Вот и случилось демократическое обновление Ближнего Востока. В Египте, самой населенной арабской стране, которая традиционно задает политический тон в регионе, президентом стал представитель «Братьев-мусульман» Мохаммед Мурси.
Не стать им он не мог. В той политической атмосфере, которая сложилась в стране спустя полтора года после свержения Хосни Мубарака, иное решение Центризбиркома взорвало бы Каир, вне зависимости от действительного результата голосования. Это не значит, что Мурси не победил, вероятнее всего, он вправду набрал больше своего соперника, не случайно ведь исламские силы завоевали абсолютное большинство в парламенте (который, впрочем, предусмотрительно распустили накануне президентского голосования). Но обстановка, в которой активная часть населения готова признать только один исход, а другой заведомо считает поводом для очередной революции, демонстрирует специфическое понимание демократии.
Явление демократии народу
Демократия явила свой прекрасный лик на Ближнем Востоке в 2006 году, когда по настоянию администрации Джорджа Буша в Палестине были проведены свободные выборы. Как и предупреждали скептики, призывавшие не спешить с волеизъявлением, успеха добилось радикальное движение ХАМАС, известное среди прочего отрицанием права Израиля на существование. Победа была чистой — палестинцам надоела безграничная коррупция и некомпетентность правящей умеренной партии ФАТХ, и, как только людям дали возможность высказаться, они поддержали перемены. Но затем случилось странное — Запад, горячо настаивавший на справедливых выборах, объявил бойкот победителям. Ситуация в Палестине окончательно запуталась, произошел фактический раскол территории, и до сих пор непонятно, какова структура управления. Естественно, никаких следующих выборов не было, но можно ли упрекать за это ХАМАС? Его, по сути, так и не признали законной властью, хотя сам факт выигрыша никто не оспаривает.
Палестина — крошечная территория, полностью зависимая от внешнего финансирования. Мнение тамошнего населения можно посчитать досадной ошибкой. Но Египет — региональная держава, и невозможно без серьезных потрясений проигнорировать волю более чем 80-миллионного народа. Поэтому все поторопились поздравить Мурси, а египетские военные, которые осуществляют реальное управление с момента отставки Мубарака, не пытаются силой изменить политическую ситуацию. Впрочем, борьба за власть в Каире только начинается. Роспуск парламента по формальной причине за несколько дней до второго тура президентских выборов, скорее всего, был связан как раз с тем, что правящий генералитет понял: не признать главой государства «брата-мусульманина» просто немыслимо, но можно попробовать лишить исламистов полного доминирования. А поскольку Конституцию еще предстоит принять, сражение, вероятно, переместится в юридическое поле — каким государством будет Египет, как выстроится баланс полномочий и прочее.
Еще в самом начале «арабской весны» развернулись споры о том, к какому политическому устройству стоит стремиться демократизирующимся странам Ближнего Востока. Популярной идеей была модель кемалистской Турции — жесткая военная власть с модернизационной повесткой дня, которая приучает общество сначала к дисциплине, а потом постепенно и к плюралистической демократии. Египет, где военные всегда составляли привилегированную касту и пользовались уважением, казалось бы, как раз подходящее место для применения такой схемы. Но при ближайшем рассмотрении выясняется, что условия, которые создает «арабская весна», принципиально отличаются от тех, что существовали в Турции на заре реформ Мустафы Кемаля Ататюрка.
По заветам Ататюрка
Свой проект Ататюрк начал после краха Османской империи, и для обезболивания фантомных страданий по утраченному великодержавию он использовал светскую националистическую идею в сочетании с западной перспективой. Анестезии хватило практически на весь ХХ век, тем более что после Второй мировой войны Турция, напуганная угрозой экспансии СССР, присоединилась к Атлантическому сообществу. Постепенно происходила и либерализация политической системы — военные медленно расширяли рамки и смягчали форму своего вмешательства. Если, например, первый переворот 1960 года был жестоким разгоном с казнью премьер-министра по обвинению в государственной измене, то в 1997-м происламски настроенного главу правительства сместили уже вполне диетически (четвертый и последний военный путч).
Приход к власти в 2002 году Партии справедливости и развития во главе с Реджепом Тайипом Эрдоганом стал логическим завершением длительной эволюции турецкого режима. С концом биполярного противостояния исчез дисциплинирующий фактор советской угрозы. Авторитаризм повсеместно вышел из моды, но в турецком случае он и исчерпал свой потенциал — для дальнейшего развития требовались новые политические условия. И хотя военные с тех пор утратили значительную часть своего влияния, их историческая роль неоспорима — за несколько десятилетий они подготовили плавный переход к демократии. Турция при этом первой заставила Запад осознать, что демократизация сама по себе не обязательно означает укоренение классических либеральных принципов и непременно прозападную геополитическую ориентацию. Итоги недавних голосований на арабском Востоке, где лишь явное меньшинство голосует за кандидатов-либералов, еще одно тому подтверждение.
Дальнейшая траектория Турция, к слову, не вполне ясна. Эрдоган у власти уже 10 лет, и многие упрекают его в копировании российской модели. К тому же обширные амбиции в условиях головокружительной нестабильности по всему региону могут сослужить Анкаре плохую службу. Тем не менее до сих пор политическое развитие страны было весьма логичным, просто как пример из хрестоматии по последовательной и многофакторной трансформации общества и государства. Египту, как и остальным странам «арабской весны», подобное не светит.
Репутация ретроградов
Начать надо с того, что у египетских военных просто нет времени — роскошь эволюционного воспитания нации им никто не позволит, результат нужен здесь и сейчас. И дело не только в том, что политические процессы разворачиваются сегодня в разы стремительнее, чем сто лет назад. Мустафа Кемаль начинал с нуля, он создавал другое государство на качественно иных основаниях, офицеры-кемалисты выступали в роли революционеров, новаторов-прогрессистов. Отрекаясь от прошлого, Ататюрк получал некоторый кредит на будущее — хотя бы обозримое.
Генералы из Высшего военного совета Египта не смогут избавиться от бремени старого режима, и стремительная сдача старика Мубарака им не поможет. Энергия социального обновления связана с исламскими силами, сегодня только они могут предложить хотя бы какое-то, пусть и очень туманное видение будущего. Военные ассоциируются с силами подавления и реакции. И даже если они рискнут активно вмешаться в ход событий, объясняя всем, что быстро ничего не бывает, а те, кто это обещает,— демагоги, им не поверят. Не говоря уж о том, что многие из членов совета персонально причастны ко многим грехам и порокам режима Мубарака, за которые его приговорили к пожизненному заключению.
При этом надо признать, что до сих пор генералитет ведет себя чрезвычайно грамотно. Понимая ограниченность своих возможностей (попытка подавления приведет к взрыву, желание самоустраниться — к катастрофе), военные выступают в качестве регулятора общественно-политических тенденций. Они манипулируют результатами выборов (президентские — признать, парламентские — скорректировать) и, стравливая пар социальной экзальтации, переводят борьбу в юридическое поле. В условиях перевозбужденной и крайне проблемой страны, где на фоне общерегионального хаоса к власти неудержимо стремится неопытная элита, это единственно правильное поведение.
Главная задача для всех стран «арабской весны» — это выработка устойчивых и эффективных моделей управления. Иллюзия того, что устранение диктаторов и введение демократических процедур сами по себе все отрегулируют, щедро распространявшаяся американскими неоконсерваторами, развеялась. Если все настолько запутано в относительно продвинутом, хотя и стоящем на грани срыва Египте, то о последствиях предстоящих свободных выборах в Ливии даже не хочется думать. Это же касается многострадальной Сирии, где неминуемое уже, судя по всему, в недалеком будущем отрешение Башара Асада не решит никаких проблем страны. Реванш суннитского большинства, на протяжении десятилетий оттесненного от власти, чреват жестоким сведением счетов со всеми меньшинствами, которых считают приспешниками диктатуры. Сирии с ее сложным этнорелигиозным составом нужна тщательно продуманная система управления, что-то наподобие ливанского конфессионализма, в рамках которого всем группам населения выделяется квота в органах управления. Как известно из опыта Ливана, эта модель не гарантирует от потрясений, но как минимум в отдельные периоды она обеспечивала равновесие.
В Сирии, правда, желающих задумываться об этом, кажется, нет. Стороны одержимы стремлением к военной победе, время для компромисса давно прошло. А значит, из новейшей ливанской истории возьмут совсем другое — опыт кровопролитной и разрушительной гражданской войны, которая в 1980-е годы превратила «ближневосточную Швейцарию» в символ человеческого безрассудства.
Версия для печати
