Два года назад я доказывал, что Америка страдает от политического загнивания. Конституционная система сдержек и противовесов в сочетании с партийной поляризацией и появлением хорошо финансируемых групп интересов привели к возникновению того, что я называю «ветократией». Это ситуация, при которой легче не дать правительству что-то делать, чем использовать его для общего блага. Повторяющиеся бюджетные кризисы, закосневшая бюрократия и отсутствие политических инноваций – признаки нездоровья политической модели.
На первый взгляд, президентская кампания-2016 подтверждает справедливость подобного анализа. Некогда гордая Республиканская партия, ныне раздираемая глубокими внутренними противоречиями, потеряла контроль над процессом выдвижения кандидатов, уступив агрессивному напору Дональда Трампа. У демократов же ультраинсайдер Хиллари Клинтон столкнулась с неожиданно сильным конкурентом в лице Берни Сандерса, 74-летнего самопровозглашенного демократического социалиста. По любым вопросам – от иммиграции до финансовой реформы, от торговли до стагнации доходов – большинство избирателей по обе стороны политического спектра восстали против того, что им представляется коррумпированным, своекорыстным истеблишментом, и сделали ставку на радикальных аутсайдеров в надежде на капитальную чистку.
Однако на самом деле эта неспокойная избирательная кампания продемонстрировала, что американская демократия в каком-то смысле находится в лучшем состоянии, чем ожидалось. Как бы ни расценивать выбор избирателей, они дружно приходили на участки разных штатов, чтобы вырвать контроль над политическим процессом из рук олигархов и организованных групп по интересам. Джеб Буш, сын и брат президентов, который казался неизбежным выбором республиканцев, бесславно вылетел из кампании в феврале, пустив по ветру более 130 млн долларов (вместе со своим специальным комитетом политических действий). Тем временем Сандерс, ограничившись скромными пожертвованиями и пообещав отстранить от власти финансовую элиту, поддерживающую его конкурентку, собрал на кампанию даже больше средств, чем Буш, и преследовал Клинтон по пятам на протяжении всего выборного процесса.
Суть в том, что после нескольких десятилетий американская демократия, наконец, реагирует на усугубление неравенства и экономического застоя, с которым сталкивается большая часть населения. Социальное положение снова в центре американской политики – оно важнее других водоразделов, таких как расово-этнические, проблемы гендерного равенства, сексуальной ориентации, географии, доминировавших на последних выборах.
Разрыв в доходах между элитами и остальным обществом увеличивался на протяжении двух поколений, но только теперь это стало центральной темой национальной политики. Нет нужды объяснять, почему популисты сумели извлечь для себя такие выгоды в нынешнем электоральном цикле – странно, что им понадобилось столько времени, чтобы завладеть умами избирателей. Конечно, хорошо, что американская политическая система не настолько окостенела и не до такой степени порабощена денежными элитами, как многие полагали, но рецепты, яростно пропагандируемые популистами, будучи приняты, усугубят болезнь и ухудшат, а не улучшат ситуацию. Поэтому теперь, когда элиты испытали шок и лишились самодовольного благодушия, пришла пора подумать о более действенном решении проблем, которые они больше не могут отрицать или игнорировать.
Социальная база популизма
В последние годы намного труднее отрицать, что доходы большинства граждан США не повышаются, тогда как элиты живут лучше, чем когда-либо; неравенство в американском обществе растет. Некоторые факты – например, непропорционально гигантская доля национального богатства, оказывающаяся в карманах 1% богачей, а точнее, в карманах 0,1% американского населения – все более неоспоримы. Что нового в этом политическом цикле, так это то, что внимание людей начало переключаться с излишеств олигархии на стесненные обстоятельства остальных. В недавно изданных книгах Чарльза Мюррея «Потеря самообладания» (Coming Apart) и Роберта Патнэма «Наши дети» (Our Kids) описывается новая социальная реальность во всех ее мучительных подробностях. Мюррей и Патнам находятся на противоположных концах политического спектра: один – консерватор-либертарианец, а другой – типичный либерал. Однако данные, о которых они сообщают, практически идентичны. Доходы рабочего класса снижались на протяжении последнего поколения – особенно резко для белых мужчин без высшего образования, окончивших среднюю школу или школу и колледж. Для этой группы лозунг Трампа «Вернем Америке величие!» имеет реальный смысл. Но патологии, от которых они страдают, уходят корнями гораздо глубже и обнаруживаются в данных о преступности, злоупотреблении наркотиками и неполных семьях.
В 1980-е гг. велась широкая общенациональная дискуссия о возникновении афроамериканского подкласса – то есть массы безработных без какой-либо квалификации, бедность которых самовоспроизводилась, поскольку приводила к разбитым семьям, не способным передать потомству социальные нормы и поведение, необходимые для конкуренции на рынке труда. Сегодня белый рабочий класс, по сути, находится в том же положении, что и подкласс чернокожих в те годы.
В преддверии праймериз в штате Нью-Гемпшир, где преобладает белое население, как и в некоторых других сельских штатах, многие американцы с удивлением узнали, что избирателей больше всего беспокоит пристрастие к героину. На самом деле зависимость от метамфетамина и опиумных препаратов стала такой же эпидемией в сельских белых общинах штатов Индиана и Кентукки, какой кокаин был в центре больших городов поколением ранее. В недавнем исследовании экономисты Анна Кейс и Ангус Дейтон доказали, что с 1999 по 2013 гг. смертность среди белых жителей среднего возраста нелатинского происхождения в Соединенных Штатах выросла, тогда как практически во всех других группах населения и во всех других богатых странах она упала. Причины тревожной статистики – самоубийства, наркотики и алкоголь. Они увеличивают количество преждевременных смертей почти на полмиллиона человек в сравнении с прогнозной нормой. Преступность среди этой группы населения также взлетела до небес.
Однако все более безрадостная действительность едва ли затронула жизнь американских элит – не в последнюю очередь потому, что в тот же период дела у них шли вполне прилично. Люди, получившие образование как минимум в колледже, увеличили состояние в последние десятилетия. В этой группе снизился процент разводов и неполных семей; неуклонно снижалась преступность в районах компактного проживания людей из этой категории. Города активно заселяются урбанизированной молодежью, а такие технологии, как Интернет, социальные медиа и сети, питают доверие в обществе и порождают новые формы взаимодействия. Для этой группы населения родители, чрезмерно опекающие детей – куда более серьезная проблема, чем безнадзорное детство.
Крах политики
С учетом гигантского социального сдвига, произошедшего в последние годы, вопрос не в том, почему США столкнулись с популизмом сегодня, а в том, почему этого не случилось гораздо раньше. И здесь на первый план выходит проблема представительства в американских институтах: ни одна из политических партий не служила верой и правдой группе населения, которая переживает упадок.
В последние десятилетия Республиканская партия представляла собой сложную коалицию деловых элит и социальных консерваторов: первые дают деньги, вторые обеспечивают голоса на выборах. Деловые элиты, представленные на полосе комментариев The Wall Street Journal, всегда были принципиальными сторонниками экономического либерализма: свободных рынков, свободной торговли и открытой иммиграции. Именно республиканцы продавили своими голосами торговое законодательство, такое как Североамериканский договор о свободной торговле (НАФТА)и недавно созданное управление по защите торговли (больше известное как «ускоренная реализация» или fast track). Сторонники республиканцев из деловых кругов, понятное дело, выигрывают от импорта иностранной рабочей силы, как квалифицированной, так и неквалифицированной, а также от системы мировой торговли, позволяющей экспортировать товары и инвестировать капитал по всему земному шару. Республиканцы выступали за демонтаж системы банковского регулирования времен Великой депрессии, что заложило основу для краха рискованных ипотечных ценных бумаг, спровоцировавшего финансовый кризис 2008 года. Они идейные приверженцы снижения налогов для богатых, подрыва власти и влияния профсоюзов и сокращения социальных льгот и пособий для малоимущих.
Эта повестка прямо противоречит интересам рабочего класса. Существует множество причин его упадка – от технологических перемен до факторов публичной политики. Но нельзя отрицать, что прорыночный сдвиг, отстаиваемый республиканскими элитами в последние десятилетия, привел к снижению доходов трудящихся. Он обрек рабочих на более беспощадную технологическую и глобальную конкуренцию, а также лишил их различных механизмов защиты и социальных благ, ставших следствием «Нового курса» Рузвельта. (Такие страны, как Германия и Нидерланды, больше сделавшие для защиты своих рабочих, смогли избежать роста неравенства в доходах.) Поэтому не следует удивляться, что самая грандиозная и эмоциональная битва этого года развернулась в рядах Республиканской партии, поскольку ее сторонники из рабочего класса отдают явное предпочтение большему национализму в экономике.
Со своей стороны, демократы традиционно видят себя защитниками простого человека и могут по-прежнему рассчитывать на сокращающуюся электоральную поддержку членов профсоюзов в качестве подспорья на выборах. Но и они не оправдали надежд этой группы. После появления «третьего пути» Билла Клинтона элиты в Демократической партии приняли консенсус, предложенный в эпоху, последовавшую за президентством Рейгана, о выгодах свободной торговли и иммиграции. Они стали соучастниками демонтажа системы регулирования банковской деятельности в 1990-е гг. и пытались скорее откупиться от рабочего движения, чем поддержать его возражения против соглашений о свободной торговле.
Но еще более серьезной проблемой демократов стало избрание ими политики идентичности в качестве своей главной ценности. Партия одержала победу на последних выборах, создав коалицию таких социальных групп, как женщины, афроамериканцы, городская молодежь, «зеленые» и представители сексуальных меньшинств. Единственная группа населения, с которой демократы полностью утратили связь, – белый рабочий класс, ставший в свое время краеугольным камнем коалиции «Нового курса» Франклина Рузвельта. Белый рабочий класс начал голосовать за республиканцев в 1980-е гг. из-за культурных проблем, таких как патриотизм, право на ношение оружия, аборты и религия. Клинтон завоевал доверие достаточного числа этих избирателей в 1990-е гг., чтобы два раза победить на президентских выборах (оба раза с абсолютным большинством голосов). Но с тех пор эти люди были более надежной электоральной базой для Республиканской партии, несмотря на то что элитарная экономическая политика республиканцев идет вразрез с их интересами. Вот почему в опросе Квиннипэкского университета, опубликованном в апреле, 80% опрошенных сторонников Трампа высказали мнение, что «правительство зашло слишком далеко, помогая меньшинствам», и 85% согласились с утверждением, что Америка утратила свою идентичность.
Фиксация демократов на идентичности объясняет одну из величайших загадок современной американской политики: почему белые сельхозпроизводители, особенно из южных штатов с ограниченным социальным обслуживанием, встали под знамена республиканцев, хотя относились к числу главных бенефициаров программ, направленных против республиканских принципов. Одной из таких программ был закон Барака Обамы о доступном медицинском обслуживании. Однако их восприятие отчасти объяснялось следующим: они считали, что закон принят на благо других групп населения, отличных от них – в том числе из-за того, что демократы утратили способность разговаривать с данной группой избирателей. Нынешняя ситуация контрастирует с 1930-ми гг., когда белые труженики села из южных штатов были главным электоратом Демократической партии и поддерживали их инициативы по созданию государства всеобщего благоденствия, такие как «Энергоуправление долины реки Теннесси».
Конец эпохи?
Политические заявления Трампа путаны и противоречивы, поскольку исходят от самовлюбленного манипулятора СМИ, не имеющего ясной платформы, программы или идеологии. Но общая тема, сделавшая его привлекательным для многих простых избирателей-республиканцев, – позиция, которую он в какой-то мере разделяет с Сандерсом: националистическая повестка дня в экономике, призванная защитить и восстановить рабочие места для американцев. Этим объясняется его отторжение иммиграции – не только нелегальной, но и приезда квалифицированных кадров по визам H1B. Отсюда же и осуждение американских компаний, которые переводят производство за рубеж, чтобы сэкономить на стоимости рабочей силы. Он критикует не только Китай за манипулирование валютным курсом, но и дружественные страны, такие как Япония и Южная Корея, за то, что они подрывают производственную базу США. И, конечно, он непримиримый противник дальнейшей либерализации торговли через такие инструменты, как Транстихоокеанское партнерство в Азии и Трансатлантическое торговое и инвестиционное партнерство с Европой.
Все это покажется страшной ересью для тех, кто прошел полноценный курс теории торговли в колледже и знает, в чем рикардианские модели превосходят теорию обеспеченности ресурсами Хекшера–Олина. Они понимают, что свободная торговля – беспроигрышный вариант для любых торговых партнеров, поскольку способствует увеличению совокупного дохода всех стран. И за последние два поколения мы действительно увидели взрыв мирового производства и потребления после либерализации глобальной торговли и инвестиций под эгидой Генерального соглашения по тарифам и торговле, а затем Всемирной торговой организации. С 1997 по 2008 гг. мировой продукт вырос вчетверо. Глобализация освободила сотни миллионов людей в таких странах, как Китай и Индия, от унизительной бедности и способствовала накоплению немыслимого богатства в Соединенных Штатах. Вместе с тем консенсус по поводу выгод экономической либерализации, который разделяют элиты обеих политических партий, также подвергается критике. Все существующие модели торговли приводят к выводу, что либерализация, хотя и содействует росту совокупного дохода, чревата неблагоприятными последствиями в смысле распределения богатства. Иными словами, кто-то выигрывает, а кто-то проигрывает. По оценке авторов недавно проведенного исследования, в результате конкуренции, создаваемой импортом китайских товаров, США с 1999 по 2011 гг. потеряли от 2 до 2,4 млн рабочих мест.
Стандартный ответ экономистов заключается в том, что торговля приносит достаточную выгоду, чтобы более чем адекватно компенсировать возможные потери тех, кто оказывается в проигрыше – в идеале через обучение, благодаря которому у людей появятся новые навыки. Таким образом, все части торгового законодательства сопровождаются множеством мер, направленных на сохранение рабочих мест, а также поэтапное внедрение новых правил, дающих рабочим время приспособиться к изменившимся условиям.
Однако на практике адаптироваться удается редко. Американское правительство осуществило 47 не связанных между собой программ по сохранению рабочих мест (впоследствии укрупнив их до 12), помимо бесчисленных инициатив на уровне отдельных штатов. Но все они не выполнили поставленной задачи, и большинство рабочих не получили более квалифицированную работу. Отчасти это провал реализации, но и крах самой идеи: непонятно, как и чему учить 55-летнего человека, проработавшего большую часть жизни на конвейере, чтобы из него получился программист или веб-дизайнер. В стандартной теории торговли также не учитывается политэкономия инвестиций. У капитала всегда были преимущества коллективных действий над трудом, потому что он более концентрирован и им легче управлять. Это стало одним из первых аргументов в пользу профсоюзного движения, которое заметно размывалось в США с 1980-х годов. Преимущества капитала лишь увеличиваются с ростом его мобильности в глобализированном мире. Рабочая сила тоже стала более мобильной, но у нее гораздо больше ограничений. Возможности профсоюзов при ведении переговоров быстро подрываются работодателями, которые могут угрожать переносом производства не только в другой штат, более дружественный к предпринимателям, но и в другую страну.
Разница в стоимости рабочей силы между Соединенными Штатами и многими развивающимися странами настолько велика, что трудно себе представить, какая политика могла бы защитить массу рабочих мест, не требующих высокой квалификации. Наверно, даже Трамп не верит в то, что ботинки и рубашки должны производиться в Америке. Любая промышленно развитая держава, включая страны, которые куда больше привержены идее защиты своей производственной базы (например, Германия и Япония), в течение нескольких десятилетий переживают снижение относительной доли производства в ВВП. И даже Китай начинает терять рабочие места из-за автоматизации и производителей с более низкой себестоимостью продукции в таких странах, как Бангладеш и Вьетнам.
Вместе с тем опыт Германии говорит о том, что путь, на который встали США, не был неизбежным. Немецкие бизнес-элиты никогда не стремились подорвать силу и влияние профсоюзов. В итоге стоимость рабочей силы в Германии примерно на 25% выше, чем в Соединенных Штатах. Тем не менее Германия остается третьим по величине экспортером в мире, и доля занятости в производственном секторе, хотя и сокращается по сравнению с другими сферами экономики, выше, чем в США. В отличие от французов и итальянцев, немцы не пытались защитить рабочие места частоколом трудовых норм и законов – при канцлере Герхарде Шрёдере в 2010 г. была проведена реформа, упрощающая увольнение избыточной рабочей силы. Но страна вложила большие деньги в повышение квалификации рабочих и другие меры активного вмешательства в ситуацию на рынке труда. Немцы также изыскивали возможности защищать собственную цепь поставок от неограниченного аутсорсинга, наладив тесные связи между малым и средним бизнесом и крупными работодателями.
В отличие от немецких теоретиков, экономисты и социальные мыслители в США изображали сдвиг от производственной экономики к постиндустриальной, основанной на услугах, как неизбежность. Более того, они призывали приветствовать наступление новой эры и ускорять этот процесс. Предполагалось, что, например, рабочие, занятые изготовлением автомобильных антенн, после переобучения найдут работу в новой экономике, основанной на аутсорсинге и неполной занятости, и будут зарабатывать больше благодаря вновь обретенным навыкам. Но, несмотря на отдельные меры, ни одна из политических партий не воспринимала всерьез программу переквалификации рабочих в качестве краеугольного камня процесса необходимой адаптации. Они также не инвестировали в социальные программы, призванные стать амортизатором для рабочего класса на время его приспособления к новым реалиям. И белые рабочие, как и их афроамериканские собратья в предыдущие десятилетия, оказались предоставлены самим себе.
В первом десятилетии XXI века все могло сложиться иначе. Сегодня китайцы не манипулируют курсом валюты для поддержки экспорта. Скорее, напротив: в последнее время они пытаются поддержать курс юаня, чтобы предотвратить бегство капитала. Но после финансового кризиса в Азии 1997–1998 гг. и после того, как лопнул доткомовский пузырь в 2000–2001 гг., они, конечно, манипулировали своей валютой. Вашингтон вполне мог пригрозить или фактически ввести заградительные пошлины против китайского импорта в качестве ответной реакции. Это повлекло бы за собой известные риски: китайцы могли перестать скупать американские долговые бумаги, и тогда потребительские цены, а вместе с ними и процентные ставки поднялись бы. Однако элиты в Америке не относились всерьез к такой возможности из-за опасений, что это толкнет их страну на скользкий путь протекционизма. В итоге в течение следующего десятилетия было потеряно более двух миллионов рабочих мест.
Путь вперед?
Возможно, Трамп нащупал реальную проблему, но он предложил на редкость неподходящий инструмент для проведения реформ, необходимость которых обнаружилась в этом электоральном цикле. Нельзя отмотать обратно 50-летнюю историю либерализации торговли, навязав односторонние пошлины или добившись осуждения в судах многонациональных американских корпораций, прибегающих к аутсорсингу. На этом этапе экономика Соединенных Штатов настолько тесно переплетена с остальным миром, что риски глобального скатывания к протекционизму слишком велики. Предложение Трампа упразднить реформу здравоохранения, проведенную Обамой, будет означать, что миллионы представителей рабочего класса останутся без медицинской страховки, а предлагаемое им снижение налогов увеличит дефицит бюджета еще на 10 трлн долларов в течение следующего десятилетия, тогда как выгоду получат только богатые. Стране действительно нужен сильный лидер, но это должен быть институциональный реформатор, который сделает правительство по-настоящему дееспособным, а не самовлюбленный демагог, готовый отменить устоявшиеся правила. Если элиты искренне обеспокоены углубляющимся неравенством и ухудшением положения рабочего класса, им нужно переосмыслить некоторые устоявшиеся представления об иммиграции, торговле и инвестициях. Интеллектуальный вызов состоит в осмыслении – возможно ли ради уменьшения неравенства в доходах внутри страны за счет снижения совокупного национального дохода отступить от глобализации, не разрушив при этом национальную и мировую экономику.
Понятно, что некоторые перемены более действенны, чем другие. В первой строке списка теоретически осуществимых реформ находится иммиграция. Всеобъемлющая реформа в этой сфере прорабатывается уже более десятилетия, но она до сих пор не проведена по двум причинам. Во-первых, ее противники возражают против «амнистии» – то есть предоставления нынешним иммигрантам, не имеющим необходимых документов, возможности получения американского гражданства. Вторая причина касается правоприменения: критики указывают, что нынешние законы не исполняются, а данные ранее обещания их соблюдать не выполнены.
Идея депортировать из страны 11 млн человек, у многих из которых есть дети, родившиеся в США и соответственно получившие американское гражданство, представляется абсолютно фантастической, поэтому в каком-то виде амнистию придется осуществить. Однако критики иммиграционных законов правы в том, что Соединенные Штаты не добиваются их выполнения. Чтобы управлять процессом иммиграции, нужно не стены заградительные строить, а разработать что-то вроде национальной биометрической карты, инвестировать немалые средства в суды и полицию. Но прежде всего требуется политическая воля для наказания работодателей, нарушающих правила. Переход к более строгим ограничениям в области легальной иммиграции и обмен амнистии в отношении существующих иммигрантов на энергичные усилия по введению новых и более строгих норм не приведет к экономической катастрофе. Когда страна прибегла к аналогичным мерам в 1924 г., это в каком-то смысле проложило путь для золотого века американского равенства в 1940-х и 1950-х годах.
Гораздо труднее понять, как добиться прогресса в области торговли и инвестиций, если не ратифицировать уже существующие договоренности, такие как Транстихоокеанское партнерство. Это слишком рискованный путь. В мире все больше экономических националистов, и если Вашингтон повернет вспять с избранного им пути (ведь именно США выстраивали и поддерживали нынешнюю либеральную систему международных отношений), вполне вероятна ответная волна репрессий. Наверное, для начала нужно подумать о том, как убедить многонациональные американские корпорации, которые накопили более 2 трлн долларов наличности за пределами страны, вернуть этот капитал на родину и инвестировать в Америке. Американские ставки налога на корпорации – одни из самых высоких в Организации по экономическому сотрудничеству и развитию (ОЭСР). Их резкое снижение при одновременной отмене множества налоговых вычетов и льгот, которые корпорации выторговали для себя в свое время, – политика, которую способны поддержать обе партии.
Другой инициативой могла бы быть крупномасштабная кампания по обновлению американской инфраструктуры. По оценке Американского общества гражданских инженеров, чтобы надлежащим образом сделать это к 2020 г., потребуется 3,6 трлн долларов. Соединенные Штаты могли бы взять взаймы 1 трлн долларов, пока процентные ставки держатся на низком уровне, и использовать их для финансирования крупномасштабной инициативы в сфере инфраструктуры. Это создаст огромное число рабочих мест и повысит производительность труда в долгосрочной перспективе. Хиллари Клинтон предложила потратить на эти цели 275 млрд долларов, но цифра слишком скромна.
Однако попытки добиться любой из обозначенных целей столкнутся с противодействием все более нефункциональной политической системы, где ветократия не дает проводить налоговые реформы или инвестировать крупные средства в инфраструктуру. Американская система позволяет организованным группам интересов блокировать принятие новых законов и направлять новые инициативы на достижение собственных целей. Поэтому коррекция системы с целью снижения возможностей наложения вето на важные решения и обеспечения более гладкого процесса принятия решений должна стать частью внутренней американской реформы. Необходимо избавиться от практики задержек в Сенате и привычного использования пиратских методов, а также делегировать задачу составления бюджета и разработки сложных законов большему числу экспертных групп, которые могли бы затем передавать в Конгресс свои разработки на утверждение.
Вот почему неожиданное появление Трампа и Сандерса на политическом Олимпе сулит новые большие возможности. Несмотря на свои чудачества, Трамп порвал с республиканскими ортодоксами, которые доминировали в партии со времен Рональда Рейгана и выступали за снижение налогов и социальных льгот, что было гораздо выгоднее корпорациям, нежели их работникам. Сандерс аналогичным образом мобилизовал голоса недовольных слева, которых не было с 2008 года.
«Популизм» – ярлык, который элиты навешивают на политику, поддерживаемую простыми гражданами, но неприятную истеблишменту. Конечно, нет оснований ожидать, чтобы демократические избиратели всегда делали мудрый выбор – особенно в наш век, когда глобализация до такой степени запутывает набор вариантов в сфере политики. Но и элиты не принимают верных решений, а их пренебрежение гласом народа нередко маскирует тот факт, что «король-то голый». Мобилизация народных масс сама по себе не плоха и не хороша. Она может приводить к великим свершениям, как это было в Эру прогрессизма и в эпоху «Нового курса» Рузвельта, но также и к ужасным фиаско, как это случилось в Европе 1930-х годов. Американская политическая система на самом деле переживает существенный упадок, и положение дел не выправится, если народный гнев не сольется с мудрым руководством и хорошей политикой. Пока еще не поздно!
Опубликовано в журнале Foreign Affairs, № 4, 2016 год. © Council on Foreign Relations, Inc.
