Россия в глобальной политике

Отрезок между 11 сентября 2001 года и иракской войной в марте-апреле 2003-го оказался слишком коротким. Изданные за эти полтора года сотни книг о новом геополитическом будущем устаревают, не успев стать бестселлерами. Усама бен Ладен, Афганистан и Ирак поставили в истории отношений между христианскими и мусульманскими «актерами» мировой политической сцены не точку, а запятую…

Может показаться, что события, последовавшие за атаками на Всемирный торговый центр в Нью-Йорке, превратили мусульманское сообщество из субъекта мировой политики в ее объект, который можно побеждать, поучать, воспитывать, «дотягивать» до мировых стандартов да и вообще игнорировать при учете расклада сил, принимая во внимание разве что радикалов-маргиналов.

Произошедший за последние годы развал политической макросистемы действительно способствовал утрате мусульманским миром свободы маневра и самостоятельности. Но можно ли согласиться, например, с высказанным на российском мусульманском сайте Islam.ru мнением, что «в настоящее время мусульманская умма остается ягненком, предназначенным для бойни»?(1)

Простого ответа на этот жестко сформулированный вопрос не существует. Прежде всего надо обратить внимание на то, что в начале XXI века к мировому мусульманству все более начинают подходить с точки зрения его социокультурной гомогенности. Эрнест Геллнер еще в 1990-е годы писал: «Пришло время заново утвердить тезис об однородности [ислама] не столько как тезис, сколько как проблему, поскольку, несмотря на всю неоспоримую разность, замечательно то, насколько мусульманские общества похожи друг на друга». «Создается впечатление, что, по меньшей мере, в основной части мусульманского мира, в основном исламском блоке от Центральной Азии до Атлантического побережья Африки разыгрывается одна и та же ограниченная колода карт»(2).

Такой подход предполагает размытость национальных очертаний, а значит, созвучен качественно новой, провокационной идее: отказ от абсолютизации национального суверенитета как главенствующего фактора международных отношений. В условиях модернизации, демократизации отстающих государств, формирования гражданского общества и повышенного внимания к проблеме прав человека значение трансграничных факторов нарастает.

Непосредственно в исламской идеологии упор также делается не на отдельные народы (и государства), а на умму, на все сообщество мусульман, то есть на наднациональный феномен. Общие для мусульманского мира проблемы, которые его обитатели могут решать только совместно, объективно потребуют ограничения национального суверенитета. Здесь нет ничего унизительного: идут же на это европейцы, пытаясь решить свои задачи.

К тому же некоторые мусульманские страны и общества зачастую трактуют идею суверенитета весьма вольно, в собственных интересах. Отсюда межмусульманские войны, сепаратистские движения, попытки создать собственные государства за счет чужих территорий. Достаточно вспомнить оккупацию Кувейта в 1990-м, индо-пакистанский конфликт, ряд сепаратистских движений и т. д.

НА ПОРОГЕ ТРАНСФОРМАЦИИ

Между тем мусульманский мир в целом вплотную подошел к рубежу, за которым или следуют глубокие качественные изменения (3), или наступает коллапс. При этом позитивные перемены возможны только в контексте глобальных процессов и при интенсивном внешнем влиянии, адаптации к внешнему миру, который ушел далеко вперед в социальном, экономическом, информационном развитии. Можно ли в таком случае говорить о частичной утрате «цивилизационного суверенитета», размывании традиционного своеобразия, присущего исламской культуре (в том числе политической)? На первый взгляд – безусловно. С другой стороны, исламская традиция, как и всякая иная, не есть нечто раз и навсегда застывшее. На протяжении веков она эволюционирует, отходя от некоторых казавшихся незыблемыми представлений. Трансформация мусульманского мира затрагивает не только самих мусульман. Стабильный мировой порядок невозможен без взаимодействия цивилизаций. Одно это обстоятельство не позволяет говорить о периферийности мусульманства.

Конфликты, которые в скрытом или латентном состоянии продолжают существовать в мусульманском мире и в мусульманско-христианском пограничье, тормозят развитие мусульманского сообщества, поддерживают напряженность внутри и вокруг него. Спонтанное обострение некоторых кризисов, непрекращающиеся попытки их разрешения также предполагают постоянное присутствие мусульманства в центре геополитики.

Еще одно обстоятельство, не позволяющее «задвинуть в угол» мусульманский мир, – деятельность экстремистских организаций. Они никогда не испытывали пиетета перед чьим бы то ни было национальным суверенитетом и рассматривают мусульманство в качестве единого сообщества, «обреченного» на исламское государство. С противниками такого государства они находятся в постоянной конфронтации, степень которой часто преувеличивается, в частности, в России, где ее связывают с чеченским сепаратизмом. В завышении масштаба проблемы заинтересованы спецслужбы, которые тем самым увеличивают собственную значимость, а заодно и «выбивают» дополнительное финансирование. Борьба против терроризма давно превратилась в политический инструмент, который используют в собственных интересах правительства многих стран – США, России, Китая, Индии…

Результаты двух войн – в Афганистане и в Ираке – охладили пыл религиозных экстремистов. Призыв к мировому джихаду, в том числе из уст харизматического бен Ладена (не говоря уже о Саддаме Хусейне), не всколыхнул мусульманскую улицу и не привел ее к широкой моджахедизации. Не появилось полков смертников-шахидов, которыми пугали Запад некоторые мусульманские (а вместе с ними и российские) генералы. Во время иракского конфликта новые, причем масштабные, теракты представлялись почти неизбежными. Сегодня многие пытаются объяснить, почему этого не произошло. Никто не рискует утверждать, что угрозы терроризма со стороны мусульманских экстремистов больше не существует. Прав независимый американский исследователь Гренвил Байфорд, сравнивший войну против терроризма с «войнами» против бедности, преступности, наркотиков, в которых «противник никогда не сдается»(4).

Террористы добились главного: они доказали уязвимость всех и вся, в том числе единственной сверхдержавы, способной при помощи высокоточного оружия менять режимы и претендовать на право обустраивать мир по своим лекалам. Сегодня никто не может полностью обеспечить свою внутреннюю безопасность. Отсутствие в период иракского конфликта сколько-нибудь действенной, а не только декларативной исламской солидарности стало одной из причин, побудивших экстремистов уйти в тень. Из кажущегося небытия они вернулись уже в мае 2003 года, доказав свою живучесть терактами, последовавшими весной и летом на Кавказе, в Москве, Саудовской Аравии, Марокко, Палестине, Индонезии.

Проблема распространения оружия массового уничтожения (ОМУ), в том числе и ядерного, в отношении мусульманского мира может на первый взгляд показаться надуманной. Применительно к саддамовскому Ираку пафос борьбы против распространения ОМУ был смехотворным. Но ведь такое оружие в мусульманском мире есть или может быть создано, например в Иране. Нельзя забывать, что после иракской войны некоторые политики Третьего мира считают ядерное оружие едва ли не единственной гарантией против иностранного вмешательства. И уж во всяком случае обладание таковым, лестное для чувства национальной и конфессиональной гордости, может оказаться предметом выгодного дипломатического торга. Разумеется, ядерное оружие Пакистана есть не исламская, а исключительно «национальная атомная бомба»(5). Но если она когда-нибудь будет применена, то обретет в глазах мусульманского мира (и не только его) конфессиональную принадлежность.

«Ядерный клуб» может прирастать в основном за счет стран с взрывоопасной социальной и политической ситуацией. Директор Отдела международных отношений и координации политики Международного агентства по атомной энергии Пит де Клерк считает, что баланс между ядерными и неядерными государствами «генетически нестабилен»6. Эта нестабильность продлится все нынешнее десятилетие, а вероятно, и дольше.

Самое опасное – приобщение к ОМУ политических маргиналов, все тех же радикальных религиозных организаций. Речь не о пресловутом «ядерном маузере» или «атомной гранате» (хотя конструирование такого рода «игрушек» лишь вопрос времени), а об использовании химического и особенно бактериологического оружия, против которого нет и, скорее всего, не будет абсолютного противоядия.

Наконец, одной из важных причин, которые и впредь будут обуславливать нахождение мусульманства в центре основных проблем мирового сообщества, остается миграция, в первую очередь в Европу. Этот фактор неуклонно сказывается на облике Старого Света и навечно актуализирует вопрос о «христианско-мусульманском диалоге», придавая ему конкретные этно-политические и социально-экономические параметры. «Исламский миграционный бум» побудил некоторых экспертов констатировать «исламизацию» Европы. «Мусульманские кварталы Парижа, Антверпена, Франкфурта – это не Европа», – пишет специалист по европейскому исламу Ширин Хантер (7). А российский политик Алексей Митрофанов гиперболизирует «исламскую угрозу»: «Турок и арабов в Европе миллионы, взорвать бомбу в метро готов каждый второй из них»(8).

Похоже, что сегодня процесс мусульманской миграции в Европе находится в точке бифуркации; пути его развития непредсказуемы. С одной стороны, считается, что адаптация мусульман по месту работы, месту жительства, наконец, досуга неизбежна. Но не менее очевидно, что в их среде уже пустили корни радикальные и даже экстремистские настроения. Германские спецслужбы насчитали на родине Гейне 60 тысяч экстремистов (9). В Великобритании некоторые мечети уже превратились в центры фундаменталистской пропаганды, полиция находит там и оружие. Во Франции действуют отчаянные «Вера и дело», Фронт исламского спасения. Ректор Большой мечети Парижа Далиль Абу Бакр уверен, что исламская радикализация распространяется по всей Европе (10).

«Исламский вопрос» в Европе не исчерпывается одной лишь миграцией. Здесь стали появляться мусульманские государства. Скоро к робким Албании и Боснии добавится 70-миллионная Турция. Так же, как в старое доброе Средневековье, континент станет христианско-исламским. И именовать все это «исламской угрозой» нельзя ни в коем случае. Проблема куда глубже, особенно если вспомнить о соотношении христианской и мусульманской демографий.

Так что еще раз повторю: хотя все внимание сейчас приковано к теме американского единоначалия и реакции на него со стороны Европы, России и Китая, геополитическое уравнение XXI века не решить без учета фактора мусульманского мира. Именно в связи с этим миром разыгрываются все нынешние главные коллизии (касающиеся талибов, бен Ладена, Ирака и пр.). И мы еще очень далеки от финала запутанной драмы со многими действующими лицами.

ТРУДНО БЫТЬ БОГОМ

За последнее время США нанесли ряд ощутимых ударов по международному терроризму, провели победоносные войны в Афганистане и Ираке, а теперь готовы взять на себя миссию по насаждению в мире ислама ростков демократии. «Демократизация исламских стран, – предупреждает исполнительный директор Арабо-американского института Жан Аби-Нейдер, – весьма сложный процесс. Америка должна очень осторожно наводить мосты с правящими элитами и помогать консолидировать гражданское общество, а не предлагать свои рецепты и не пугать превентивными войнами»(11). Высказывание достаточно банальное. Но никаких конкретных советов никто никому, в том числе Соединенным Штатам, здесь дать не может.

Выстроить строгую иерархию американских интересов в мусульманском мире – задача непростая, поскольку претендентов на особое внимание окажется сразу несколько, и за каждым весомые аргументы. Прежде всего это Ирак как «пилотный проект» демократизации. В Соединенных Штатах на сей счет доминирует оптимизм: распространено мнение, что «строительство демократии в Ираке, хотя и нелегкое само по себе, может оказаться не столь тяжким, как предупреждали критики войны»(12).

Важность реконструкции Ирака не затмевает собой значимость урегулирования вечного ближневосточного конфликта. Именно сейчас здесь, может быть, забрезжил свет в конце туннеля. После военного успеха в Ираке США получили такую возможность серьезно воздействовать на участников этого противостояния, какой у них никогда прежде не было.

Пришел черед четко определить суть саудовско-американских отношений, которые в последние годы становятся все более двусмысленными. Вашингтон претендует на большее участие во внутренних делах «колыбели ислама» и де-факто уже выставил свои требования, например отказ от поддержки радикальных исламских организаций. (Тем временем в мае 2003-го в самом королевстве террористам удалось организовать крупный теракт, в ходе которого погибли и были ранены десятки американцев.) Неясно также, какая роль предназначена «оси зла», все «зло» которой, скорее всего, будет сконцентрировано в Иране. Даже несмотря на триумф в борьбе с Саддамом, иракский вариант может не сработать в соседней стране.

Не останется в стороне и Юго-Восточная Азия. (Еще в 1992 году соответствующий меморандум Министерства обороны США охарактеризовал этот регион как требующий повышенного внимания.) Известно, с какой настороженностью в Штатах отслеживали рост влияния и амбиций «тихой» Малайзии. Опасно игнорировать и некоторые тенденции в 220-миллионной Индонезии, где, согласно опросу, проведенному в 2002-м столичным журналом «Темпо», 58 % мусульман ратуют за исламское государство. Конечно, любая конфессиональная статистика лукава, но нельзя оставлять без внимания растущую на гигантском архипелаге активность религиозных экстремистов, постоянную напряженность в этноконфессиональных отношениях. А ведь есть еще и ядерный Пакистан…

Вместе с тем некоторые мусульманские регионы вполне могут оказаться в тени. «Когда завершится афганская фаза войны против сторонников терроризма, с геополитической точки зрения регион Центральной Азии вновь окажется на обочине мировой экономики»(13), – считает, например, профессор Университета Индианы (США) Мартин Шпехлер. Стремительный рост интереса Запада к Центральной Азии был обусловлен соседством последней с Афганистаном, связями талибов с центральноазиатскими единомышленниками, периодической военной активностью местных исламистов, прежде всего Исламского движения Узбекистана и «Хизб ат-Тахрир аль-Ислямий», общей конфликтогенностью Ферганской долины и пр. Не исключено, что, почувствовав утрату интереса к себе со стороны США, местные элиты попытаются в очередной раз припугнуть колеблющихся спонсоров новой угрозой экстремистской волны. Подобные попытки уже были предприняты в 2002 году, когда в местной прессе стали появляться заметки о некоем грозном Исламском движении Туркестана.

Мусульманский мир – гигантская система сообщающихся сосудов. Для анализа происходящих в нем событий уместен структурный подход. И, очевидно, процесс модернизации и демократизации этого мира при всей асинхронности и асимметричности может быть если не всеобщим, то уж во всяком случае охватывающим целые регионы. Трудно вообразить демократически продвинутое общество в окружении полусредневековых государств-реликтов.

Кроме того, каждый, кто затевает внедрение новаций в мусульманскую среду, неизбежно обнаружит проблему модернизации самой религии, точнее, адаптации ряда исламских интерпретаций, которые в первую очередь касаются земных вопросов: социальных, экономических, нравственных. Без этого любая трансформация мусульманского общества натолкнется на колоссальные проблемы, если вообще будет возможной. Сдвигом в данном направлении может стать и уже становится воздействие на религиозное обучение мусульман. Во всяком случае, американские официальные структуры готовы предоставить десятки миллионов долларов на корректировку религиозного обучения в некоторых ведущих мусульманских университетах. Всего же «на ислам» выделено до одного миллиарда.

Все эти обстоятельства лишь подтверждают исключительную трудность задач, которые ставят перед собой миссионеры-модернизаторы. При этом их действия для многих мусульман будут неизбежно ассоциироваться с глобализацией, иноверческой экспансией, стремлением к новой колонизации уммы. В одиночку такую «глыбу» не поднять даже американцам. Здесь, как говорит французский ученый Оливье Руа, требуются коллективные усилия (14). Словом, «трудно быть Богом».

ЦАРСТВО АВТОРИТАРИЗМА

Какова реакция мусульман на попытки трансформации их общественно-политической жизни? Стремительных изменений ждать не стоит. В Ираке мы наблюдали, как возле разрытых котлованов с жертвами рухнувшего режима люди осыпЗли проклятиями диктатора Хусейна. Но звучали и требования к американцам уйти из Ирака, дать мусульманам возможность разобраться самим. Ирак – случай частный, зато показательный. Ощущая неприязнь к собственным правителям, которых они считают далекими от идеала, в том числе религиозного, мусульмане одновременно чувствуют себя обиженными, пострадавшими от чужестранной экспансии.

Концентрированным выражением такого самоощущения стали теракты 11 сентября. Театрализованный удар по «городу желтого дьявола» был жестом отчаяния, взмахом крыла «буревестника» столкновения цивилизаций, признанием неспособности победить в «честном соревновании». Мусульмане давно пестуют в себе комплекс неполноценности. В последние десятилетия он усугубился из-за проигранных войн, провала социалистической и несоциалистической модернизаций, национальных и имитационных моделей, а позже исламской альтернативы. Внутренние кризисы сделали еще более рельефным растущий экономический и силовой разрыв между мусульманским миром, с одной стороны, и Европой и Америкой – с другой.

Крах мусульманских надежд особенно очевиден на фоне глобализационных тенденций. Установление безоговорочной гегемонии США, менторский тон американских политиков вызывают раздражение мусульманской массы и страх местных элит. Последние резонно опасаются, с одной стороны, выступлений против их политики в своих странах, а с другой – неудовольствия Соединенных Штатов неспособностью ускорить движение к «нормальному» гражданскому обществу и демократии, к которой местные правители особо и не стремятся.

Мусульманский мир – царство авторитаризма разных модификаций: от жесточайших, практически тоталитарных в саддамовском Ираке и ниязовском Туркменистане до умеренных – киргизского и тунисского образцов. Последние американская исследовательница Марина Оттауэй называет «полуавторитарными системами», это «не есть несовершенные демократии, борющиеся за улучшение и консолидацию, но режимы, поддерживающие видимость демократии, не подвергая себя политическим рискам, на которые их может вынудить свободное состязание»15. Эта дефиниция актуальна на ближайшее десятилетие по крайней мере.

В таком контексте неожиданно звучат слова Джеймса Вулси, бывшего в 1993–1995 годах директором ЦРУ и успевшего побывать в апреле 2003-го кандидатом на пост главы военно-гражданской администрации в Ираке: «Мы на стороне тех, кого вы, мубараки и королевская саудовская семья, больше всего боитесь, – мы на стороне ваших народов»16. Сентенция напоминает худшие образцы советского внешнеполитического популизма, но намек прозрачный: жесткий авторитаризм как преемник восточной деспотии более не есть оптимальный рецепт для выживания правящих в мусульманском мире элит. И на безоговорочную поддержку со стороны Запада эти элиты впредь могут не рассчитывать.

Вместе с тем многие западные политики и эксперты скептически относятся к демократической «перестройке», вежливо ссылаясь на местную специфику. Например, посол США в Узбекистане Джозеф Пресел, комментируя в 1999 году предстоящие в этой стране выборы, отмечал, что «демократическая система должна в первую очередь отражать особенности общества, его традиций и сегодняшней жизни»17. А особенности эти, как известно, по большей части не располагают к демократическому обустройству.

Каково значение внешнего фактора, мусульмане поймут относительно скоро на примере Ирака, где у американцев развязаны руки. Результат столкновения привезенной извне демократии с местной политической культурой и традицией стратегически важен для обеих участвующих сторон. В случае успеха возникнет прецедент, который может оказать неоценимое влияние на отношения между Западом и мусульманским Востоком.

Надо сказать, что даже мусульманские либералы, ориентированные на западные ценности, по большей части испытывают глубокий пессимизм и вынуждены признать несостоятельность текущих попыток заменить авторитарные режимы. Они предпочитают говорить о естественной неизбежности существования этих режимов и рассчитывают на их постепенную эволюцию. В свое время такую точку зрения высказывал автору один из лидеров демократической оппозиции Узбекистана. Мусульманские либералы разочарованы и позицией Запада, на который они по-прежнему возлагают пусть и не столь радужные, но все-таки надежды.

ПОТЕНЦИАЛ ИСЛАМСКОГО РАДИКАЛИЗМА

Одно можно сказать наверняка: вмешательство извне вызовет усиление исламской радикальной реакции. По мнению министра иностранных дел Иордании Марвана Муашера, «в арабском мире эта радикализация уже началась»18.

Исламисты охотно ссылаются на идею модернизации мусульманского общества, интерпретируя ее как экономическую, политическую, культурную экспансию Запада, как разновидность «крестового похода» или столкновение цивилизаций. «Западная угроза» для них столь же реальна, сколь и «исламская угроза» для многих в Европе и Америке. После 11 сентября, афганской и иракской войн грани между виртуальностью и реальностью обеих угроз в сознании носителей двух цивилизаций стали стираться еще быстрее. На фоне назойливого тезиса о необходимости межцивилизационного диалога все заметнее тенденция к взаимному отторжению. Одних страшит не совсем внятная глобализация, других – неизбежный исламский терроризм. Поддержанию этой конфликтогенности способствуют включение в «ось зла» мусульманских стран, угрозы нанесения ударов по Сирии, Ирану.

Мусульмане полагают, что модернизация неизбежно ведет к утрате ими конфессионально-культурной идентичности, к тотальной зависимости от Запада, в то время как разрешить внутренние проблемы можно опираясь на собственные силы (очень похоже на китайскую формулировку времен Мао). Поэтому выход из кризиса рассматривается на путях разработки и осуществления исламской альтернативы, что сопровождается отторжением поступающих извне предложений, а в крайних формах – открытой борьбой против Запада. Этот «новый религиозный дискурс, – писал француз Жилль Кепель, – направлен на сакрализацию общественной системы, в то время как необходима ее замена»19.

Исламский радикализм связан с растущим у мусульман ощущением своего мирского несовершенства, вторичности, неспособности играть роль полноценного субъекта мировой политики, что является для них неким «общим знаменателем», одним из факторов, формирующих самоидентификацию pax islamica относительно передовых христианских сообществ. Не каждый мусульманин и не каждый день задумывается об этом обстоятельстве. Но нерешенность «общих вопросов» накладывает заметный отпечаток на его общественное и личное бытие. И именно радикалы предлагают ясное и внешне вполне логичное решение, основанное на привычной идеологии. Объявлять это решение заведомо абсурдным не следует хотя бы потому, что в этом случае ни Европа, ни Америка не сумеет адекватно воспринимать происходящие в мусульманском сообществе процессы.

Радикалы – это наиболее активная, хотя и меньшая часть мусульман. С учетом сочувствующих им они представляют важный срез жизни, динамики мусульманского сообщества и его сознания. Воображать, будто единственной формой отношения с радикалами может быть только борьба «не на жизнь, а на смерть», неумно и рискованно. И чем раньше удастся найти приемлемую форму общения с ними, тем дальше будет отброшено пресловутое столкновение цивилизаций и тем больше жизней будет сохранено.

Надо признать, что необходимость такого рода диалога многими, если не сказать большинством, ставится под сомнение. Пессимисты исходят из следующих посылов: во-первых, обреченность исламских радикалов на итоговую политическую неудачу, о чем свидетельствуют их безуспешные попытки построить исламское государство; во-вторых, нежелание радикалов отказаться от наиболее одиозных идеологических установок; в-третьих, их неспособность к диалогу; в-четвертых, их готовность использовать в своей деятельности экстремистские формы. И последнее: после успеха США в Ираке и Афганистане начинает складываться мнение, что исламский радикализм в обозримом будущем окончательно уйдет в прошлое и главное – «помочь» ему двигаться в этом направлении (20).

Однако есть и иной подход к исламскому радикализму. Сторонники этого подхода отмечают неоднородность радикализма, наличие в нем умеренного крыла, представители которого способны вписаться в политический процесс и стать его легитимными участниками. Опыт некоторых стран, в частности Турции, Таджикистана, Йемена, свидетельствует, что умеренная часть исламских радикалов способна занимать конструктивную позицию. Примеры тому – поддержка Америки во время иракского кризиса турецким премьером, лидером исламистской Партии справедливости и развития Реджепом Эрдоганом, эволюция Партии исламского возрождения Таджикистана. Получается любопытная ситуация, когда победа (относительная) исламистов оборачивается их поражением, поскольку, получив доступ к власти, они вынуждены отказываться от своих самых незыблемых принципов, следование которым было основой их популярности среди обездоленных.

Так или иначе, но исламский радикализм не исчерпал свой потенциал как идеология и как движение. Он остается и, скорее всего, длительное время будет оставаться участником политического процесса, и его нельзя будет игнорировать. Однако панорама исламского мира отнюдь не исчерпывается радикальной парадигмой.

ПОСЛЕДНЕЕ ИСПЫТАНИЕ

Ответом на исламский радикализм звучат все еще редкие голоса тех, кто пытается рассуждать о реформаторстве. Эмигрировавший в США суданский философ Абдуллахи Ахмед ан-Наим постоянно подчеркивает необходимость «новой трактовки фундаментальных источников ислама», поскольку «шариат создает серьезные проблемы в сфере современного конституционного, уголовного и международного права и в связи с существующими стандартами прав человека…»(21). Показательно, что профессор ан-Наим признаёт: написанная им по-английски книга, «вероятнее всего, будет запрещена в ряде мусульманских стран», а ее воздействие на мусульманский мир не окажется значительным (22). Возможно, скептически будет воспринято и небольшое произведение татарского ученого и политика Рафаэля Хакимова, также считающего целесообразным уход от прямолинейных трактовок шариата и предлагающего пока еще зыбкую, но вместе с тем, на мой взгляд, продуктивную концепцию евроислама (23).

После 11 сентября либералы, в том числе некоторые представители духовенства, дружно заговорили о необходимости религиозного просвещения, что, по их мнению, должно воспрепятствовать распространению идей, направленных на усиление конфронтации. Дело, конечно же, обстоит сложнее. Одним только просвещением мусульман и совершенствованием их религиозного образования не обойтись. Ведь идеологи исламского радикализма не страдают отсутствием интеллекта, богословских знаний и тем более проповеднических навыков. Достаточно упомянуть того же бен Ладена, которого вряд ли можно упрекнуть в невежестве. На самом деле речь идет не об образовании и просветительстве, а о разработке иных богословских и идеологических трактовок мирских и собственно религиозных проблем. Это закономерно приводит к «войне теологических интерпретаций», которая становится естественной составляющей политической борьбы.

Положение мусульманских модернистов или реформаторов, что в данном случае одно и то же, очень сложное. Зачастую они воспринимаются в обществе как ренегаты, как люди, посягающие на незыблемость Традиции (хотя, заметим, очень многие мусульмане давно уже не соблюдают ее скрупулезно). Однако представить себе исламскую идеологию без модернистского направления уже невозможно. Как невозможно вообразить модернизацию мусульманского общества без рационализации религиозных установок. Процесс этот болезненный и небыстрый. Но модернизм становится все более и более востребованным.

Модернизаторы ислама находятся в постоянном противостоянии со своими оппонентами из лагеря радикалов. Впрочем, и среди последних есть те, кому не чужд дух реформаторства и кто, рассуждая о золотом веке ислама, уходит от его буквалистской трактовки.

Собственно говоря, от развития этой внутрицивилизационной коллизии в огромной степени зависит не только судьба мусульманства, но и его отношения с внешним миром. Представляется, что только теперь мы и подступаем к этому так всерьез и не начавшемуся, но уже заболтанному диалогу цивилизаций. Суть такого диалога конкретна и весьма цинична; она состоит в ответе на вопрос: что способны воспринять мусульманство и ислам от Запада, не утрачивая при этом своей идентичности?

 ***

Полноценная и комплексная модернизация мусульманского мира – процесс необходимый и неизбежный. Когда-нибудь она состоится. Важен «пустяк» – когда? Фактор времени приобретает, пожалуй, определяющее значение. Если за одно поколение – 25—30 лет – мусульманство успеет «проскочить» самые трудные мили, то результаты и впрямь могут оказаться блестящими… А если нет? Если издержки, пользуясь выражением Вулси, «борьбы за свободу мусульманского мира» перевесят первые достижения? И в очередной раз реформа обернется консервативной, в том числе фундаменталистской, реакцией?

Изменить сразу весь мусульманский мир не получится. Можно создать внутри его своего рода «локомотивы прогресса». Одним из них призван стать Ирак. Другим вроде бы планировался Афганистан. В середине 1990-х годов говорили, что есть шансы и у кое-кого в Центральной Азии.

Но ведь мусульман 1,3 миллиарда, и они населяют колоссальные по площади пространства. Одно дело – достичь успеха в конкретном Ираке и конкретном Афганистане, где дела уже пошли далеко не так, как хотелось (взять хотя бы стремительный рост производства наркотиков). И совсем другое – попытаться «объять (почти) необъятное». Хватит ли на все это сил, желания, умения? Денег, наконец?

Сейчас многие пишут о том, что мусульманский мир и Запад в лице США готовятся к новой глобальной схватке. Не надо спешить. Не надо сводить попытку перестроить мусульманский мир только лишь к чьей-либо экспансии. В конце концов, европейский и российский колониализм привел не только к слезам и крови… Да и потом, заботясь о мусульманском мире, Запад и Россия действуют и в своих интересах: кому хочется иметь рядом бедного, раздраженного соседа?

Сегодня происходит обесценивание политического, а возможно, и исторического опыта. Нельзя рассматривать ситуацию вокруг Ирака, исходя из послевоенной системы мироустройства, и тем более сравнивать Соединенные Штаты с Римской империей. Но это парадоксальным образом не означает девальвации опыта отношений между цивилизациями, сообществами – носителями различных религиозных культур. Они устойчивее, чем парадигмы политических систем, возникавших после того или иного частного политического катаклизма.

Эти отношения подвергаются серьезному, в каком-то смысле последнему испытанию. Необходимо уйти от вековой схемы «вызов – ответ – вызов», от устойчивого, хотя и скрываемого, стереотипного восприятия ислама как вторичного по сравнению с христианством. Только в этом случае можно увидеть в мусульманском сообществе равноправного партнера.