Россия в глобальной политике

Основные тезисы для обсуждения:

Как и всякая наука, теория международных отношений развивается, ищет способы наиболее точных объяснений перемен. Часто приходится слышать, что теория отстает от стремительно и фундаментально меняющейся глобализированной реальности, не способна интерпретировать происходящее. Справедливы ли эти упреки? С какими основными проблемами сталкиваются ученые-международники? Является ли школа политического реализма, наиболее распространенная в России, достаточным и эффективным инструментом на современном этапе международных отношений?

Цель предполагаемой дискуссии — обсудить, насколько политический реализм как метод исследования соответствует консервативной идеологии, заявленной Россией в качестве идейной основы для своего развития, а также в какой степени российская наука способна помочь политикам и руководству страны в формулировании национальных интересов, что является базовым понятием школы политического реализма.

Несмотря на политическую мейнстримность либерализма в США и на Западе в целом, реалистическая парадигма набирает там всё большую популярность. В России реализм для многих политических деятелей предполагает следование принципам консерватизма, который в настоящее время представляет собой достаточно распространённое явление в западной и особенно европейской общественной жизни. Однако, возможно ли ставить в один ряд теорию международных отношений и идеологию, и не является ли это признаком непонимания своего пути развития и невозможностью определить свои интересы?

Своё видение ответов на обозначенные проблемы в кратких вступительных выступлениях представили

Татьяна Алексеевна ШАКЛЕИНА, заведующая кафедрой прикладного анализа международных проблем МГИМО (У) МИД РФ, доктор политических наук, профессор;

Павел Афанасьевич ЦЫГАНКОВ, руководитель учебно-научного направления «Мировая политика и международные отношения» кафедры сравнительной политологии факультета политологии МГУ им.М.В.Ломоносова, доктор философских наук, профессор;

Иван Николаевич ТИМОФЕЕВ, программный директор Российского совета по международным делам; доцент кафедры политической теории факультета политологии МГИМО (У) МИД РФ; ответственный секретарь журнала «Сравнительная политика».

Вел заседание Федор Александрович ЛУКЬЯНОВ, главный редактор журнала «Россия в глобальной политике»; председатель Президиума СВОП; профессор-исследователь факультета мировой экономики и мировой политики НИУ ВШЭ.

Затем вопросы тематики круглого стола обсудили участники заседания.

Основные тезисы дискуссии:

Ф. Лукьянов:

• Мир находится в процессе глубоких перемен в структуре и идеологии международных отношений. Везде наблюдается спрос на новый угол зрения, на то, что способно объяснить происходящее лучше, чем устоявшиеся идеологии, теории, концепты, течения.
• Может ли политический реализм как идеологический концепт и политическая практика стать ведущей силой консервативной волны в международных отношениях?
• В какой мере концептуальные установки и практические методы политического реализма действуют сегодня на Западе, и насколько они актуальны для России, где политический консерватизм фактически признан государственной главенствующей идеологией?

Т. Шаклеина: Среди российских ученых-международников есть мнение, что существует только одна научная школа – это реализм. Всё остальное – это производные от него.

Почему реализм в США приобрёл такую популярность? Мне кажется, что именно реалисты в разном ипостаси очень верно объясняют то, что происходит в мире, что происходит в США, что происходит с Китаем, что происходит в структурном оформлении, почему на арабском Востоке вот так, как происходит, что АТР развивается, какие тренды в АТР, что с Европейским Союзом. Очень многое объясняется, становится понятно, почему после того как закончился биполярный порядок и казалось, что мы перейдём к либеральному мировому порядку, мы живём по-другому.

Особенно молодёжь начинает обращаться в том числе и к реализму, потому что не понимает, что происходит и почему происходит именно так, а не иначе. Хотя, как отмечал Джон Миршаймер, существует большой разрыв между научным и экспертным сообществом, с одной стороны, и официальной идеологией и истэблишментом, с другой. Весь мейнстрим фактически работает на либеральной школе, поэтому они не очень принимают идеи школы политического реализма, противятся этому.

Если открыто смотреть на жизнь, то и тот, и другой тренд развиваются. Не отказываются ни Европейский Союз, ни США от реализации либеральной модели порядка, а с другой стороны и Китай, и Россия, и та же Турция — там чистый реализм, и баланс сил, и конкуренция, и нейтрализация возможных оппонентов, и налаживание связей между центрами в треугольнике.

Наверное, нам не надо никакой довлеющей теории в международных отношениях. Может быть, надо, как американцы, во-первых, отстаивать свои интересы, чётко их сформулировать, создавать привлекательную концепцию того, как мы видим мир, необязательно облекая в какие-то жёсткие термины наступательного реализма, но вести себя так, как мы считаем нужным, как это делают европейцы, и американцы, и китайцы, вполне по-реалистски.

Мне кажется американский консерватизм и российский консерватизм немножко отличаются, они, по-моему, разные. Поэтому, когда мы говорим о своём консерватизме, нам надо разъяснить, что мы подразумеваем под этим нашим консерватизмом. Нам следует, не отказываясь от нашего культурного наследия, помимо внутреннего дискурса выработать какой-то более понятный, адекватный научный дискурс для зарубежной аудитории, чтобы они правильно нас понимали.

Ф.Лукьянов: У меня тут возникает много вопросов, потому что для того чтобы объяснить, надо самим понять, что мы имеем в виду. Мне кажется, в нашем случае, поскольку всё вырождается в политико-пропагандистские кампании, то сейчас консерватизм как-то схлынул немножко. Скрепы тоже подзабыли, но они могут вернуться.

Павел Афанасьевич, мы с Вами уже имели счастье обсуждать всякие теоретические вопросы неделю назад на вебинаре отсюда же, но я бы хотел, если можно, в продолжение того, что сказала Татьяна Алексеевна. Допустим, мы все склонны к реализму, допустим, мы согласны с тем, что именно он и объясняет правильно натуру и сущность международных отношений. Но нет ли сейчас такого ощущения, что поскольку мы живём во всё большей степени в мире искусственно сформулированных конструктов, то есть всё вокруг – это что-то кем-то придуманное? Может, тогда конструктивисты как раз лучше объясняют, потому что они это понимают, что всё – фикция, и как сочетать это, как реализм применять в ситуации, как сейчас модно говорить, постправды, постреальности? Теория не пасует ли перед этой новой реальностью?

П.Цыганков: Я согласен с тем, что, во-первых, чистого реализма и даже чистого конструктивизма, чистого либерализма нет. Всегда какая-то смесь. Это первое. И второе: конечно, одно дело – реализм в теории, другое дело – реалисты на практике. Часто те, кто придерживается либеральных убеждений, на практике являются стопроцентными реалистами. Даже, я бы сказал, сверхреалистами.

Я скажу парадоксальную вещь: за что я люблю теорию? За то, что она страшно далека от практики. И в этом качестве она и может играть свою роль – роль предупреждения, в какой-то степени роль объяснения того, что происходило и что происходит.

Реализм – это прежде всего скептицизм и ответственность. Применительно к сегодняшней внешней политике наших партнёров говорить об ответственности чаще всего не приходится.  Речь идёт совсем о другом – речь идёт в конечном итоге о защите своих не национальных интересов, а о защите своих в лучшем случае бизнес-интересов, о защите интересов групповых, о защите интересов карьерных и так далее.

Я думаю, что как раз стихийно люди являются не реалистами, а скорее либералами. И поэтому настолько популярны всякого рода тезисы «долой»: долой силу, долой тех, кто угнетает, долой границы, да здравствует всепобеждающая взаимозависимость, да здравствует интересы фундаментальные, всеобщие, интересы единства всех людей, которые все хотят жить благополучно, богато, здоровыми, свободными и так далее. Это не реалистские тезисы, а скорее либеральные.

Реалистские тезисы в другом. Один из первых и, мне кажется, главный тезис реализма состоит в том, что безопасность не может быть абсолютной. И вот это то, вокруг чего, мне кажется, и происходит борьба, вокруг чего создаются разного рода теории.

С точки зрения реализма абсолютная безопасность может быть только тогда, когда полностью уничтожена противоположная сторона. Очевидно, что это недостижимо, особенно в современную эпоху, без полного уничтожения всего и вся. И далее реализм определяет, что такое безопасность, причём как в объективном, так и в субъективном смысле. Известно определение ещё с 50-х гг., когда говорилось о том, что в объективном смысле безопасность — это то состояние, в котором нет угрозы ценностям и нет страха того, что эти ценности будут разрушены.

Одно из достижений реализма – это сформулированная реалистами дилемма безопасности: безопасность не может быть абсолютной, это тот самый конфликтный цикл, войдя в который мы рискуем оказаться беззащитными перед угрозами, против которых мы боролись.

Баланс сил как регулятор несёт в себе достаточные риски, потому что он не может быть вечным, как не может быть вечным состав великих держав или тех сил, которые балансировали друг друга, помогая сохранить стабильность мира. Возникает естественное стремление других государств подняться и не менее естественный упадок каких-то из великих держав. Тогда происходит смена порядка, смена баланса сил, и возникает главная проблема — как сохранить стабильность при смене конфигурации международного порядка, когда к вершине власти в международных отношениях, к вершине силы приходят те, которых не ожидали, так называемые революционные державы? И это действительно проблема, с которой мы сегодня сталкиваемся.

И реализм свойственен не только собственно международной политической науке, но если мы возьмём смежные области, то и здесь мы видим, с одной стороны, борьбу против реализма, что неизбежно и для исторической науки, и для социологии, и тем более для международного права, а с другой стороны, мы видим, что так или иначе в конечном итоге они сами возвращаются к реализму.

Реализм не монолитен. Реализм открыт. Он достаточно интенсивно развивается. Чем он привлекает? Простотой. Теория должна быть простой, понятной: вот белое — белое, чёрное — чёрное, вправо, влево и так далее. Но это один тип реализма. А реализм Путина – другой тип реализма, потому что в одном он реалист, и он, наверно, всё-таки вынужденный реалист. Он тоже начинал совсем не как реалист, стремился наводить партнёрства и даже войти в этот клуб цивилизованных стран, чуть ли не вступить в НАТО и так далее. Но когда он столкнулся с этими жёсткими реальностями, когда получил в ответ совсем другое, то он вынужден был стать на эти позиции, и сойти с них, конечно, было бы достаточно трудно и очевидно это невозможно.

И.Тимофеев: Я хотел бы начать с того, что теория международных отношений – это очень важно. Она существует в двух реальностях. Мы привыкли воспринимать её как конкуренцию реализма или либерализма, конструктивизма и так далее, то есть мыслить в терминах большой теории, высокой теории. Между тем существует огромный пласт теорий среднего уровня. Высокая теория просто-напросто может дать ложные ориентиры исследователю для проведения эмпирической работы. Нужны теории среднего уровня, которые давали бы некие исходные предпосылки для гипотезы, для очень конкретного эмпирического исследования либо были бы результатом эмпирического обобщения опять же очень конкретных данных.

В нашей российской практике теория среднего уровня имела другую ипостась. У нас часто есть такой комплекс неполноценности, что у американцев хорошо, а у нас плохо. На самом деле, мне кажется, нам здесь не нужно излишне преувеличивать нашу отсталость, потому что у нас просто это по-другому было выражено, скорее в исследованиях историков. То есть у нас регионоведы, страновики историки традиционно заполняли эту нишу теории среднего уровня.

Теперь если мы берём высокую теорию и говорим о реализме, то здесь нам нужно понимать, что он неоднороден. Его реализм как политическая философия, то есть как нормативная теория, и это по своей сути консервативная теория. У консервативной теории есть стабильное концептуальное ядро, то есть некая система представлений, которая является базовой. И есть как минимум три, точнее две с половиной таких составляющих этого консервативного концептуального ядра, которые очень чётко воспроизводятся в реализме. Во-первых, это интерпретация специфической природы человека: человек по своей природе зол, человек способен убить, нахамить, сделать плохо. И от этой посылки о злой природе человека есть другая важная посылка, которая полностью противоречит и социалистической, и либеральной посылке – о рациональной природе человека. Социалисты и либералы одинаковы в том, что допускают, что человеческий разум способен трансформировать мир. Консерваторы как раз-таки это опровергают: невозможна социальная инженерия в международных отношениях просто потому, что человеческий разум ограничен, а соответственно дилемму безопасности решить рациональным путём будет невозможно.

И всё было бы хорошо, но произошёл ряд событий, которые выбивались из этой логики. И для нас наиболее актуальным, наверно, является украинский кризис. Если мы посмотрим и попытаемся объяснить его с точки зрения реализма, реалистских допущений, то мы, скорее всего, потерпим фиаско. Если разобраться в том, как мы шли к этому кризису, то силовые компоненты в нём большой роли не играет. Украинская армия по сравнению с российской смехотворная. Истории про баланс сил там нет. Есть наши опасения по поводу НАТО, поэтому мы выступаем такими спойлерами. Строго говоря, с точки зрения строгой реалистской распределение сил не говорило нам о том, что конфликт возможен, но, тем не менее, мы интерпретировали то, что происходит, как угрозу, и продолжаем.

И здесь мы приходим к уже изрядно девальвированной палочке-выручалочке — к конструктивизму. Как раз-таки конструктивисты призывали нас заниматься не так называемой объективной реальностью, а субъективным восприятием этой реальности, то есть миром идей.

Здесь нам такой костыль может дать известная типология Аллисона, известная классическая работа «Концептуальная модель и кубинский ракетный кризис» – три интерпретации агента: агент как чёрный ящик, то есть как государство. Россия – вот, пожалуйста, агент. Но непонятно, что внутри этого чёрного ящика, как там принимаются решения, кто на какие кнопки нажимает. У нас есть входы, то есть некие национальные интересы, и выходы, то, что получилось. Вторая модель агента – организация. То есть внутри этого чёрного ящика конкурируют Минобороны, Госдеп, разные группировки и так далее, они борются за финансы, пытаются тянуть на себя одеяло, и вот они агенты. И третья модель, она как раз-таки близко ложится к веберовской социологии – люди, то есть конкретные бюрократы, это те, кто принимает решения, те, кто готовит эти решения, и так далее. На мой взгляд, если мы попытаемся создать некую такую чистую конструктивистскую агентную номиналистскую теорию, то вот эта третья аллисоновская модель нам как раз-таки и может сослужить нам хорошую службу.

П.Цыганков: Конечно, конструктивизм – это удобная вещь. И я как человек уже пожилой хорошо помню, как мы жили в эпоху марксизма и ленинизма, в марксизме можно было всё найти и подкрепить любую мысль высказыванием Маркса, и даже у Ленина можно было найти, там есть всё. И так же в конструктивизме: агент, структура – базис и надстройка, пожалуйста, Маркс о базисе, а Энгельс говорил, что есть обратное воздействие надстройки на базис и так далее. Курица или яйцо. Поэтому конструктивизм – мне кажется, не столько теория, сколько метод. Но в чём ещё как у метода у конструктивизма есть особенность и, мне кажется, недостаток? Правильно Вы говорили, что объяснять политическое политическим — это одна из ошибок неореализма, которая объединила классический реализм, из которой до сих пор пытаются выпутаться и так далее. А что делает конструктивизм? Он пытается объяснить социальное социальным. Это та же ошибка, только наоборот. И при этом социальное сводят к идеям, к идеальному. Опять же вспоминаю Маркса: идея, овладевая массами, становится материальной силой. То же мы у Маркса можем найти. В этом смысле, мне кажется, у нас в последнее время такое увлечение конструктивизмом, которое иногда не имеет границ. Хотя я тоже с пиететом, с почтением отношусь к конструктивизму.

И.Кривушин: Оле Холсти как-то сказал, что теория международных отношений напоминает пары солнечных очков разного цвета: каждый надевает эту пару и видит только те факты, которые соответствуют его теории. Вот это неудовольствие, недовольство простыми схемами. Как я понимаю, именно оттуда рождается и английская школа, и вот эта попытка Хедли Булла провести различие между международной системой и международным сообществом. Именно отсюда рождается эта теория сложной взаимозависимости Кеохэйна.

Ряд работ 90-х гг. убедительно показали, что структурный реализм не очень успешно объясняет возникновение и исход международных конфликтов, по крайней мере по сравнению с теорией рационального сдерживания или с моделью, которая отталкивается от типа режима или эффекта инициативы. Но это знаменитый старый вопрос, почему демократии чаще выигрывают войну, чем недемократические режимы.

Что касается самого реализма, то я хочу напомнить фразу одного из классиков теории международной политики, что реализм так и не смог создать научную теорию, которая вышла бы за рамки теоретической абстракции на уровне государств и которая позволила бы объяснить особенности международной системы.

У меня вообще создалось впечатление, что наука международных отношений в данный момент находится в теоретико-методологическом тупике. И возможно, это связано с тем, что до сих пор мы не понимаем, куда движется международная система или мировая политика, неясен этот самый вектор. Мне кажется, что касается прогнозов, международники должны быть очень осторожны и использовать весь исследовательский инструментарий, который предоставляет им наука.

Н.Косолапов: Я попробую в тезисном порядке откликнуться на те вопросы, которые были поставлены в пригласительном письме, потому что в письме вопросов было поставлено достаточно много, и здесь их количество было резко расширено, я бы сказал. Мне хочется всё-таки вернуться к той изначальной установке, которую я прочитал из этого письма.

Первое: теория международных отношений. Она очень хорошо описывает и объясняет то, что было. В психологии такое явление называется ретроспективной рационализацией. С этой точки зрения как ретроспективной рационализации теория международных отношений, на мой взгляд, великолепна. Прогностическая способность теории международных отношений на данный момент равна нулю. Никакое серьёзное событие последних 50 лет или даже более короткого времени теорией международных отношений предсказано не было.

У меня возникает естественный полу-вопрос, полу-вывод – а теория ли это? На мой взгляд, это не теория. Это направление исследований. Важное, нужное, полезное, наука на этом чему-то учится, практика, может быть, тоже чему-то учится, но пока это ещё не теория. Это, скорее, предтеория. То, что это не теория, доказывает терминологическая неразбериха, в условиях которой мы даже сегодня ведём эту дискуссию, когда мы говорим, что американский консерватизм – это одно, а российский – другое, а может быть какой-то третий – это третье. Не могут разные явления называться в науке одним и те же понятием. Это противоестественно, это ненаучно.

Момент второй: политический реализм. Давайте вспомним, почему «реализм»? Потому что тогда, когда появлялся политический реализм, все теоретические подходы (теории тогда ещё не было), все попытки как-то осмыслить международные отношения, их историю, их практику и так далее имели нормативную природу. Они выводились или из религии, или из тогдашнего международного права, или из тогдашних идеологических концепций, таких как марксизм или либерализм. И реализм сказал: давайте мы посмотрим на то, что есть; давайте мы не будем начинать с того, как должно быть. Потому что всякий раз, когда мы говорим, как должно быть, мы вот этим словом «должно» признаём, что на самом деле всё не так. И нормальный вопрос науки должен быть – почему оно не так, как нам с вами хочется. Мы чего-то не понимаем или, может быть, наши желания не имеют под собой никаких оснований? Вот политреализм поставил этот очень простой и, с другой стороны, непростой вопрос: давайте смотреть на реалии, давайте изучать реалии.

С тех пор прошло много лет и политреализм, который разделился на много рукавов, течений, сформулировал огромное количество гипотез, о которых сегодня здесь говорилось без указания на то, что это гипотезы, а не теории, и политреализм сегодня превратился ещё в одно нормативное направление. На мой взгляд, можно пользоваться любой из этих гипотез и смотреть, что из этого получится, и это с практической точки зрения очень интересно, но надо понимать, что это гипотеза, это не теория. Может получиться очень здорово, а может оказаться, что гипотеза и не подтвердится.

Третий момент: политреализм и консерватизм. Насколько политреализм подходит российскому консерватизму, который выдвинут у нас в качестве концепции, стратегии, идеологической опоры развития страны. На Западе, мне кажется, такой вопрос не возникает. На Западе каким-то образом политреализм с консерватизмом сосуществуют, взаимодействуют, и всё более-менее вменяемо, адекватно и хорошо. Почему вопрос возникает у нас? В чём проблема? Проблема в политреализме или проблема в особенностях российского консерватизма? Мне кажется, проблема в последнем.

Что такое консерватизм? По-моему, он существует в нескольких ипостасях. Ипостась идеологическая — я вернусь к ней буквально через пару минут и поясню, что я имею в виду. Ипостась политико-психологическая. Когда мы говорим о консерватизме, мы чаще всего подразумеваем, что, во-первых, нам как индивидам не хочется заниматься всякой радикальщиной, экстремистской деятельностью и прочим авантюризмом. Нам хочется нормальной, спокойной, уравновешенной, стабильной жизни с предсказуемыми, пусть даже негативными, но с предсказуемыми этапами, исходами, результатами и так далее. Нам хочется нормальной семьи, нам хочется нормальной работы, нам хочется мира во всём мире, нам хочется послушности детей. Вот это консерватизм, бытовой консерватизм, политико-психологический консерватизм.

Третий вариант консерватизма – это, на мой взгляд, стадии в развитии политической партии или политического движения. Потому что любая политическая партия для того чтобы обрести стабильную и долговременную основу, должна заявить что-то новенькое. Она это, как правило, и делает. И когда она заявляет что-то новенькое, она где-то с левой стороны политического спектра. Но когда партия достаточно долго просуществовала, тем более когда она побыла у власти или как-то участвовала в этой самой власти, любая партия начинает стремиться это всё как-то сохранить, начинает стремиться это всё капитализировать, и это естественно. И в этом смысле консерватизм – это этап развития партии. С точки зрения этапа развития партии, на мой взгляд, у нас сейчас все партии консервативного толка по разным причинам.

Возвращаюсь к идеологическому аспекту, потому что мне от него хочется танцевать дальше. Консерватизм как явление, когда он появился, когда он был определён, чему он противостоял? Противостоял последовательно, а не одновременно возникшим, естественно, двум европейским интеллектуальным течениям, противостоял либерализму и противостоял социализму. Консерватизм как опора на религию, как опора на какие-то традиционные ценности — это взгляд назад и это противоестественное противостояние тому, что тогда воспринималось с определённой настороженностью.

Когда идеологи говорят о консерватизме, они часто не вполне отдают себе отчёт в том, что они рекламируют. А когда о консерватизме говорит такой человек, как Путин, мне кажется, он имеет в виду консерватизм скорее бытовой и политический, чем какой-то идеологический. Но в идеологическом смысле консерватизм сегодня – это призыв назад в средневековье. И мне кажется, что не случайно призыв назад в средневековье возник сегодня в России, когда у нас неофеодальная организация экономических отношений, неофеодальная общественная структура, неофеодальное политическое устройство, когда по существу мы можем говорить о том, что, по всей вероятности, мы имеем дело с необходимостью признать, что история идёт по какой-то спирали, что это не прямолинейное движение из точки А в точку В, а это какое-то очень хитрое движение, закручивающееся как некий рог изобилия и на каждом витке предполагающее большее и большее количество вариантов и альтернатив.

Вот этот призыв к идеологическому консерватизму в России очень силён, очень чувствуется сегодня. Для Запада он неприемлем. И поэтому консерватизм на Западе, поэтому консерватизм в Америке плох, потому что для них это пройденный этап, и они это понимают. А мы берём слово и пользуемся им, не всегда вдаваясь в историко-культурные корни не только самого понятия, но и того очень сложного явления, исторического по масштабам, про протяжённости, которое за этим понятием стоит.

И последнее. Мне кажется, что если говорить о какой-то стыковке нашего взгляда на мир, на то, куда он идёт, и на проблемы развития России прежде всего… Я не знаю опыта социально-экономического или какого-то иного развития любой страны, которое вырастало бы из консерватизма, из взгляда назад, из взгляда в прошлое. Развитие всегда опирается на какой-то взгляд вперёд. Поэтому мне кажется, что идеологический консерватизм как основа развития России — это нонсенс. Не будет ни развития как такового, ни консерватизма в его политико-психологическом понимании, потому что то политическое харчо, которое у нас очень часто бывает сегодня, смесь карьеризма, популизма и мракобесия – это как-то не основа для развития, на мой скромный взгляд.

Мне кажется, что в теоретическом плане ответа на проблемы развития России, на то, куда, как, почему мы идём и до чего можем дойти? — ответа надо ждать всё-таки не от теории международных отношений, которая, по её сути, если она когда станет теорией, она будет теорией межгосударственных взаимодействий, а не теорией развития. А нужна теория развития.

Какая теория, на базе чего? Я рискну сказать вещь почти крамольную: всё-таки единственную попытку дать какую-то гипотезу развития до сих пор предпринял только марксизм. И, по всей вероятности, какое-то возвращение к некоторым положениям, высказанным марксизмом в рамках будущей теории мирового развития, будет неизбежно. Ответ, по-моему, надо искать в создании теории мирового развития. Мы можем приложить очень большие усилия к созданию теории мирового развития, потому что за весь XX век мы на собственной шкуре очень хорошо испытали, что такое развитие, как оно может поворачиваться, каким боком, каким образом взаимодействуют в развитии формальные и неформальные моменты.

А.Ломанов: Если посмотреть китайские интернет-дискуссии, там тоже говорят о том, что консерватизм – это этап становления любой партии. Китайская компартия прошла этот этап символично и, что называется, рубежным образом, когда официально более 10 лет назад было провозглашено, что компартия Китая превратилась из революционной партии в правящую партию. Это было не в рамках дискурса консерватизма или структурализма, но, тем не менее, вот такая фраза, что мы боролись, мы были силой, которая должна была что-то свергать, уничтожать и менять, а теперь мы правящая партия, а правящая партия – это партия стабильности, партия устойчивости, соответственно партия не разрушения каких-то балансов.

Сейчас в Китае поднялась огромная консервативная волна. Китайский лидер Си Цзиньпин говорит: мы должны заимствовать в древности механизмы государственного управления, мы должны заимствовать в древности всё ценное, что может помочь Китаю реформировать механизмы глобального управления.

Все споры, если находиться внутри китайского  дискурса, кажутся абсолютно неважными, что является реализмом, что является конструктивизмом. Для китайцев это мы и они, Запад. Запад — это противоречие. Поэтому Запад не терпим ко всему тому, в чем мы не похожи на него. Запад — это исключение иного, это противоречие, это религиозная нетерпимость. И на этой основе возникают постоянные войны, постоянные конфликты. А что такое Китай? Это гармония, это стремление к целостности, это уважение к разным мнениям.

Китай исходит из того, что он мирный, неагрессивный, в отличие от Запада, который всегда немирный и всегда агрессивный. Как это концептуализировать, как это совместить в какую-то теорию? Китайцы говорят, что должна быть новая теория отношений между большими государствами. То, что говорится об ожидании – это крайне актуально для Китая. Потому что есть какой-то набор банальностей, который всегда присутствует, как у нас, наверно, тоже, ловушка Фукидида. Наверно, если взять 20, 30 китайских статей по теории международных отношений, китайско-американских отношений, добрая половина, я даже подозреваю, что больше половины – обязательно будет вот эта ловушка Фукидида, и как нам в неё не попасть. Вот мы мирные, сильные, мы растём, а американцы боятся, и чем мы сильнее, тем больше они боятся. Как нам их убедить, чтобы они не боялись, чтобы они спокойно пережили возвышение Китая?

СПИСОК
участников круглого стола

1. БЕЛКИН Александр Анатольевич, директор международных проектов СВОП
2. БОРИСОВА Татьяна Викторовна, распорядительный директор СВОП
3. ДЕМКИНА Анастасия Владимировна , студентка 2 курса магистратуры МГИМО
4. ЖИХАРЕВА Анна Владимировна , помощник исполнительного директора «Фонда исследований мировой политики»
5. КАНАЕВ Евгений Александрович, заведующий Азиатско-тихоокеанским сектором Центра комплексных европейских и международных исследований факультета мировой экономики и мировой политики (ФМЭиМО)НИУ ВШЭ
6. КОСОЛАПОВ Николай Алексеевич, заведующий отделом международно-политических проблем ИМЭМО РАН им. Е.М. Примакова; профессор кафедры политической теории факультета политологии МГИМО (У) МИД РФ; кандидат исторических наук
7. КОЧОИ Леван Тариелович, студент МГУ им. М.В.Ломоносова
8. КРИВУШИН Иван Владимирович, заместитель руководителя департамента международных отношений факультета мировой экономики и мировой политики НИУ ВШЭ
9. ЛУКЬЯНОВ Федор Александрович, председатель Президиума СВОП; главный редактор, журнал «Россия в глобальной политике»; профессор-исследователь факультета мировой экономики и мировой политики НИУ ВШЭ; директор по научной работе Фонда развития и поддержки Международного дискуссионного клуба «Валдай»
10. ЛОМАНОВ Александр Владимирович, главный научный сотрудник Центра изучения и прогнозирования российско-китайских отношений Института Дальнего Востока РАН
11. МАХТАЕВ Бейбит Ахметбекович, социолог, Казахстан
12. ПАВЛЮЧЕНКО Александра Андреевна, студентка МГУ им. М.В.Ломоносова
13. ПОПОВЕЦ Любовь Андреевна, студентка НИУ ВШЭ
14. ПРОКОПЧУК Евгения Эдуардовна, студентка 1го курса магистратуры ФМЭиМО НИУ ВШЭ, секретарь главного редактора журнала «Россия в глобальной политике»
15. ТИМОФЕЕВ Иван Николаевич, программный директор Российского совета по международным делам; доцент кафедры политической теории факультета политологии МГИМО (У) МИД РФ; ответственный секретарь журнала «Сравнительная политика»
16. ЦЫГАНКОВ Павел Афанасьевич, и.о. зав. кафедрой социологии международных отношений социологического факультета МГУ им. М.В.Ломоносова; руководитель учебно-научного направления «Мировая политика и международные отношения» кафедры сравнительной политологии факультета политологии МГУ им.М.В.Ломоносова, доктор философских наук
17. ШАКЛЕИНА Татьяна Алексеевна, заведующая кафедрой прикладного анализа международных проблем МГИМО (У) МИД РФ, профессор, доктор политических наук.