Мировой пандемический кризис стал долгожданным событием международной политики. Именно поэтому его политическое воздействие многократно превосходит реальную опасность коронавируса для людей. Странность происходящих событий очевидна уже для самого неподготовленного наблюдателя. Ведущие государства мира, малые и средние игроки, уже давно испытывали запрос на событие, которое позволило бы приступить к решающей стадии ревизии порядков, утвердившихся по итогам холодной войны.
Похожим образом все ждали войну, которая затем вошла в историю под названием Великой, или Первой мировой. Её развязке все даже радовались, поскольку она воспринималась как долгожданное освобождение от сдерживающих пут экономической взаимозависимости и монархических связей царственных домов Европы. Такая взаимозависимость к 1914 г. была для большинства государств Европы, может быть, за исключением Бельгии, уже нестерпимой.
Сейчас непосредственная угроза пандемии совсем рядом с обывателем и поэтому не может вызывать в массах такого энтузиазма. Но поведение политиков и их заявления свидетельствуют, скорее, о встревоженно-приподнятом настроении, чем об угнетённости. Государства на всех континентах энергично возвращают себе контроль за жизнью граждан самыми варварскими методами.
Исключения единичны и возможны в случае стран, совершенно незначительных для мировой политики. Не случайно, что, как пишут ведущие экономисты социальной сферы, пандемия впервые в истории воспринимается государствами как вызов национальной безопасности, то есть угроза их способности распределять общественные блага. Мы далеки от мысли, что современные государства изменили свою природу настолько, чтобы гибель нескольких десятков тысяч граждан от некоего варианта ОРВИ воспринималась ими как экзистенциальная угроза. Выживание коллективов и реализация их интересов предполагает вероятность «повседневных» жертв. «ёрная смерть» в XIV веке или эпидемия в XVII веке не привели к исчезновению или серьёзному ослаблению ни одного европейского государства.
Прошлая попытка начать ревизию внутренних и международных порядков – битва с «международным терроризмом» оказалась фальстартом – подобно боснийскому или агадирскому кризисам 1908 или 1911 годов. В начале 2000-х гг. предпосылки для революционной ситуации созрели только со стороны стран Запада. Китай, Россия и другие «растущие» державы были вполне довольны благами «либерального мирового порядка». Хотя и критиковали искажения, возникающие в его рамках со стороны Запада. Компания против терроризма быстро закончилась агрессией США и группы союзников против Ирака, за которой последовало обрушение всего арабского мира в 2011 году. В 2003 г. действия Соединённых Штатов были связаны с тем, что для единственной сверхдержавы невозможность привести к послушанию весь мир стала уже невыносимой. Но в целом системный кризис арабского мира оказался достаточно локальным и даже позволил России или Ирану усилить свои международные позиции.
Эти события происходили в условиях, когда правила и нормы не стали ещё предметом общего недовольства. Либеральный мировой порядок отличался от системы отношений в эпоху «гармонии интересов» (вторая половина XIX века – 1914 г.) тем, что он сохранил унаследованные от холодной войны баланс сил и институты, воплощавшие в себе относительную справедливость международной политики на основе этого баланса. Правила и нормы международного взаимодействия были не более чем функцией этой относительной справедливости. Легитимность Совета Безопасности ООН заключалась не в том, что о ней написано в Уставе этой главной международной организации. В основе легитимности – военные возможности пяти стран, многократно превосходящие возможности остальных участников международной политики. Пока глобальная экономика обеспечивала всем более или менее сносные выгоды, политические ограничения и неудобства можно было терпеть. В крайнем случае государства позволяли себе дипломатические демарши, наиболее яркие из которых произвела в 2014 и 2015 году Россия, лишившая США монополии на интерпретацию международного права и обычая. Сокращение ресурсов, которые находятся в распоряжении государств, выразилось в серии экономических кризисов 2000–2010 годов. Но до последнего времени сочетание системных факторов не достигало такого качества, при котором реальностью становятся даже не вполне рациональные действия стран в отдельных секторах мировой экономики, например, в энергетике. Нерациональное поведение – признак полной неудовлетворённости ситуацией и пренебрежения риском ради достижения тактических задач.
Недовольство формальным положением дел со стороны всех значимых участников начало приобретать революционную форму. К власти стали приходить революционеры – Си Цзиньпин и Дональд Трамп. Си Цзиньпин разрушил политическую систему, которая привела Китай к успеху в глобальной экономике. Трамп пытается сделать из Америки новую страну, а не гнаться за призраками гегемонии «однополярного мира». Революционная ситуация сложилась на национальном уровне – это кризис западной демократии и социального государства, при котором утверждение, что следующее поколение уже не будет жить лучше предыдущего, стало очевидностью. На региональном уровне это кризис европейской интеграции, поскольку она привела к созданию у группы государств действительно коллективного интереса. На глобальном – кризис международных институтов, первой видимой безвозвратной жертвой которого становится Всемирная организация здравоохранения.
Но остались институты, которые обеспечивали его существование на уровне моровой политики и регионального сотрудничества – ООН, НАТО, ОБСЕ или Европейский союз, АСЕАН в Азии. Государства мира вправе рассчитывать на то, что новые правила игры окажутся более справедливыми в отношении их базовых интересов и ценностей. Однако нельзя исключать и сюрпризов: возможности не настолько линейного развития событий, как это видится сейчас.
Главная трагедия Великой войны была в том, что все ожидали от неё повторения прошлых европейских вооружённых конфликтов в плане методов, продолжительности и последствий. На протяжении 250 лет до этого, по сути – с 1648 г., войны в Европе были достаточно надёжным способом разрешения противоречий: территориальных или системных. В 1914 г. никто даже предположить не мог, что начавшаяся катастрофа уничтожит Европу как центрального глобального игрока.
Ядерное оружие избавило человечество от риска военной катастрофы. Но одновременно лишило возможности решать накопившиеся противоречия привычным путём. В 1914 г. можно было оседлать коня и решить на какое-то время проблемы внутри и вовне. Сейчас любой намёк на нападение может привести к гибели человечества.
Всеобщая война кажется почти невероятной даже гипотетически. Государства мира, также, как и в 1914 г., уверены, что «война с пандемией» будет вестись известными средствами и позволит исправить искажения международного порядка прошлой эпохи, не прибегая к этому немыслимому сценарию. Отсюда впечатление ложности исходящей от правительств тревоги. Но в ходе Великой войны, которая растянулась на годы, появились танки, химическое оружие и миллионные жертвы. В наши дни мы точно так же не знаем, что нового принесет будущее, которое встречают с плохо скрываемым энтузиазмом.
Возможно, именно поэтому было бы полезно уделить внимание особенностям наступившего глобального кризиса, которые не были отработаны в многочисленных форсайтах и не попали пока в шкалу потенциальных выгод и приобретений. Нельзя, например, исключать того, что жертвами кризиса станут не отдельные отрасли или даже государства (группировки вроде Европейского союза), а некие фундаментальные структурные сущности мировой политики и экономики, те же самые международные организации и институты сотрудничества. Или того, что изменения коснутся природы человека и его способности реализовывать личные интересы с меньшей опорой на государства.
