Прямая представительская демократия переживает сегодня свой звездный час. Выборы повсеместно превращаются в яркие и драматические кампании, от исхода которых действительно зависит стратегический курс того или иного государства, будь то США или Россия, Украина или Испания, Грузия или Индия… Они становятся и ключевым инструментом национально-государственного строительства в Афганистане, Ираке, Косово, Палестинской автономии, в других странах и на территориях, переживающих период становления.
Одновременно избирательные кампании превращаются во все более запутанный процесс, содержание которого вовсе не исчерпывается столкновением идей, а представляет собой результат сложного взаимодействия идеологий, интересов и политических технологий.
Так что же стало с классическими идеологиями – левыми и правыми, либеральными и консервативными – в начале XXI века, в эпоху пересмотра всех возможных устоявшихся представлений?
ИСТОКИ И МЕТАМОРФОЗЫ
Днем рождения левых считается 28 августа 1789 года, когда в начале Великой французской революции депутаты Учредительного собрания, отвергавшие право вето короля на принятые представителями народа законы, разместились в зале слева от председателя. Правые появились там же две недели спустя, 11 сентября: на сей раз уже сторонники сохранения широких прав монарха уселись в амфитеатре, но справа от председательской трибуны.
В наши дни в законодательных органах большинства стран, в том числе в Конгрессе США и Государственной думе РФ, политическая ориентация депутатов никак не связана с топографией зала их заседаний. В британской Палате общин, которая считается «матерью парламентов», они просто делятся на большинство и оппозицию. Тем не менее прилагательные «левый» и «правый» прочно вошли в мировой политический лексикон.
Если изначально водоразделом между ними служил вопрос о соотношении между законодательной и исполнительной властями, то впоследствии понятия «левые» и «правые» приобрели гораздо более широкий философско-этический смысл.
Классические левые исходили из постулата Жан Жака Руссо о естественно присущей человеку доброте, которая может утрачиваться им впоследствии под влиянием общественного устройства. Однако он способен к бесконечному совершенствованию благодаря прогрессу просвещения, необходимым условием которого является свобода. Отсюда вытекали такие типичные для традиционной левой идеологии черты, как культ разума, вера во всесилие науки и благотворность прогресса, постоянная неудовлетворенность существующим положением вещей, стремление улучшить его с помощью реформ и соответственно предпочтение демократии авторитарному правлению в политике, а свободы торговли – протекционизму в экономике. Они добивались отделения церкви от государства, светского характера образования, равноправия женщин и национальных меньшинств, проявляли терпимость к эмансипации нравов, сочувствовали модернистским течениям в искусстве. Наконец, в международных делах левым взглядам соответствовала проповедь мирного решения споров государств путем переговоров и сближения народов ради взаимного обогащения их культур. Квинтэссенцией левой идеологии в период ее появления на свет служил крылатый лозунг «Свобода, Равенство, Братство».
Со своей стороны традиционные правые считали подобные взгляды безответственной и опасной демагогией. Поскольку в человеческой натуре, по их мнению, над добром постоянно грозят взять верх худшие, греховные черты – лень, зависть, злоба, то надежной уздой для них может быть лишь твердая власть, черпающая свой авторитет в верности национальным традициям и принципам религиозной морали. В иерархической системе правых ценностей естественной духовной опорой общества всегда служила церковь, ответственная за воспитание молодого поколения, оплотом нравственности – патриархальная семья, критерием прекрасного в искусстве – академические традиции. Во внешней политике правые исходили из учета реального баланса экономических и военных сил держав, готовых отстаивать свои интересы всеми средствами, включая войну.
В первоначальном виде эти мировоззрения восходят к концу XVIII – началу XIX века: левое нашло отражение в Декларации независимости США, французской Декларации прав человека и гражданина, вдохновлявшихся идеями Просвещения, а правое – в трудах английского публициста Эдмунда Бёрка или французского публициста и политика Жозефа Мари де Местра, идеолога Священного союза европейских монархов против мятежного демократического духа революции.
Вместе с тем содержание понятий «левое» и «правое» успело измениться за прошедшие два столетия порой до неузнаваемости. По ряду вопросов левые и правые вообще меняются местами в зависимости от того, находятся ли они в оппозиции или у власти.
«Левые сформировались в оппозиции, предопределенной их идеями. Они клеймили прежний социальный строй, несовершенный, как любой другой. Но как только победоносные левые приходили к власти, они сами превращались в защитников существующего порядка. В свою очередь правые, превратившиеся в оппозицию или контрреволюцию, успешно доказывали, что левые представляют не свободу против власти или народ против привилегий, а одну власть против другой», – писал известный французский философ и социолог Раймон Арон.
К тому же теперь основным пунктом их разногласий становятся отношения между государством в целом и гражданским обществом.
На протяжении большей части XX века роль государства неуклонно возрастала, склоняя чашу весов преимущественно влево. Решающую роль в этом сыграли такие эпохальные события, как две мировые войны, революции в России и Китае, Великая депрессия 1929 года и, наконец, деколонизация, способствовавшие формированию протекционистской модели мобилизационной экономики, которая служила основой политических систем административно-командного типа.
Высшей точкой развития данной тенденции стали тоталитарные режимы, где государство просто поглотило без остатка гражданское общество. Несмотря на противоположность официальных идеологий «левых» и «правых» диктатур – одни черпали легитимность в лозунгах социальной справедливости, другие – в пропаганде национального и расового превосходства, – политическое устройство тех и других не было лишено общих черт (господство единой партии, контролирующей бюрократический госаппарат, подавление прав человека, всесилие карательных органов, монополия на информацию и пропаганду).
После крушения сначала «правых», а затем и «левых» тоталитарных режимов в итоге Второй мировой и холодной войн умеренные, «системные» партии демократических государств, периодически сменяющие друг друга у власти, пришли к консенсусу по таким фундаментальным вопросам, как политический плюрализм, права человека, рыночная экономика, основанная на частной собственности, правовое государство. Тем не менее на выборах их конкурирующие программы по-прежнему считались левыми или правыми.
ПОЙДЕШЬ НАЛЕВО – ПРИДЕШЬ НАПРАВО
Левыми ныне именуются обычно те, кто выступает за активную роль государства в стимулировании экономического роста через расширение потребительского спроса, прямое участие его в инвестициях для модернизации хозяйственной структуры и борьбы с безработицей, широкомасштабное перераспределение ВВП в пользу менее обеспеченных социальных категорий через всеобъемлющую систему социального страхования. Для этого власти, не останавливаясь перед опасностью дефицитов и инфляции, используют как бюджетную, так и кредитную политику, финансирующие социальные расходы за счет прогрессивных налогов на доходы и прибыль.
Эти неокейнсианские методы, впервые опробованные еще в 1930-х в США Франклином Делано Рузвельтом, широко применялись в Западной Европе на протяжении «славного тридцатилетия» – быстрых темпов роста на основе восстановления и реконструкции экономики после Второй мировой войны, став основой социального рыночного хозяйства в ФРГ, французского дирижизма, шведской модели. Отсюда и продолжение тенденции к повышению роли государства в экономике и жизни общества в целом и преобладанию на этой почве левой системы ценностей. Этому немало способствовала дискредитация правого лагеря, включая умеренных консерваторов и либералов, после крушения ультраправых фашистских диктатур держав «оси» и их последышей в Южной Европе (Испания, Португалия, Греция). Лимитами общего дрейфа влево служили лишь жесткие реалии холодной войны, питавшей антикоммунизм на Западе.
Апогеем глобального преобладания левой идеологии в первые послевоенные десятилетия стали майские события 1968 года, когда по ряду промышленно развитых стран прокатилась волна мощных студенческих выступлений. Непосредственным поводом для них послужила, особенно в США, война во Вьетнаме, но участники этих выступлений бросали вызов самим устоям традиционного буржуазного общества – патриархальной семье, элитарной системе образования, жесткой социальной иерархии, дискриминации молодежи, женщин, расовых и сексуальных меньшинств, разрушению окружающей среды.
Хотя непосредственные политические последствия событий мая 1968-го были довольно ограниченными, в культурно-психологическом плане они оставили неизгладимый след. В ряде государств было модернизировано семейное законодательство, реорганизована высшая школа, смягчена расовая дискриминация, расширен доступ молодежи и женщин к участию в общественной жизни, разрешены аборты, легализованы гомосексуальные отношения, приняты меры по охране природы, а рок-музыка, поп-арт, постмодерн оказались на гребне культурной жизни Запада.
Однако этот прорыв стал для левых пирровой победой: исчерпав свой программный потенциал, они вынуждены были чаще переходить к обороне, а затем и отступать перед лицом все более решительного контрнаступления правого лагеря.
Сигнал к нему дала в 80-е годы XX века «консервативная революция» Маргарет Тэтчер в Великобритании и Рональда Рейгана в США. Призвав к решительной борьбе против мирового коммунизма и его оплота – советской «империи зла», вдохновители этой революции не ограничились одними лишь политическими лозунгами. Имелось в виду покончить с установкой на прямое участие государства в хозяйственной жизни как условием роста производства и гарантией справедливого распределения его плодов.
По существу, речь шла о замене социалистических и неокейнсианских концепций монетаристским неолиберализмом чикагской школы, проповедовавшей возврат к финансовой ортодоксии – сбалансированному бюджету и твердой валюте за счет урезания государственных расходов, прежде всего социальных, свертывания системы соцстраха и облегчения налогового бремени на прибыль частных предприятий – источник инвестиций, провозглашенных главной пружиной экономического роста. Поэтому избыточный госсектор и общественные службы должны были быть сведены к минимуму массированной приватизицией – необходимым условием эффективного менеджмента, а либерализация внешней торговли и движения капиталов – стать предпосылкой для динамичного функционирования мировой экономики. Подобные тезисы легли в основу «вашингтонского консенсуса» – официальной доктрины деятельности Международного валютного фонда, Всемирного банка и других международных финансовых организаций, где тон задавали США.
Наконец, в духовной сфере «консервативная революция» означала возрождение традиционных моральных ценностей правых – семьи, религии, патриотизма. Вседозволенности «духа 68 года» противопоставлялись пуританская мораль, твердая защита «закона и порядка» путем ужесточения уголовного законодательства и укрепления правоохранительных органов.
Контрнаступление правых, пришедшее на смену длительному преобладанию левой идеологии, вписывалось в коренным образом изменившийся глобальный пейзаж.
В последней трети XX века тенденция к неуклонному росту роли государства сменилась ее постепенной эрозией как сверху под влиянием глобализации мировой экономики и региональной, особенно европейской, интеграции, подтачивавших принцип национального суверенитета, так и снизу ввиду расширения регионализации. Все больше государственных функций переходили к местному самоуправлению, неправительственным организациям, транснациональным корпорациям, общественным движениям.
Энергетические кризисы 1973 и 1979 годов, валютные потрясения, массовая иммиграция из стран Третьего мира, обострение конкуренции новых индустриальных государств с низкой зарплатой, неблагоприятная демографическая динамика нанесли сокрушительный удар по «государству всеобщего благосостояния», сложившемуся на Западе после Второй мировой войны. Даже левоцентристские правительства социал-демократов в странах Европейского союза или Демократической партии в США были вынуждены свертывать систему социальной защиты и корректировать свою политику в либеральном духе, волей-неволей приспосабливая ее к платформе своих правоконсервативных оппонентов. Именно такова была сущность «нового лейборизма» Тони Блэра в Великобритании или «нового центра» – коалиции социал-демократов и «зеленых» во главе с Герхардом Шрёдером в Германии.
Колоссальное значение для сдвига глобального баланса сил вправо не только в геополитическом, но и в идеологическом плане имел распад СССР и крушение созданных по его образцу режимов в странах Центральной и Восточной Европы. Уже в последние десятилетия своего существования «казарменный социализм», подточенный экономическим застоем и идейным склерозом, потерял всякую кредитоспособность внутри собственной сферы влияния и тем более вовне. Его неизбежный крах, лишивший противостоящую систему реальной альтернативы, не только превратил США в единственную глобальную сверхдержаву, но и поднял престиж праволиберальной системы ценностей.
Тем не менее общее смещение центра тяжести мирового политико-идеологического баланса сил вправо, являвшееся реакцией на длительную идейную гегемонию левых, долго ограничивалось вполне определенными пределами. «Консервативная революция» не ставила под вопрос с таким трудом достигнутый консенсус умеренных левых и правых партий по фундаментальным ценностям демократии и рыночной экономики.
Джордж Буш-младший начал свое первое правление в сравнительно умеренном ключе. Главными мерами во внутренней политике стало массированное снижение налогов при наращивании расходов, особенно военных. Это было, по существу, лишь повторением противоречивого опыта «рейганомики» середины 1980-х. На международной арене внешнеполитическая команда президента критиковала свойственную демократам склонность к вмешательству во все мировые конфликты под флагом борьбы за демократию, права человека и попытки «строительства нации» по американскому образцу. Активность Вашингтона в поисках решения израильско-палестинской проблемы снизилась, появились намеки на перспективу вывода американских войск с Балкан.
Некоторые союзники США по НАТО высказывали в связи с этим даже опасения, что Буш-младший, всегда равнявшийся на Рейгана, дрейфует в сторону классического для основного ядра Республиканской партии умеренно консервативного, националистического и неоизоляционистского курса «реальной политики» Ричарда Никсона.
Это относительное равновесие при общем сдвиге центра тяжести вправо было резко нарушено событиями 11 сентября 2001 года – серией терактов исламских экстремистов в Нью-Йорке и Вашингтоне, коренным образом изменивших глобальный геополитический и идеологический пейзаж.
В ПОИСКАХ НОВОГО БАЛАНСА
После тех трагических событий в стратегии республиканской администрации США произошел крутой поворот. Объявив абсолютным приоритетом глобальную войну против международного терроризма, американский президент провел две крупные боевые операции на Среднем Востоке – сначала в Афганистане, затем в Ираке, резко ужесточил позиции Вашингтона в отношении остальных стран «оси зла» (Иран, Северная Корея), способных создать собственное ядерное оружие, и безоговорочно поддержал бескомпромиссную политику правого правительства Ариэля Шарона в Израиле. Новая стратегическая доктрина США провозгласила возможность нанесения превентивных ударов по потенциальным противникам.
Односторонние действия Вашингтона (отказ от подписания Киотского протокола, Устава Международного уголовного суда, выход из Договора по ПРО 1972 года, протекционистские меры в торговле, а главное – вторжение в Ирак без санкции Совета Безопасности ООН) вызвали широкий негативный резонанс среди мировой общественности и серьезную тревогу ряда ведущих союзников США в Европе за будущее трансатлантических отношений. На сей раз союзников беспокоила не пассивность, а, напротив, чрезмерная международная активность единственной сверхдержавы, чреватая непредсказуемыми последствиями. Перед президентскими выборами-2004 в США опросы общественного мнения практически во всех странах мира отдавали предпочтение кандидату демократов Джону Керри.
Резкое ужесточение поведения Белого дома на международной арене отразилось и во внутренней политике. Курс был взят на ограничение ряда гражданских прав во имя борьбы с терроризмом («Патриотический акт»), что находило поддержку со стороны основной массы американцев, глубоко травмированных событиями 11 сентября 2001 года. Традиционно свойственный американцам патриотический рефлекс сплочения в минуту опасности вокруг главы государства повысил активность ультраправых течений, представители которых с самого начала пользовались немалым влиянием на президента и его окружение, а также евангелических фундаменталистов.
Истоки неоконсерватизма восходят еще к 1955-му, когда Уильям Бакли основал журнал National Review, который стал рупором нового течения. Бакли вместе с Джеймсом Бёрнхемом и Фрэнком Мейером заложили основы неоконсервативной идеологии, построенной на беспощадной критике либерализма (этот термин в США, в отличие от Европы, служит синонимом умеренного социал-реформизма, исповедуемого со времен Рузвельта и Кеннеди левым крылом Демократической партии). В обстановке разгара холодной войны неоконсерваторы объявили либералов морально разоружившимися пацифистами, если не прямыми предателями идеалов Запада. Их собственное кредо строилось на агрессивном антикоммунизме и воинствующем индивидуализме, объявленном единственным залогом свободы, как политической, так и экономической. Именно неоконсерваторы дали первый толчок политической карьере Рональда Рейгана, во многом сформировав идейное кредо его «консервативной революции».
Второе поколение неоконсерваторов (Ирвинг и Уильям Кристолы, Норман Подгорец, Пол Вулфовиц, Ричард Пёрл, Лоуренс Каплан, Роберт Кейган, выступившие на политическую авансцену в 1980–90-е годы) оказалось с окончанием холодной войны на некоторое время лишенным главного врага – коммунистической «империи зла», а тем самым и самогЧ смысла своего существования. Вскоре, однако, подъем исламского интегризма на Ближнем Востоке, не замедливший принять террористические формы, создал новое пугало, оправдывающее воинственные призывы покончить силой с угрозой Западу, главным очагом которой был объявлен на сей раз режим Саддама Хусейна в Ираке.
Другим, уже не элитарным, а массовым идейным течением крайне правого толка, сыгравшим важнейшую роль в переизбрании Джорджа Буша-младшего в 2004 году, стали протестантско-евангелические фундаменталисты. Соединенным Штатам с их весьма пестрым конфессиональным составом населения всегда был присущ религиозный плюрализм. Тем не менее за последние десятилетия в рядах приверженцев многих американских конфессий – от католиков до иудеев – заметно усилились ортодоксальные экстремистские течения, оказавшиеся особенно агрессивными среди протестантов евангелистского толка. Эта церковь всегда отличалась особой пуританской нетерпимостью в вопросах веры, семьи, образования, которые у евангелистов считаются моральным фундаментом американского общества, завещанным его отцами-основателями.
Именно евангелистские организации выдвинули в центр президентской кампании символические вопросы морального плана – запрещение абортов (разрешенных при демократах) и однополых браков, оттеснившие на второй план даже такие коренные проблемы внешней и внутренней политики, как Ирак, бюджетный дефицит или бесплатная медицинская помощь неимущим. Христианские активисты составили основную массу впервые пришедших к урнам для голосования новых избирателей, из которых три четверти отдали свои голоса Бушу, обеспечив ему на сей раз убедительный перевес порядка 3 млн голосов (51 % против 49 %).
При всей своей религиозной экзальтации, столь ярко проявившейся в ходе избирательной кампании, Буш-младший отнюдь не узколобый фанатик, каким его рисовали оппоненты, а достаточно трезвый, прагматичный политик. Из иракского фиаско он явно извлек определенные уроки. Поэтому первые же его заявления после переизбрания делали акцент на необходимости преодолеть раскол нации на две примерно равные половины, примирить Америку с внешним миром, начиная с ее ближайших союзников. Еще до выборов тупиковая ситуация в Ираке, напряженность в израильско-палестинских отношениях, сложные проблемы переговоров с Ираном и Северной Кореей побудили Буша существенно пересмотреть свои прежние унилатералистские подходы, апеллируя к помощи мирового сообщества в лице ООН и дав сигнал о готовности к диалогу с союзниками.
Характерно, что в том же 2004-м на парламентских выборах в Испании, Индии, а президентских – в Уругвае и Панаме победу одержали левоцентристы. Еще раньше то же произошло в Бразилии. Это акцентировало контраст между американским идейно-политическим пейзажем и внешним миром. Сокращение такого разрыва должно стать одной из важных задач Буша в течение его второго мандата.
В том же направлении толкает его и внутренняя обстановка в стране, прежде всего непомерное разбухание бюджетного и торгового дефицита, падение курса доллара. Получив бесспорную легитимность, укрепив республиканское большинство в Конгрессе, избавившись от необходимости заботиться о своем новом переизбрании, Буш развязал себе руки для более гибкой по сравнению с первым сроком политики. Именно такая метаморфоза произошла в свое время с его политическим идеалом – Рейганом, второй мандат которого оставил в прошлом крестовый поход против «империи зла» и прошел под знаком компромиссов как внутри страны, так и вовне.
Многое из этого относится и к исходу президентских выборов в России. Нейтрализовав все конкурирующие центры влияния – думскую оппозицию слева и справа, региональные элиты, олигархов с политическими амбициями и медиаимпериями, целиком замкнув вертикаль власти на Кремль, глава государства взял на себя бремя огромной личной ответственности. В связи с этим возникает главный вопрос: как и на что будет использована в будущем его власть?
В политической программе главы государства на второй срок президентства фигурируют исключительно общенациональные задачи, не имеющие определенной идейно-политической привязки: удвоение ВВП, борьба с бедностью, продолжение реформ, в частности административной и военной, а главное – сохранение целостности России. Под ними мог бы подписаться любой избиратель – как правый, так и левый, что, собственно, объясняет и высокий личный рейтинг президента Путина, и убедительные итоги голосования на президентских выборах. Такие результаты были вполне достижимы и без широкого использования административного ресурса или монополии на электронные СМИ.
На фоне идеологизированных президентских выборов-1996, когда поединок Бориса Ельцина и Геннадия Зюганова во втором туре подавался как сражение между коммунистическим прошлым и демократическим будущим, а избирателя с обеих сторон запугивали призраком гражданской войны, выборы в 2000 году и особенно в 2004-м выглядели практически деполитизированными, а тем самым, по существу, безальтернативными.
Но такая крайность выхолащивает саму суть избирательного процесса. По меткому выражению бывшего французского премьера Пьера Мендес-Франса, править – значит выбирать. А природа государственной деятельности такова, что любое решение власти не может удовлетворять всех: оно обязательно отвечает одним интересам и ущемляет другие. В этом и состоит суть соревнования партий, без которого демократия теряет смысл, сводясь лишь к бюрократическому или технократическому администрированию ради передела власти и собственности.
Поэтому возрождение подлинного, а не фиктивного идейно-политического плюрализма левых и правых лагерей, отражающих интересы различных кругов избирателей, имеющих шансы на ротацию власти, рано или поздно должно стать реальностью, без чего диалог власти с обществом останется улицей с односторонним движением, а гражданское общество будет без остатка поглощено всемогущим государством. Цена такого варианта слишком хорошо известна, чтобы позволить ему повториться снова.
Правда, в сегодняшней России понятия «левый» и «правый» остаются пока крайне запутанными и противоречивыми. Правыми называют себя реформаторы, либералы и демократы, которые в последние советские годы считали себя левыми. В то же время левыми именуются теперь национал-патриоты и популисты, государственники и державники, которые на Западе, безусловно, считались бы правыми. Но главное не в терминологии, а в сути дела – свободном соревновании различных систем ценностей, являющемся залогом эффективности любой современной политической системы. Распилить магнит так, чтобы у него остался только один полюс, еще не удавалось никому.
