В прогнозах о будущей системе международных отношений и мировой экономики недостатка нет. Большинство специалистов признаёт, что полный возврат к «миру по состоянию на 1 января 2020 г.» невозможен по объективным причинам. Да, отдельные системообразующие элементы глобального мира, вероятно, сохранятся, но консервация всей системы и тем более её развитие в прежнем режиме исключены.
Крупнейшие участники глобальной экономики и – в меньшей степени – политики пытаются замедлить темп происходящего. Ни США, ни страны Евросоюза, ни Россия, ни Китай не были готовы к столь быстрому распаду системы глобальной политики и экономики, хотя КНР несколько лучше справляется с вызовами, связанными с экономическим торможением.
Мы переживаем неизбежный период сползания к хаосу. Но внутри этого процесса начинает проявляться некая логика, определяющаяся не столько желаниями и планами игроков, сколько их стартовыми позициями и контекстом, в котором им предстоит действовать.
Откуда мы идём
Нынешний кризис не возник из «ниоткуда»: он стал неожиданной квинтэссенцией процессов, назревавших задолго до того, как появился странный вирус. Эти процессы остаются частью глобального контекста, формируемого пандемией и в особенности политической и экономической истерией вокруг неё. Но главное – события конца 2010-х гг. будут определять характер развития и после того, как об окончании пандемии заявят официально. Перечислим несколько исходных обстоятельств, характеризующих мир, из которого мы не так давно вышли.
Предкризисное состояние мировой экономики, невозможность поддержания системы финансового посткапитализма в прежних условиях без коррекции механизма и пропорций изъятия инвестиционных ресурсов. Это означает, что экономический кризис был неизбежен, а пандемия стала эффективным инструментом переформатирования мировой экономики и изменения состава не только геоэкономической полупериферии, но и «метрополии», «первого мира». Процесс разрушения системы полупериферии, скорее всего, и будет сердцевиной не только нынешних процессов, но и строительства нового мира.
Кризис альянсов в наиболее отчётливой форме проявлялся в упадке НАТО. Но подобные же тенденции наблюдались и в Европейском союзе, Лиге арабских государств, АСЕАН, да и ЕАЭС находился в состоянии стагнации. Существующие в настоящее время объединения не могут быть средством преобразования глобального пространства. Напротив, возникновение новых или глубокая трансформация прежних блоков будет свидетельствовать о том, что система глобальной политики и экономики входит в стадию консолидации и институционального оформления.
Кризис социальной модели. Модель стратегической опоры на так называемый «кредитный средний класс» перестала работать в качестве универсального драйвера экономического развития до появления коронавируса, и крайне маловероятно, что её удастся оживить после окончания наиболее напряжённого этапа пандемии. Рискнём предположить, что конкуренция на уровне моделей социального развития может оказаться одной из наиболее значимых для поиска места под солнцем для крупных государств.
Разрастание очагов локальных военных конфликтов. Во время пандемии ни один из начавшихся в 2010-е гг. годы вооружённых конфликтов не был прекращён, напротив – некоторые из них получили новый и опасный импульс к развитию.
Итак, постглобальному миру досталось более чем сложное наследство, которое в принципе нельзя «перезагрузить». Скорее оно может дезавуировать все идеи о переустройстве системы мировой политики в более справедливом и сбалансированном ключе.
В каких условиях мы идём
Есть, однако, ряд относительно новых принципиальных обстоятельств. Пока они в полной мере не осмыслены ни на экспертном уровне, ни на уровне государств, а отработаны в «реактивном» режиме текущих политических решений. Но отсутствие долгосрочной рефлексии может сыграть с политическими элитами злую шутку, когда эти обстоятельства заявят о себе. Перечислим.
Запрос на новый уровень безопасности, который, начавшись с требования новых мер санитарной безопасности, расширился до безопасности в широком смысле. Сытые общества, долго существовавшие в относительном комфорте, ощутили себя незащищёнными, и, хотя эта незащищённость начала давать о себе знать несколько ранее (отправной точкой следует считать первый миграционный кризис 2015–2016 гг.), в полной мере она проявилась только теперь.
Кризис формальной, «витринной» демократии, ярко показавший себя в ходе нынешнего выборного цикла в США, затрагивает многие страны, не исключая Россию. В ходе пандемии коронавируса стал явным – во многих случаях с трагическими последствиями – разрыв системы обратной связи между обществом и политикой, формирование малопроницаемой структуры наследственной аристократии, для приличия называемой меритократией, окончательное расхождение интересов элиты и запросов сбалансированного общественного развития. Элиты в период пандемии в основном спасали себя, отбрасывая интересы общества. Риск возникновения мира социальной сегрегации – обстоятельство, наиболее опасное для дальнейшего гармоничного существования стран даже с развитыми демократическими системами.
Запрос на новый уровень качества государственного управления. Этот аспект является во многом реакцией на противоречивые и неэффективные действия властей в ходе пандемии, но он явно носит долгосрочный характер и будет одной из психологических основ снижения уровня доверия к власти в принципе. Именно тотальное недоверие, в особенности недоверие между обществом и властью, станет одной из наиболее ярких характеристик постглобального мира. И рецептов, как с ним справиться, нет пока ни у кого.
Обострение конкуренции. Конечно, в чистом виде «свободных» пространств для развития глобального финансового посткапитализма, как, например, это было при переходе на империалистическую стадию в конце XIX века, нет. Но есть несколько пространств, перспективных с точки зрения передела влияния. И это не Луна, шумиха вокруг освоения которой может носить отвлекающий характер. Это, в первую очередь, Арктика. Борьба за влияние здесь может уже в ближайшее время стать одним из важнейших элементов трансформации постглобального мира. Это Африка, которая остаётся важнейшим ресурсным резервуаром для окончательного закрепления глобальной архитектуры, своего рода «полигоном постнеоколониализма» и разменной монетой в геополитической торговле США, Китая и стран ЕС. Это Антарктида, пересмотр юридического статуса которой (для возвращения к вопросу о разработке ресурсной базы «белого континента»), вполне возможно, вскоре начнётся. И значение изменений на этом далёком от России юге нельзя недооценивать. Равно как и перспективу превращения отдельных регионов Евразии в «пространство передела», за счёт которого крупнейшие державы мира будут разрешать свои противоречия.
Запрос на лидерство. Развитые государства, формировавшие свои политические элиты по принципу «слабый и ещё слабее», оказались не готовы к действиям в условиях кризиса. Это породило забавные феномены, такие, как «гонка пенсионеров в США» или «пятый срок Ангелы Меркель». Сильнее никого нет не только в нынешнем, но и в следующем политическом поколении. Решительные и авторитетные лидеры миру глобализации были не нужны. Но они, очевидно, будут востребованы миром постглобализации.
Запрос на консолидирующую общество идеологию в противовес концепции «постидеологичности». За ней стояла концепция либеральной сверхтолерантности, превращавшаяся на деле в практику максимального разобщения общества. То, что в основе новой идеологии будет требование некой «справедливости», понимаемой на индивидуальном и групповом уровне, бесспорно. Но какие формы эта борьба за справедливость может обрести, – остаётся только гадать.
Новые факторы имеют более значительный и долгосрочный социальный и политический эффект, чем кажется сейчас. Хотя бы потому, что в своей основе «запросы» отрицают всё то, что происходило в системе глобальной политики и государственного строительства за последние двадцать лет.
Куда мы можем прийти
Прогнозов относительно структуры будущего мира хоть отбавляй. Одна крайность – экзотические сценарии, в основе которых концепция тотальной сетевизации мира и распада государств, возвращение к классике глобализма 2000-х годов. На противоположном фланге – консервативные по сути идеи о том, что принципиальных изменений не произойдёт, поскольку система глобальной взаимозависимости оставляет очень мало пространства для геополитического манёвра без крупных экономических и – как следствие – политических издержек. В каждом из подобных прогнозов есть, безусловно, элементы (на уровне аналитических выводов или же просто догадок) будущего мира, но целостной картины нет ни у кого. Поэтому, не претендуя на законченность и последовательность, попытаемся сформулировать рамки, в которых этот мир будет развиваться.
Продолжится борьба за глобализацию, ибо даже её торможение создавало огромные риски для значительной части элит, особенно связанных с финансовым посткапитализмом. Переформатирование глобализации в регионализацию означает если не их гибель, то переход от однозначного доминирования в глобальной экономике и политике к конкуренции с другими силами, представляющими принципиально разные модели развития. И эта глобальная финансовая элита, прекрасно понимая, что речь идёт о её стратегическом будущем, сделает всё, чтобы удержать имеющиеся сущностные элементы глобализации, возможно, пожертвовав некими внешними атрибутами.
Мир вряд ли будет локализован только в пространстве конкуренции США и Китая. Эта конкуренция стала важнейшим элементом эпохи глобализации, её основой. Потенциал соперничества был ограничен колоссальной экономической взаимозависимостью, конечно, более значимой для Китая, но также сковывавшей и потенциал США. Сложилась комфортная система отношений, где торговля между Пекином и Вашингтоном (а это была торговля, ничто иное) могла вестись до бесконечности и, как правило, за счёт третьих стран. Но уже даже на этапе поздней глобализации, когда стало понятно, что речь идёт о выживании системы в принципе, взаимоотношения перестали быть лишь торговлей. В постглобальном мире сложно представить, чтобы потенциальные претенденты на роль центров консолидации макрорегионов, такие, как Индия, Иран, Индонезия, Россия, возможно, Египет и Бразилия, если у последней хватит сил вырваться из зависимости от американских ТНК, будут просто выбирать себе «метрополию», «сюзерена». Они скорее нацелены на то, чтобы, пользуясь противоборством двух геоэкономических гигантов поставить под контроль максимально возможный объём геоэкономически и ресурсно ценных пространств. И этот процесс может на определённом этапе стать куда более значимым, чем бесконечные попытки Пекина и Вашингтона нащупать точку равновесия для возвращения к новому изданию проекта «Кимерика», геоэкономического симбиоза США и Китая. Для России важно понимать, какой из центров силы «второго ряда» может стать её ситуативным, а, возможно, и долговременным союзником.
Устойчивой многополярности не наступит. Скорее, мы вступаем в мир шаткой полицентричности, где потенциалом полноценного глобального влияния и проецирования силы будут обладать только Соединённые Штаты, но и они начнут его постепенно утрачивать. Неотъемлемым элементом системы окажется нивелирование большинства рамок, ограничивавших свободу рук ключевых государств. И уж точно отказ от большинства «условностей» и неформальных договорённостей, которыми так богата эпоха поздней глобализации. Достаточно посмотреть на то, как партнёры Китая на Западе (и США, и страны ЕС) легко отказываются от всех ранее взятых на себя обязательств о партнёрстве и взаимозависимости, грозя Пекину триллионными счетами за пандемию. Россия должна быть готова к тому, что ей придётся действовать, исходя из предположения, что любой партнёр может внезапно отказаться от прежних обязательств.
Наступает время инвестиций в будущее, в котором важны не столько сегодняшние индикаторы развития экономики (экономический рост, инфляция и прочая), а то, насколько удалось обеспечить устойчивость экономических и социальных систем общества и государства на «завтра» и «послезавтра». Придётся много тратить, не всегда рассчитывая на немедленную отдачу. В мире инвестиций в будущее вряд ли сохранятся классические подходы, основанные на оценке «коммерческой отдачи инвестиций». Вопрос в том, чтобы понимать, на что и зачем тратить. Хотя приоритеты вполне прозрачны: безопасность в максимально широком понимании, создание условий для поступательного спокойного социального развития. Но инерция попыток реализовать постчеловеческую модель финансового капитализма может оказаться сильнее.
Потенциал внешнего влияния будет намного больше, чем раньше, зависеть от состояния дел внутри стран. Способность государства формулировать привлекательную модель развития, в первую очередь социального, обеспечивать высокий уровень экономической и технологической самодостаточности, социальной устойчивости, – всё это становится важнейшими элементами глобальной конкуренции.
Очень многое (возможно, слишком многое) будет зависеть от политических лидеров. Отсутствие стратегического видения, понимания сути мировых процессов, наконец личная трусоватость и коррумпированность руководителей может отбросить страны и даже целые регионы назад, пагубно сказаться на перспективах в борьбе за влияние в мире. Системы и институты – как национальные, так и глобальные, например, институт международного права – перестали компенсировать «эксцессы исполнителей».
О движении России к постглобальному миру
Россия подошла к началу пандемического кризиса в статусе претендента второго ряда на роль центра постглобального макрорегиона: соперничать на равных с ведущими державами мира (Китаем и США) она могла только в военно-политической сфере. В экономике потенциал России базировался на контроле важных в геоэкономическом смысле пространств, в частности критических, для реализации обоих проектов трансконтинентальных коридоров («Великий шёлковый путь» и «Север – Юг»), а также ресурсном потенциале. Значительная часть экономического влияния, имевшегося у России в эпоху поздней глобализации, может быть серьёзно девальвирована при формировании новой системы международных отношений. Перед Россией встаёт задача более глубокого, чем у многих других стран, переформатирования национальной экономики, да и в целом государственности, отражающей ныне многие негативные стереотипы 1990-х и начала 2000-х годов.
Изменение направления развития, которое будет свойственно для постглобального мира, объективное повышение значимости неэкономических факторов национального влияния и мощи создаёт для России окно возможностей. Оно даёт перспективу выхода за сравнительно узкие рамки, уготованные нашей стране системой биполярной глобализации. Но и механизм встраивания в процессы глобальных трансформаций существенно усложняется. Ситуация такова, что невозможно думать только о конечной цели движения. Характер достижений, положительных сдвигов в процессе этого движения становится очень важным.
Участие в этом раунде преобразований, а не в нынешних геоэкономических манёврах, имеющих небольшое отношение к стратегическому результату, для России жизненно важно. Ради стратегической выгоды можно пренебречь тактическими утратами. С этой точки зрения на нынешнем этапе решающими являются следующие моменты.
Повышение эффективности ядерного сдерживания, восстановление его политической значимости. Это сложно, но достижимо, особенно на фоне нового роста важности ядерного оружия, прежде всего, стратегического ядерного оружия в Китае. Последнее даст возможность России снять с себя часть ограничений в данной сфере. Главное не упустить время, втянувшись в дискуссии с «партнёрами».
Формирование относительно автаркичной, полностью защищённой финансовой системы, не позволяющей на нынешнем этапе трансформаций выкачать из российской экономики необходимые ей инвестиционные ресурсы. Защиту от глобальной турбулентности и манипуляций на мировых финансовых рынках следует считать главным краткосрочным приоритетом развития страны. Россия должна восстановить контроль над собственными инвестиционными ресурсами. Без этого инициирование нового инвестиционного цикла в экономике, о чём говорил президент России в Послании Федеральному собранию 15 января 2020 г., останется лишь фигурой речи и пропагандистским заявлением.
Ускорение национализации элит, дополненное интенсивными процессами перевода важнейших элементов технологической и ресурсной базы экономики в национальную юрисдикцию. Это позволит менее болезненно осуществить обновление политического класса в России, не показавшего высокой эффективности в период борьбы с коронавирусом и вряд ли способного обеспечить стране достойное место в постпандемическом мире.
Нужны системные действия по восстановлению доверия между государством и обществом, которое подорвано ещё до начала пандемии, но теперь эта проблема усугубилась. Восстановление доверия надо искать не в развитии институтов формальной, во многом «фасадной», демократии – это лишь даст внешним силам дополнительные возможности для манипуляций. Необходимо стимулировать такие формы местного самоуправления, которые в наибольшей степени соответствуют традициям. Эти базовые формы социальной и социально-экономической самоорганизации должны быть ориентированы на создание нового уровня ответственности в обществе и на противодействие используемой противниками российской государственности извне и изнутри технологии «политического деклассирования» (в просторечии – «майдан»). Но это подразумевает необходимость снабдить самоуправление понятными для общества элементами стратегического целеполагания.
Оптимизация отношений с партнёрами по Евразии, формулирование «предложения» о развитии интеграции в новых условиях с чёткой демонстрацией невозможности экономической интеграции без политической. Элиты стран Евразии должны осознавать все риски прежней «многовекторности». Но в то же время они должны понять, что Россия при всех издержках является для стран Евразии самым надёжным партнёром.
Повышение уровня не только инфраструктурной, но и социальной связности экономического пространства России. Существующие программы пространственного развития страны устарели, носят лоббистско-бюрократический характер, не соответствуют масштабам стоящих перед страной задач. Россия оказалась перед жёсткой необходимостью изменения политики урбанизма, смещения акцентов с модели «фестивального города» на концепт социально безопасного города. Аналогично этому концепция пространственного развития должна быть быстро переосмыслена с точки зрения необходимости формирования внутри России системы «пространств безопасности», неуязвимых при большинстве даже критических внешних и внутренних сценариев. Имеет смысл вернуться к советскому опыту многократного резервирования систем безопасности для государства и общества.
Выход на новый уровень защищённости информационного пространства России, формирование системы защиты не только от киберугроз, значение которых будет только расти, но и от информационно-политических манипуляций. Подобные манипуляции могут носить и региональный, и даже субглобальный характер, а главное – они нацелены на дестабилизацию крупных социальных и социально-экономических систем.
Это лишь малая часть шагов, обеспечивающих плавность и осмысленность движения России в сторону нового мира, понятность целей и задач государства для общества, вовлечение его широких слоёв в процессы строительства новой российской государственности.
