновременном снижении валютной выручки (при оценке ее в неизменных ценах) в 1,5 раза.
Тем временем экономика нефтегазодобычи входила во все более резкий штопор удорожания, особенно это относилось к инвестиционным ресурсам. В 1970–1986 годах темпы роста капитальных вложений в нефтяную и газовую промышленность были существенно (до 3–5 раз) выше, чем в среднем по всему народному хозяйству. В 1970–1973 годах, то есть до энергетического кризиса, доля нефтяной промышленности в капиталовложениях всей промышленности колебалась в пределах 8,8–9,3 %, а в 1986-м она составила 19,5 % (!). Ускоренное развитие нефтяной и газовой промышленности приводило к опережающему «разбуханию» базовых отраслей экономики (металлургия, тяжелое машиностроение, химия). Доходы от продажи энергоресурсов тратились не на развитие прогрессивных наукоемких технологий, а на закупку продовольствия, потребительских товаров, обеспечение оборудованием все тех же традиционных, а не новейших отраслей и в особенности на огромные дотации сельскому хозяйству. Именно в этот период СССР превращается в крупнейшего импортера зерна: в 1970 году чистый экспорт зерна из СССР составил 3,5 млн т, в 1974-м баланс был нулевым, а начиная с 1975 года массированные закупки исчисляться стали десятками миллионов тонн; пик импорта пришелся на 1984-й, когда только в США и Канаде было закуплено 26,8 млн т зерна. Наиболее значительными статьями импорта становятся подъемно-транспортное оборудование, суда, сельскохозяйственные машины, а импорт нефтегазового оборудования по темпам прироста побил все рекорды: он вырос за 1970–1983 годы в стоимостном выражении в 80 раз (!); с учетом дефлятора импорта за этот период его физический объем увеличился в 38 раз.
Разумеется, импорт продукции машиностроения подчинялся идеологическим установкам, и его основной поток шел из европейских социалистических стран, не слишком способствуя повышению технико-технологического уровня СССР. Однако нефтегазовое оборудование приобреталось в промышленно развитых странах Запада: на Италию, Францию, ФРГ и Японию суммарно приходилось 60–80 % всех закупок нефтегазопромыслового оборудования, хотя одновременно приходилось выручать режим Николае Чаушеску в Румынии, приобретая часть технических средств и у него. Строго говоря, СССР должен был активно закупать в развитых странах и нефтеперерабатывающее оборудование, но социалистическая система хозяйствования отказалась от таких мер, в очередной раз не сумев проявить рациональность, и лишь углубила диспропорции в развитии нефтедобычи и нефтепереработки.
При этом добыча нефти давалась все труднее. БольшЗя часть капитальных вложений шла на поддержание достигнутого уровня добычи. В 1966–1970 годах эти цели требовали менее половины всех капиталовложений нефтедобывающей промышленности, в девятой пятилетке (1971–1975 гг.) доля составила уже 64 %, в десятой (1976–1980 гг.) – 77 %. Удельные капиталовложения на одну тонну новой мощности выросли с 21,3 руб. в 1975 году до 97,1 руб. в 1988-м; далее экспертная комиссия Госплана СССР намечала экспоненциальный рост (то есть увеличение в геометрической прогрессии. – Ред.). За всем этим стояло сокращение инвестиций в жилищное строительство, непроизводственную сферу, экологию. Но и такой ценой сохранить к концу одиннадцатой пятилетки (1981–1985 гг.) достигнутый объем добычи не удалось. И лишь в 1986-м колоссальные затраты (капитальных вложений было произведено на 31 % больше, чем в 1985-м) позволили несколько увеличить объем добычи. Приобретаемые технологии и оборудование во многих случаях не давали ожидаемого эффекта, а часть оборудования стоимостью в миллиарды рублей так и не была установлена. Возросла зависимость приобретенной техники от запасных частей и сервисного обслуживания фирмами-изготовителями.
Зыбкость этой модели обусловили два принципиальных фактора: 1) порочная практика, соответствующая лозунгу «Больше разведывать, больше добывать любой ценой!», со всеми вытекающими из нее негативными последствиями и 2) зависимость от уровня мировых цен на нефть, на которые СССР влиять не мог, сколько бы сырья ни экспортировал. Последствия такой зависимости не замедлили сказаться: советский нефтяной экспорт только-только «раскочегарился», как с 1984-го началось падение мировых цен, приобретшее в 1986–1988 годах обвальный характер. Это сыграло далеко не последнюю роль в развале потребительского рынка и обрушении производства и инвестиций в 1989–1991 годах, подтолкнув экономику страны к краху.
СТРАХИ ПОДЛИННЫЕ И МНИМЫЕ
В чем сходство и различия советской и нынешней российской моделей развития сырьевого экспорта?
Ни по доле топливно-энергетических ресурсов вообще и нефти в частности в общем объеме экспорта, ни по динамике абсолютных объемов поставок энергоносителей на внешний рынок принципиальной разницы между СССР и сегодняшней Россией нет. В СССР доля ТЭР в экспортной выручке колебалась в 80-е годы прошлого века от 40 до 54,4 % (пик в 1984 г.), в России на все минеральные продукты, включая нетопливные полезные ископаемые, в 1990-е приходилась почти та же доля – от 42 до 48 % (кроме 1992 г., требующего особой оценки), но в 2000 году этот показатель составил уже 53,8 % (в т. ч. ТЭР примерно 52 %).
Доля экспорта ТЭР в распределяемых ресурсах в топливно-энергетическом балансе СССР составляла в период высоких цен (1980–1985 гг.) в среднем 14,7 %, в период обвала (1986–1988 гг.) 16 %; соответствующие данные по России в 2000-м – 25,3 %. Казалось бы, сдвиг явно не в пользу России. Но примем во внимание, что на территории Российской Советской Федеративной Социалистической Республики (РСФСР) производилось около 80 % всех «советских» ТЭР и сотни миллионов тонн нефтегазовых потоков растекались из России во все республики СССР. Доля чистого вывоза в распределяемом объеме ТЭР РСФСР составила в 1980 году 23,8 %, в 1985-м – 28,3 %. В этом качестве чистый экспорт ТЭР России составил в 1985 году 474 млн т условного топлива, в 1990-м – 462 млн т, в 2000 году – 503 млн т условного топлива.
К тому же в отличие от СССР, который экспортом топлива сам себя загонял в угол, постсоциалистическая Россия, несмотря на многочисленные сложности переходного периода, кардинально перестроила структуру топливного баланса в сторону снабжения потребительских секторов и перестала воспринимать уничтожение энергетических ресурсов как самоцель.
Если в советские времена мы не без оснований говорили о нагрузке минерально-сырьевых отраслей на экономику, особо выделяя при этом нефтегазодобычу, то сегодня повсеместно говорят о нефтегазовом секторе как локомотиве экономического роста. То, что этот рост носит достаточно здоровый характер, доказывается устойчивым снижением энергоемкости российской экономики. Средний коэффициент эластичности энергопотребления по ВВП за 1999–2002 годы (более поздних данных нет) составил, по нашим расчетам, примерно одну четвертую: при приросте за этот период ВВП на 27 % потребление топливно-энергетических ресурсов возросло на 7 % (причем в течение данного времени процесс ускорялся), а за 2002-й потребление ТЭР не увеличилось вообще при росте ВВП на 4,5 %. Можно предполагать, что интенсивное снижение энергоемкости растянется еще на 3–5 лет, а затем, будем надеяться, Россия надолго закрепится на уровне снижения, характерном для постиндустриальных стран, где коэффициент эластичности уже довольно долго составляет примерно 0,5.
Тем не менее опасность превращения России в сырьевой придаток мировой экономики остается. Большинство аналитиков связывают с объемами валютной выручки от сырьевого экспорта, в первую очередь нефти и газа, не только наполняемость бюджета, но и в целом экономический рост России. По примерным оценкам, вклад нефтедолларов в экономический рост страны колебался в последние годы в пределах 1/5–1/3.
Наиболее оживленно дискутируется вопрос о выборе направлений использования нефтедолларов: гасить ли ими внешние долги, инвестировать ли их в реальный сектор или направить в непроизводственную сферу? Тем самым обозначаются контуры так называемой «голландской болезни», впервые давшей себя знать в 70-х годах прошлого столетия, когда в Голландии крупные доходы от добычи газа, получаемые государством через систему изъятия ренты, использовались для поддержания быстрого роста общественных расходов. При этом внутренние потребности промышленности и других секторов экономики страны не требовали существенного увеличения потребления газа и значительная его часть экспортировалась. Такая политика привела к резкому повышению объема импорта самых различных товаров, а также к перетоку капитала из конкурирующих на мировом рынке отраслей в отрасли, защищенные от конкуренции природными условиями. В результате наступил продолжительный период замедления экономического роста и усугубления проблемы структурной безработицы, что и было охарактеризовано как болезнь.
Параллели между описанной ситуацией и нынешней российской действительностью достаточно очевидны. Вообще, опасность гипертрофированного развития минерально-сырьевого производства советские специалисты начали осознавать в 1972 году, когда в СССР стал известен тезис японского прогнозиста Сеия Яно: отсутствие собственного минерального сырья может быть благом для страны (Яно С. Японская экономика на пороге двадцать первого века. – М.: Прогресс, 1972. С. 26).
Тогда это суждение вызвало смятение в рядах советских экономистов-минеральщиков, однако впоследствии экономическое развитие многих стран, в первую очередь Японии, подтвердило правоту японского исследователя.
Тем не менее история знает немало государств, в которых рентные нефтяные (и аналогичные) потоки обеспечивали народу изрядные блага: Австралия, Великобритания, Норвегия, отчасти Канада и США. Эти страны поступали со своими минеральными ресурсами, образно говоря, в соответствии с концепцией английского экономиста и мыслителя ХVІІІ века Джеймса Стюарта – одного из поздних меркантилистов: «Первоначальные продукты земли, которых имеется ограниченное количество и которые существуют совершенно независимо от человека, даны природой совершенно так же, как молодому человеку дается небольшая сумма денег с той целью, чтобы вывести на путь полезного труда и преуспевания».
Экономика США выросла в немалой степени на базе богатого сырьевого потенциала, важную роль в становлении национального богатства Швеции сыграла железная руда, Великобритании – уголь и цветные металлы, Германии – уголь и железная руда, Канады – разнообразный комплекс полезных ископаемых и других природных ресурсов. Но опирались все эти страны в первую очередь не на природно-ресурсный потенциал, который был, к примеру, фундаментом экономики СССР и ныне является экономической базой, в частности, Кувейта, а на знаменитый дух капитализма Бенджамина Франклина, выраженный в формуле: помни, что деньги по природе своей плодоносны и способны порождать новые деньги.
Директор Экспертного института при Российском союзе промышленников и предпринимателей Евгений Ясин справедливо отмечает, что «сырьевой сектор не оттягивает инвестиции от остальных секторов, он просто больше зарабатывает. Потому что производит продукцию, которую можно продать на международном рынке». По мнению Ясина, благополучие сырьевого сектора представляется в столь радужном свете лишь на фоне бедности остальных секторов. Такое сопоставление и создает видимость «голландской болезни» в России. Но обрабатывающие сектора пришли у нас в упадок вовсе не из-за опережающего развития добывающего сектора, как это было в Голландии, а по целому ряду других причин, основной из которых является социалистическое прошлое. Развитие огромных секторов экономики шло тогда по замкнутому кругу без видимого выхода на потребителя – они-то и оказались совершенно не приспособлены к реалиям рынка.
Сегодня отечественная обрабатывающая промышленность и многие другие сектора экономики извлекли немало уроков из конкуренции, создаваемой импортом. В частности, высокие технологии внедряются в сегодняшней России не только в военно-промышленном комплексе, как это было во времена СССР, но и в сферах сугубо гражданского назначения – в пищевой области, строительстве, связи, медицине. Даже такая «дремучая» отрасль, как сельское хозяйство, будучи и ныне, по сути, социалистической, демонстрирует ощутимые сдвиги: Россия сократила потребление продовольственного зерна примерно на 15 млн т в год и стала его экспортером, а продуктивность в животноводстве устойчиво растет с 1996 года при резком снижении нагрузки сельского хозяйства на экономику.
Конечно, определенное сходство России со странами, уже перенесшими «голландскую болезнь» или «болеющими» сейчас, имеется. Это прежде всего концентрация богатства у сравнительно небольшого круга людей, а также некоторые тенденции к замене внутреннего производства импортом. Вместе с тем формирование российских нефтегазовых доходов имеет под собой не такую краткосрочную ресурсную базу, как в Голландии. Россия может иметь устойчивые доходы от добычи и экспорта нефти, если уровень мировых цен будет достаточным для рентабельности добычи, и тратить эти средства на нужды общества в течение многих лет, имея постоянный положительный платежный баланс. В процессе реструктурирования экономики и приватизации предприятий высвобождаются и будут высвобождаться крупные ресурсы, которые могут быть задействованы для удовлетворения внутреннего спроса при наличии стабильных доходов потребителей.
Нужно ли регулировать добычу и экспорт? Регулирование такого рода не является рыночным методом, но им можно воспользоваться ради достижения двух важных целей:
- добиться стабильного притока прибыли, что возможно только при оптимальном сочетании цены и объемов реализуемой продукции;
- при регулировании добычи в сторону ее сдерживания компании могут сокращать инвестиции в добычу и, наращивая вложения в переработку, начать инвестировать в другие отрасли экономики (при наличии развитого фондового рынка и финансовой системы).
Насколько опасно сворачивание инвестиций в нефтедобычу? Специфика нефтегазового и всего минерально-сырьевого комплекса (МСК) состоит в том, что они нуждаются в постоянном притоке капиталовложений даже для поддержания простого воспроизводства. Резкое сокращение, а впоследствии и полное прекращение государственных инвестиций в отрасли МСК в последнее десятилетие не были по ряду причин компенсированы финансированием из других источников, и это привело к резкому сокращению объема производства, что многими рассматривалось как кризис комплекса. Однако, имея в виду достижение конечного результата, можно утверждать, что глубокого кризиса в отраслях МСК России не наблюдается, поскольку значительно снизившийся платежеспособный спрос в части текущего потребления сырья и топлива удовлетворяется, а экспорт стабильно растет. Рост инвестиций в какой-либо отрасли является не самоцелью, а лишь средством для поддержания и увеличения прибыли в будущем. Если для этих целей не надо наращивать инвестиции, то их можно направить в другие сферы.
НЕОБХОДИМЫЕ ПЕРЕМЕНЫ
База большинства отраслей российской экономики устарела и нуждается в коренной модернизации. За 1990-е годы не создано серьезных новых производств, за исключением ряда отраслей непосредственно сырьевого характера или имеющих быструю отдачу (типа пищевой). После распада СССР вновь созданные финансовые учреждения РФ всерьез рассматривали лишь проекты с горизонтом окупаемости не более года или – в редких случаях – двух лет (отсюда такая увлеченность финансированием торговых операций, на котором, как и на «взаимодействии» с государственными финансами, и выросло большинство этих институтов). Сейчас этот период удлинился, хотя и недостаточно. Между тем промежуток, необходимый для реализации эффективных по мировым меркам проектов индустриального плана, составляет, как правило, свыше пяти лет, а отдельные жизненно важные для России стратегические проекты могут иметь и гораздо бЧльшие сроки окупаемости.
Данный разрыв очень внушителен. Он связан с целым комплексом по-прежнему действующих в стране факторов, включая значительную внутреннюю инфляцию, политические риски, нестабильность налоговой сферы, а также ставку внутреннего капитала на более высокую степень доходности и неразвитость форм привлечения «длинных» денежных ресурсов. Трудно предположить, на каком отрезке развития нашей финансовой системы отставание на этом направлении может быть преодолено. По крайней мере, опыт последних 15 лет не дает повода для слишком больших ожиданий. А это уже заставляет задуматься о смене парадигмы экономического взаимодействия старых партнеров, главными из которых с советских времен являются европейские страны, объединенные ныне в Европейский союз.
В период холодной войны и после ее окончания в основе такого взаимодействия лежал интерес Европы к стабильным поставкам российских энергоносителей. Это естественная база для экономических отношений, поскольку:
- Россия богата энергоносителями, а Европа испытывает их растущую нехватку;
- Евросоюз и Россия расположены в географической близости друг от друга, что придает наибольшую эффективность транспортировке энергоносителей, весьма дорогостоящей, особенно в случае с природным газом.
Важно и то, что эти отношения сложились в предшествующий период, несмотря на трудности затяжной конфронтации.
Таким образом, многое говорит в пользу сохранения и развития энергетической модели отношений. Вместе с тем у нее есть естественные пределы и недостатки.
Во-первых, для ЕС важную роль играют соображения безопасности поставок и связанные с ними требования диверсификации их источников.
Роль этих соображений, однако, не стоит преувеличивать. Формальных ограничений на долю отдельных стран (в том числе России) в объеме поставок тех или иных энергоносителей в Европейском союзе нет, и в импортном портфеле целого ряда стран Евросоюза поставки, например, природного газа из России доминируют. К тому же обеспокоенность ЕС может быть в определенной мере снижена в результате упрочения связей с поставщиками, и в первую очередь с Россией. В документах Европейского союза все чаще отмечается важность совместных мер по обеспечению безопасности поставок. Однако до разработки каких-либо практических механизмов дело пока не дошло.
Во-вторых, возможности российского топливно-энергетического комплекса (ТЭК) отнюдь не беспредельны. Особенно это относится к расширению поставок нефти. Кроме того, большое значение имеют и региональные аспекты: новые перспективные регионы Восточной Сибири и Дальнего Востока целесообразно ориентировать на связи с близлежащими странами. При этом появляются симптомы «ревности», когда высокопоставленные чиновники Евросоюза высказывают недовольство намерениями России развивать экспорт энергоносителей в восточном направлении и в США.
Наконец, самым главным является то, что российскую сторону не может удовлетворить положение, при котором ЕС окончательно станет рассматривать Россию только как поставщика энергоносителей, пусть и стратегически важного. Ведь экспорт энергоресурсов, даже с учетом всех «мультипликативных» факторов, в принципе не способен обеспечить современный уровень благосостояния в стране с населением масштаба России. При этом речь идет не об отказе от использования естественных преимуществ обладания богатыми сырьевыми ресурсами, а об их встраивании в современную структуру экономики. Кроме того, если подобное отношение к России со стороны Европы сохранится надолго, то оно будет существенно задевать национальные чувства граждан нашей страны, приведет к восприятию ее как «сырьевого придатка» и затруднит использование значительного потенциала России – в частности, достаточно высоких уровней образования, квалификации и пр.
Важно отметить, что Европа сама находится в процессе поиска своего места в постиндустриальном мире. Заявленный руководством ЕС курс на превращение его в один из наиболее быстро развивающихся регионов мира пока сталкивается с серьезными проблемами, а многие из поставленных задач не выполнены.
В этом контексте борьба руководства Европейского союза за дешевые энергоресурсы, развернувшаяся со второй половины 1990-х, была попыткой улучшить свои конкурентные позиции на глобальном рынке малыми средствами и по возможности за счет поставщиков энергоресурсов. Действительно, мировой опыт показывает: либерализация рынков, как правило, приводит к снижению цен вследствие увеличения предложения и облегчения доступа поставщиков к инфраструктуре рынка и потребителям. Уровень цен на внутреннем рынке электроэнергии и природного газа в странах Евросоюза превышал уровень в Соединенных Штатах и Великобритании, где в 80–90-е годы прошлого века была осуществлена либерализация этой сферы. Европейские рынки энергоресурсов оставались поделены на национальные сегменты, находившиеся под жестким контролем государства, национальных монополий или доминирующих участников рынка. В 1998–2000 годах две директивы ЕС запустили процесс либерализации. На рынке электроэнергетики снизить цены удалось, но в этой сфере основные производители находятся на территории Европейского союза; на рынке же природного газа изменения происходят медленно и не столь успешно.
Беспокойство Евросоюза вызывают нарастающие симптомы отставания от глобального лидера – США. Экономика Европы носит гораздо более традиционный характер, факторы постиндустриальной фазы (развитие финансовых рынков и инструментов, информационных технологий, биотехнологии, фармацевтики и других наиболее технологически передовых и инновационных отраслей), способствовавшие беспрецедентному подъему американской экономики в 1990-е, в Европе представлены в значительно меньшей степени. В эпоху быстрых перемен проявляются институциональные слабости европейской экономики, ее меньшая гибкость и адаптивность. Любопытны итоги обсуждения, прошедшего недавно на одной из деловых встреч ЕС. Участникам предлагалось спрогнозировать будущее место Европы в мире, выбрав между тезисами «Европа – активный лидер» и «Европа – пассивный аутсайдер». Вывод был сделан парадоксальный: вполне может оказаться, что ответом будет «Европа – активный аутсайдер».
Важным фактором решения собственных проблем экономики Европейского союза и желательных для России изменений в совместной повестке дня может стать акцент на необходимости резкой активизации взаимоотношений в том, что касается более глубокой переработки сырьевых ресурсов.
Этот процесс был в период существования СССР важнейшей сферой взаимодействия по линии Совет экономической взаимопомощи (СЭВ) – Запад. Действительно, хотя СССР был мощной промышленной державой, реализация им большинства индустриальных проектов и развитие целых отраслей, по сути, опирались на поставки оборудования с Запада. Частично проблемы решались внутренней кооперацией в рамках СЭВа, что в современных условиях также практически равносильно взаимодействию РФ с рядом стран Евросоюза. Доля машин и оборудования во всем импорте СССР из развитых капиталистических стран возросла с 29,8 % в 1980 году до 43,8 % в 1990-м. Нормой являлась закупка комплектного оборудования для целых заводов, например, нефтехимической промышленности. При этом СССР постоянно ощущал недостаток твердой валюты для оплаты поставок оборудования; основным источником поступления валюты в 1980-е годы стали экспортные поставки энергоносителей, и прежде всего нефти.
К настоящему моменту большинство объектов, введенных в строй за счет таких поставок, эксплуатируются свыше пятнадцати, а то и двадцати лет. Даже тогда далеко не все поставленное оборудование отличалось передовыми характеристиками. А за прошедшее время в мире вообще и в Европе в частности появилось множество сфер новых высокотехнологичных производств, в которых Россия по понятным причинам отстала.
В государствах Европы также возникает проблема модернизации, причем она обостряется в силу того, что в условиях современной глобальной конкуренции эффективность размещения этих производств в странах ЕС не всегда очевидна. В последние годы стало общепринятым в таких случаях направлять свои взоры в Азию, и в особенности в Китай – в растущую «мировую фабрику», куда уже перенесены основные объемы производства многих отраслей, требующих прежде всего значительных трудозатрат. Однако если речь идет о производстве продукции ранних переделов сырьевых ресурсов, то в этом случае привлекательность Китая сомнительна. Такие производства целесообразнее размещать ближе к источникам сырья. И в этом смысле Россия является чрезвычайно перспективным игроком.
В центр повестки дня развития сотрудничества Россия – Европейский союз следует поставить вопрос о масштабном симбиозе двух экономик, что означало бы следующее:
- ЕС делает ставку на получение из России не только первичных энергоресурсов, но и продуктов их передела, тем самым относительно снижая свои энергетические потребности и получая преимущества от участия в высокоэффективных проектах на территории РФ;
- для этого ЕС (прежде всего в лице своих бизнес-структур) становится активным участником формирования и реализации таких проектов за счет применения ноу-хау, опыта производства и поставки высококачественного оборудования, развития финансовых механизмов и прямого инвестирования;
- РФ создает необходимые условия благоприятствования на разных уровнях;
- ЕС и РФ дают бизнесу ясные сигналы о том, что такой вектор развития отношений между ними относится к приоритетам обеих сторон.
Конечно, продукцию переделов сырья разной степени глубины нельзя назвать экологически чистой. Но перестройка экономики именно в этом направлении имеет для России, помимо чисто экономической целесообразности, ряд преимуществ.
Во-первых, уровень загрязняющих выбросов в России сейчас существенно ниже, чем в 1990 году, что позволяет ей использовать возможности, предусмотренные Киотским протоколом, для того, чтобы осуществлять дополнительные инвестиции в более современные и более экологичные производства.
Во-вторых, замена устаревшего, не отвечающего современным требованиям оборудования может компенсировать негативные экологические последствия расширения масштабов ресурсоперерабатывающего производства.
И, наконец, в-третьих, рост и углубление переработки сырья обеспечит экономику значительными количествами конструкционных материалов, металлов, веществ, используемых при изготовлении высокотехнологичной продукции. Весьма вероятно, что увеличение такого предложения получит спрос, ведущий к росту как раз тех отраслей, продукция которых имеет высокую добавленную стоимость и предназначена для конечного потребления. А это вызовет конкуренцию на рынке инвестиций и будет способствовать развитию российской экономики в направлении более высокой технологичности.
Проекты такого рода могут быть включены в программы государственно-частного партнерства, а их реализация должна проводиться на принципах коммерческой целесообразности. О необходимости таких программ уже много говорится в последнее время.
