В Риме до сих пор существует Domus Aurea, Золотой дом. Это огромный комплекс, построенный императором Нероном на Оппийском холме после случившегося в 64 году н.э. великого пожара. Создатели вдохновлялись архитектурой древнеегипетского храма и украсили сооружение птицами, пантерами, цветами лотоса и божественными существами – опять же в египетском стиле. Действительно, Нерон видел себя фараоном в облике Ра (или Аполлона, если хотите). И он мнил себя мостом между материальным и нематериальным мирами.
За семьдесят лет все следы этого Domus Aurea исчезли. Он был «отменён» (выражаясь современным языком): снесён и просто засыпан землёй; построен и полностью забыт.
Одномерный мир был уже на пороге.
Но вот в 1480 г. молодой римлянин, гулявший по Оппийскому холму, провалился в яму и оказался в странной пещере, украшенной зверями, растениями и фигурами. Он невольно попал во дворец Нерона, о существовании которого римляне напрочь забыли. Вскоре великие художники Рима уже спускались под землю, дабы увидеть всё это великолепие своими глазами. Эффект был электризующим, мгновенным и глубоким.
Это был мир, который мы, жители Запада, утратили: разнообразие древности и её метафизическое очарование.
Эпоха Возрождения вернула золотое прошлое. В 1471 г. был случайно обнаружен и переведён текст Corpus Hermetica, «Герметического корпуса» (или «свода»), известного ещё в античности. Книга произвела сенсацию в Европе. Казалось, она таила в себе возможность предотвращения гражданской войны между протестантами и католиками. Суть заключалась в том, что герметическое видение общества и истории – мира – было пониманием интегрированной целостности. Оно даёт более общую перспективу, позволяющую объяснять (а не аннулировать или перечёркивать) противоречия реальности.
Corpus Hermetica предлагал совершенно иную трактовку. Противоречия – не более чем проявления множественных взглядов или точек зрения. При правильном отношении они лишь подчёркивают присущее нашему миру органичное единство.
Но было уже слишком поздно: то, что могло бы стать революцией, было пресечено в зародыше. В 1614 г. радикальный кальвинист Исаак Казобон на деньги короля Англии Иакова I опубликовал статью, в которой на основании проведённого им филологического анализа утверждал, что Corpus Hermetica это фальшивка, созданная в основном христианами Александрии. Древнюю египетскую философию развенчали как еретическую и колдовскую. Она так и не восстановила утерянных позиций. А с 1478 г. в Европе уже свирепствовала испанская инквизиция.
Теперь известно, что в Своде действительно содержатся элементы древнейших египетских учений почти пятитысячелетней давности, уж как минимум они восходят к раннему периоду Древнего царства. Но герметистов дискредитировали; некоторых сожгли заживо, а Европа была сокрушена бредовыми догмами и кострами инквизиции.
Эсхатологический догматизм
Сегодня Западная Европа снова охвачена навязанной ей идеологией: эсхатологическим догматизмом, если быть точнее. Как Израиль видит себя последним защитником «всего сущего» и, соответственно, милитаризируется и охотно применяет военное насилие, чтобы сохранить собственное представление о себе, так и Европа, пусть и менее правдоподобно, занимает «светскую эсхатологическую позицию» (если только это не оксюморон), стремясь сокрушить Россию, не приемлющую «новой моральной революции», и не допустить глобальной контрреволюции, которую Россия может возглавить.
Западная Европа напоминает Санкт-Петербург начала 1917 г., после Февральской революции, хотя наши «большевики» уже давно прибыли на Финляндский вокзал (по крайней мере, с 1970-х гг.). Мы в Западной Европе переживаем эпоху революции и гражданской войны. История свидетельствует, что гражданская война может длиться достаточно долго с эпизодическими всплесками, которые называют «революцией» (например, уличные протесты в рамках движения BLM), но которые на самом деле лишь альтернативные проявления того же феномена – длительные колебания между социальными потрясениями и культурной войной.
Дурные предчувствия – наша внутренняя интуиция, утверждает Такер Карлсон: «Мы видим разгневанных людей, которые чувствуют, что им не к кому апеллировать, которые не считают выборы чем-то реальным…»
Почему люди на Западе так покорно, так бездумно поддерживают отказ от принципов своей цивилизации? Поистине парадоксально, что половина западного общества видит революцию, а другая слишком отвлечена на другие вещи или просто её не замечает. Этот парадокс не поддаётся простому объяснению. Однако так было и в Санкт-Петербурге. Генерал Врангель (царский офицер и полководец) рассказывает в мемуарах, как приехал в российскую столицу в феврале 1917 г. и был потрясён, увидев повсеместный беспорядок и обилие красных лент и флагов. Он писал о своём изумлении от того, что люди в целом и высшие классы в частности вели себя так, как будто всё нормально: они «не обращали внимания на приближающуюся бурю». Грубо говоря, видимость нормальности, похоже, ничего не говорит о том, готово ли общество пойти ко дну. Сегодня наша элита тоже носит ленточку, но не красную, а радужную.
Воображаемая реальность
Американский мыслитель Кристофер Лаш пришёл к концу жизни к выводу, что в США верхушка, по сути, отделилась от американской нации и эмигрировала в собственную вымышленную реальность, где эти люди намереваются разрушить существующий западный порядок во имя справедливости и возмездия. Современный французский философ Эммануэль Тодд соглашается, полагая в своей книге La Défaite («Поражение»), что Америка больше не национальное государство, а нигилистическая империя, постоянно бунтующая против собственного прошлого и имеющая правящую элиту, решительно настроенную сломать преобладающее в американском обществе влияние белых, синих воротничков и среднего класса. Тодд отмечает, что это размежевание породило «умопомрачительный догматизм во всём спектре западных элит, своего рода идеологический солипсизм, не позволяющий им воспринимать мир таким, какой он есть».
Тем не менее большинство людей на Западе по-прежнему просто «не видят» или не замечают этого; они не могут признать, что цель происходящей культурной революции (хотя она и не скрывается) – вытеснить на обочину, подчинить и унизить этих обеспеченных носителей ленточки, то есть представителей среднего класса (но не технократической элиты); наложить на них ограничения.
Против них фактически вводятся санкции в качестве возмездия за историческую дискриминацию и расизм; не за то, кем они теперь стали, а за то, кем или чем могли быть их предки. Для достижения этой цели – «вытеснения» преимущественно «пожилых белых мужчин среднего класса» с их «привилегированных позиций» – революционеры подвергли обструкции национальные границы в виде бесконтрольной иммиграции по принципу открытых дверей. Дополнением стал революционный «переход» от экономики реального промышленного производства – основного источника занятости для «жалких и убогих» (так Хиллари Клинтон охарактеризовала в 2016 г. избирателей Трампа. – Прим. ред.) – к новой высокотехнологичной экономике, ориентированной на климатические вопросы и управляемой искусственным интеллектом. Новые разношёрстные элиты находят такой уклад более лёгким и удобным. По мере того, как реальная экономика атрофируется в этом сценарии, «жалкие и убогие» «синие воротнички» становятся экономическими аутсайдерами, «расходным» материалом.
Данный еретический постулат, по всей видимости, призван положить конец западной (латинской) христианской традиции. Это также вывод, сделанный Эммануэлем Тоддом.
На арену выходит БРИКС
Какие уроки могут извлечь для себя страны БРИКС?
Во-первых, такого рода коллективные «переходные периоды» требуют огромной денежной эмиссии. Она была управляемой, когда проект можно было финансировать при почти нулевых процентных ставках. Но сегодня обнаружилась ахиллесова пята всей схемы – инфляция и стремительный рост процентных ставок. Экспоненциальный рост западного долга ради финансирования этих «переходных периодов» теперь ставит всю «революцию» под угрозу финансового кризиса и реального падения уровня жизни. Инструмент «свободных денег» облегчил многие нововведения, но оказался смертельно опасным. Он породил такое неравенство, какого не видели многие поколения (хотя оно отлично знакомо россиянам, заставшим 1990-е гг.), поляризованную политику и гигантские финансовые пузыри.
Однако – и это во-вторых – приток свежих денег открыл двери для новых медиа: на смену платформам, которые ранее делали ставку на продажу новостей, пришли структуры, подчинённые рекламодателям. Их заботит лишь овладение вниманием толпы, чтобы затем продать этот актив тому, кто больше заплатит. Возникла новая экономика внимания.
Властные слои поняли, что им нужно, и пришли в неописуемый восторг. Итак, в-третьих, вовсе не обязательно вкладывать в слова какой-то объективный смысл. Главное – привлечь внимание любыми способами. Именно этого хотели рекламодатели. Слова имеют смысл, который хотят в них вложить власти предержащие. Не важно, насколько они правдивы или лживы, – полная свобода для вранья!
В-четвёртых, Запад, умышленно распространяющий и навязывающий нравственно бессодержательную идеологию, которая совершенно не привлекает людей в большинстве стран и культур, просто не имеет представления о том, насколько массово в мире отвергается система ценностей современного глобалистского неолиберализма. Эта идеология скорее отталкивает людей от Запада. Поэтому западная номенклатура удваивает усилия, чтобы принудить к её принятию.
Таким образом, встаёт вопрос: как глобальный многополярный блок будет управлять Западом, движущимся к моральному, политическому и, возможно, финансовому краху? Возможно ли мирное урегулирование между БРИКС и Западом? Станет ли Запад «по ту сторону» своей культурной революции более сговорчивым потенциальным партнёром? Или он распадётся на части в результате затяжных внутренних междоусобиц? Послевоенная история не внушает оптимизма: Запад пытается сохранить целостность посредством создания общего врага, в противоборстве с которым он может сплотить ряды.
История также свидетельствует, что даже при определённом согласии революционеры редко готовы в полной мере восстановить старое конституционное устройство. Возникнет новый порядок – возможно, Соединённые Штаты и Европа вернутся к подобию конфедерации. Пока что это чистая спекуляция. Реальность в том, что в распоряжении американских «герольдов революции» богатство, ключевые общественные институты и рычаги принуждения. Проще говоря, они удерживают «командные высоты».
Да, зарождающаяся контрреволюция – в основном в США (в некоторой степени и в Европе) – наращивает обороты; люди (справедливо или нет) не желают отказываться от традиционалистских моральных ценностей и не готовы взять на себя «вину» за историческую несправедливость и «возместить ущерб». Достаточно ли такой контрреволюции? Эммануэль Тодд уверен: всё зашло настолько далеко, что нет надежды спасти западную цивилизацию и повернуть время вспять. Другие надеются, что ещё можно что-то сделать. Что же может стать зацепкой, стержнем, которые всё-таки оставляют шанс найти точку соприкосновения между БРИКС и Западом?
Он не вписывается в схему многополярного мира, поскольку больше не является цивилизационным государством/сообществом. Европа эпохи Возрождения составляет резкий контраст с нынешней, потому что состояла из цивилизационных государств. Однако впоследствии возобладал европейский нигилизм. Сегодняшний миф, что Запад унаследовал высшие ценности Афин – «от Платона до НАТО», если угодно, – оказался роковой самонадеянностью. Нарратив постоянно меняется, поскольку идеологи силятся доказать, будто Запад каким-то образом «побеждает», но убедительности явно недостаёт.
Итак, мы подошли к сути вопроса: то, что больше всего мешает странам БРИКС договориться с Западом о мирном способе сосуществования, это их самобытность. Быть уникальным государством-цивилизацией – значит существовать в определённой нравственной парадигме и решать нравственные проблемы. Недостаточно просто заявить о многополярности. Истинное неприсоединение, говорил алжирский писатель Франц Фанон, – это «преодоление отчуждения», приверженность решительным действиям; приглашение предпринять реальные шаги в направлении автономии и суверенитета.
Чувствительность к непостижимому
Смогут ли страны БРИКС нормально функционировать в «мире, рассечённом надвое»? Скорее всего, нет – по крайней мере, до тех пор, пока культурная война США и Европы не приведёт хоть к какому-то результату. Само по себе участие государств в западной финансовой системе становится проблематичным из-за её социальной токсичности. Но непреодолимое препятствие в том, что основной стимул или посыл западной механистической теории познания исходит от телеологической антиморали.
Говоря без обиняков, «новые ценности» призваны пробить брешь в традиционалистских воззрениях. Куда направлен этот удар? Он бьёт по объединяющей страны БРИКС моральной основе, которую можно охарактеризовать как чувствительность к непостижимому. Большая часть современного западного мышления просто игнорирует нравственное измерение нашего сознания и отбрасывает его, считая неактуальным и слишком мудрёным.
Цивилизации стран БРИКС объединяет то, что все они руководствуются недвусмысленными оценками. Другими словами, сохраняют способность отличать добро от зла, справедливость от несправедливости, а также понимают качество социальной динамики – окрыляет она общество или тянет его на дно. Именно здесь страны БРИКС могли бы найти общий язык с Европой. Они взяли бы на вооружение язык морали, который резонирует с остатками нравственных чувств и суждений, пока не полностью исчезнувших на Западе. Глубоко внутри европейцы всё ещё сохранили способность руководствоваться ключевыми принципами морали.
Когда европейцы заново открыли для себя Золотой дом и «Герметику», итальянское Возрождение дало надежду на возможность духовного воссоединения с древними. Европа пережила освобождение и катарсис после Средних веков с их варварскими репрессиями. Поэтому, когда флорентийский неоплатонизм стал доминирующим мировоззрением, понятно, что художники, подобные Микеланджело, спускавшиеся в Золотой дом, воспринимали его неземную красоту как связующую нить с более широким миром красоты земной. Этот опыт воспринимался художниками того времени как бренная пелена, сквозь которую проступают сияющие вечные ценности. Их нравственная реакция была согласием, утверждением того, что значит быть человеком. Именно над этим гуманистическим опытом нависла тёмная эпистемологическая туча последующих эмпирических или рационалистических теорий познания.
В каком-то смысле Россия провалилась в яму на римском Оппийском холме, когда после коммунизма распахнулись двери церквей, и люди хлынули в них. Православие и традиционализм самовоспламенились. Россия начала обретать себя, свою идентичность. Этому, возможно, отчасти способствовало то, что, когда в 1453 г. пала Византия, положив конец тысячелетнему владычеству Рима, Россия осталась единственной православной христианской державой. Этот факт породил ощущение всемирно-исторической религиозной осады; окружённая со всех сторон исламом, римским католицизмом и турецко-монгольскими ханствами, Россия стала прототипом эсхатологического государства-гарнизона – последним оплотом подлинного христианства и смысла за пределами обыденности, в более широком смысле Хартлендом.
Элементы мультикультурализма глубоко укоренены в генетической памяти европейцев. У нас есть общие истоки, уходящие в далёкое прошлое. Это даёт надежду. Но сначала мы на атлантическом Западе должны избавиться от фарса сфабрикованных европейских псевдоценностей.
Статья основана на докладе, сделанном на XXII Международных Лихачёвских научных чтениях в Санкт-Петербургском гуманитарном университете профсоюзов в апреле 2024 года.
Автор: Алистер Крук, директор консалтингового агентства Conflict Forum (Бейрут).
