В июле в Москве прошло совещание послов, на котором выступил президент России. Он говорил о возросшей непредсказуемости развития международной ситуации, спрессованности событий во времени. Это повышает роль дипломатии, предъявляет дополнительные требования к дипслужбе, которая должна действовать не только напористо и с достоинством, но и сохраняя выдержку, чувство такта и меры. Собственно, тезис о возрастании роли дипломатии в современных условиях не оспаривают и наши партнеры, особенно когда эксперты предрекают возвращение международных отношений в XIX век и даже далее. Как показало совещание, вопрос этот – один из ключевых в современном мире и требует конкретной трактовки, уяснения того, какие задачи из этого следуют.
К примеру, никто не ждет «больших войн», т.е. вооруженных столкновений между ведущими государствами мира. Скорее наоборот, все убеждены в том, что государства между собой уже навоевались, а подавляющее большинство конфликтов носят внутренний характер, будучи продуктом дисфункции национального развития. Они случаются, казалось бы, на периферии Европы и остального мира. Но если говорить конкретно в привязке к реалиям сегодняшнего дня, то получается непростая картина комплексной трансформации мира, включая и международные отношения. Понять суть происходящего – важнейшая задача дипломатии, призванной содействовать созданию благоприятных внешних условий для развития страны.
Новая реальность
Практически все ведущие политики и эксперты-политологи признают, что на планете сложилась новая реальность. К чести российской дипломатии надо сказать, что мы первые обратили внимание на это преображение мира и сформулировали вытекающие из него требования к внешней политике страны. Это было сделано в концепциях внешней политики России 2000, 2008 и 2013 годов. Нашим международным партнерам, ослепленным «однополярным моментом», понадобился глобальный кризис и печальные итоги президентства Джорджа Буша-младшего, чтобы перейти на те же позиции.
В самом общем плане речь идет о возвращении к ценностям классической дипломатии. Кстати, в свое время это признали нынешнее коалиционное правительство Дэвида Кэмерона и бывшая госсекретарь США Хиллари Клинтон. Другое дело, что этот реализм, или его проблески, стали жертвой нынешнего обострения отношений между Западом и Россией, потребовавшего – вопреки здравому смыслу и новой международной реальности – идейного обоснования необходимости возврата в прежнее состояние холодной войны, интеллектуально и психологически привычное для большей части политических элит. Если оставить за скобками этот последний разворот в европейских делах, то потребность в классических инструментах дипломатии представляется вполне естественной.
Биполярность времен холодной войны с ее блоковой дисциплиной, минимумом дипломатии, которая реально вершилась между Москвой и Вашингтоном в жестко установленных пределах, упрощенными идеологизированными категориями и псевдостабильностью, явилась своего рода аберрацией, искривлением временного пространства на общем фоне всемирно-исторического развития. Главное, что она свела все богатство международной палитры к конфронтации двух военно-политических союзов.
С окончанием холодной войны ситуация в корне изменилась, хотя понимание этого и содержания самих перемен пришло далеко не сразу. С одной стороны, как показывает нынешний глобальный кризис, на первый план выходят вопросы внутреннего развития государств. Именно внутренняя устойчивость, прежде всего социально-экономическая, является ключевым внешнеполитическим ресурсом. Это признали даже американские военные, в частности тогдашний председатель Объединенного комитета начальников штабов адмирал Майкл Маллен, когда продолжение войны в Ираке пришло в явное противоречие с интересами развития самой Америки. Отсюда и общий настрой американцев, большая часть которых, согласно опросам, считает, что страна должна сосредоточиться на собственных делах.
Соответственно, в фокусе глобальной конкуренции оказались вопросы сравнительной эффективности моделей развития и систем ценностей, т.е. идея, что «все кошки серы», если выключить свет идеологий. Конечный критерий – эффективность, будь то протестантская этика, конфуцианство, просто теория развития.
По сути, речь идет о «смерти идеологии», как она господствовала в международных отношениях, да и во внутреннем развитии государств в послевоенный период. Надо будет заметить, что идеологическая конфронтация времен холодной войны не выходила за рамки европейской цивилизации: по обе стороны разделительной линии использовались различные продукты европейской политической мысли. Вследствие этого биполярность объективно представляла собой способ обеспечения доминирования европейской цивилизации в мировом развитии и международных делах.
С другой стороны, мир раскрепостился, и свободу исторического творчества обрело огромное число государств. Он стал более свободным в полном смысле этого слова. Эту свободу обеспечивает не только деидеологизация международных отношений. Гарантом становится множественность центров экономического роста и политического влияния, представляющих, особенно если взять нарождающиеся региональные державы, все культурно-цивилизационное многообразие мира. Многополярность выходит за узкие рамки геополитического треугольника Россия–США–Китай. Но даже эта треугольная конструкция в условиях отказа России от прежней идеологии и участия Китая, сознающего себя как самостоятельная цивилизация, исключает формирование внутри нее жестких постоянных альянсов прошлого, для которых сейчас просто нет никаких оснований.
Все ведущие государства действительно навоевались в своей истории. Для кого-то хватило Первой мировой войны, для остальных – Второй мировой. Принцип взаимного гарантированного уничтожения сохранял мир в отношениях между США и Советским Союзом, а значит и на всей планете. Поддержание стратегической стабильности сохраняет свое значение и поныне, раз ядерное оружие продолжает существовать.
Фактор силы
Это не значит, что фактор военной силы перестал играть роль в международных отношениях. Опыт последних двух десятилетий показывает, что конфликтов разного рода отнюдь не убавилось, скорее наоборот. Мы видели это и в ходе кавказского кризиса шесть лет назад. Примеры дают и многосторонние операции по подавлению очагов террористической угрозы, в частности в Афганистане. Применительно к интересам нашей страны события августа 2008 г. показали, что дипломатия, поддержанная, если цитировать американских политологов, «вызывающей доверие угрозой применения силы», остается во внешнеполитическом арсенале современных государств, включая Россию. Отсюда и требования к дипломатии, которая должна давать адекватный анализ и прогноз для столь исключительных политических решений. Тут надо различать два вида ситуаций.
Первый – это опыт администрации Джорджа Буша-младшего, развязавшей войну в Ираке вопреки ясно выраженной воле международного сообщества и национальным интересам самой Америки. В данном случае речь идет о применении военной силы как элемента саморазрушения государств, причем не только в части их международных позиций, но и внутреннего развития, в более общем плане – как ключевого пункта трансформации ведущих держав мира, которые не могут быть радикально преобразованы извне, как это было в случае с Германией и Японией после их поражения во Второй мировой войне.
Другая ситуация – когда применение военной силы носит вынужденный обстоятельствами характер, т.е. в защиту внятных и понятных остальному миру конкретных национальных интересов. Образец такого подхода дают кавказский кризис и нынешний кризис на Украине. Оба показывают, что при этом требуется трезвый анализ, учет всей совокупности факторов, включая волю населения соответствующих территорий и международное право в его развитии, а также политическую умеренность, т.е. умение знать, где остановиться, не пойти на поводу у военного потенциала и военных технологий. Военная сила не должна заказывать музыку политике и дипломатии, оставаясь лишь их инструментом.
Что касается украинского кризиса, то, согласно оценкам лондонского Международного института стратегических исследований и Королевского института оборонных исследований (Великобритания), Россия в последние месяцы продемонстрировала облик своих вооруженных сил, отвечающий требованиям XXI века, в то время как НАТО в своем реагировании, а это воздушное патрулирование вдоль российских границ и военно-морские демонстрации, так и осталась на уровне XX века. Применительно к международному праву необходим не только его комплексный учет, но и современное развитие с упором на нужды и интересы людей, а не интересы государств, если их трактовка элитами расходится с интересами населения.
Исключительность государств
Раз речь зашла о международном праве, стоит упомянуть мессианские идеи в духе «исключительности» тех или иных государств, причем имеется в виду исключение из общего международного правопорядка. Сплошь и рядом за претензиями стоят благие, идеалистические побуждения. К примеру, можно привести суждения Гегеля в его философии истории о том, что «призванием германских народов» с их «чистой искренностью» является создание идеального государства свободы как воплощенного и осознанного духа. Это говорилось за сто лет до прихода нацистов к власти в Германии. Кстати, идеи Ф.М. Достоевского, если к ним отнестись как к философско-историческим, дают убедительное опровержение любого стремления к такой «определенности», а значит и конечности самой истории, о чем, как известно, некоторые поспешили возвестить сразу же по окончании холодной войны.
Новое сдерживание
В любом случае и кавказский, и нынешний кризис на Украине доказывают, что большие войны исключены, но способность силового реагирования, не обязательно само оно, может иметь решающее значение в случае скрытой агрессии или агрессии через подставные государства, в которых произошла соответствующая «смена режима». В целом попытки возвращения европейской/евроатлантической политики в прошлое через уже открытое проведение курса на сдерживание России, хотя и теряют смысл в многополярном мире, но способны стать источником серьезной дестабилизации в регионе, уже не говоря о соответствующих государствах. Они безусловно бесперспективны в среднесрочном и долгосрочном плане, прежде всего потому, что в условиях восстановления нормального демократического процесса, который может быть временно искажен действиями национал-радикалов и других экстремистских сил, возобладают реальные, а не навязанные меньшинством и извне интересы страны.
В новых условиях не срабатывает прежняя формула «смысла существования» НАТО, которая принимает облик политики «двойного сдерживания» – России и Германии одновременно. Определенный временной ресурс у такой политики может быть связан с незрелостью политических элит, интеллектуальной и идейной инерцией в русле «старой геополитики», новизной и кажущейся беспрецедентностью нынешней ситуации в Европе и мире. Не следует забывать, что все прецеденты такой комплексной трансформации мира приходились на рубежи столетий, будь то Французская революция/Наполеоновские войны или Первая мировая война, ставшая, по словам Джорджа Кеннана, «исходной трагедией XX века». Сейчас речь идет о конце холодной войны, разрушившем биполярный миропорядок, а с ним и сам статус сверхдержавы, и глобальном кризисе, запущенном очередным системным кризисом западного общества, включая либеральный капитализм, политические системы, будущее среднего класса и качество элит.
Деглобализация
Глобализация и то, что с ней будет, также ставят целый ряд комплексных вопросов, требующих серьезного анализа со стороны дипломатов на уровне регионоведения, страноведения, изучения глобальных проблем и многих других вопросов. Как и в канун Первой мировой войны, глобализация пришла в противоречие с интересами развития западных стран: источники глобального экономического роста оказались за пределами исторического Запада, искусственные источники роста в финансовом секторе перестают срабатывать, инвестиционные социальные группы населения начинают выступать в роли рантье, обрекая на ущербное развитие свои страны, как это было в случае с Францией сто лет назад. Отсюда тенденция к деглобализации, которая проявляется в том числе и в регионализации глобальной политики в сфере торговли и экономической интеграции, включая создание региональных торговых пактов.
Интересно, что и тут могут иметь место попытки привнесения прежних геополитических соображений, т.е. интегрироваться не для чего-то, а против кого-то, в целях изоляции стран, рассматриваемых как геополитические конкуренты. Так, широко распространено мнение, что Транстихоокеанское партнерство создается для изоляции Китая, а Трансатлантическое торговое и инвестиционное партнерство – против России. Неудивительно, что ни то ни другое не особенно получается, поскольку эти соображения, существующие в сознании определенных элит, входят в противоречие с новой реальностью и интересами развития потенциальных государств-участников. Если брать Россию, то ее участие в обеспечении энергобезопасности Европы – это реальность, которую не отменяет «сланцевая революция» в США: до поставок американского СПГ в Европу еще далеко, да и вряд ли он будет дешевым. К тому же неизвестно, как будет развиваться ситуация в районе Персидского залива уже в ближайшие месяцы, а это не только положение в Ираке, но и решение проблемы иранской ядерной программы, взаимоотношения между государствами Персидского залива и конечная цель «Аль-Каиды», каковой является контроль над Аравийским полуостровом и его исламскими святынями.
Геополитика
Евразийская интеграция и «интеграция интеграций» в Европе – через нормы ВТО и внедрение стандартов Евросоюза, а также трехсторонние проекты между ЕС, Россией и странами нашего «общего соседства», включая Украину – вписываются в эту общую глобальную тенденцию. Нынешний же кризис на Украине, наоборот, показывает, к чему приводит иная политика. Страна-субъект такой геополитической игры дестабилизируется и разрушается, превращаясь в геополитическую «подопечную территорию» образца времен холодной войны. Но фундаментальная проблема, а точнее, порок этих расчетов в том, что такой контроль требует огромных финансовых ресурсов и соответствующих «тотальных обязательств» со стороны стран-спонсоров. Идеологические императивы холодной войны обеспечивали наличие и того и другого. Сейчас это проблематично, поскольку нет ни ресурсов, ни соответствующей политической воли, что наглядно проявляется в стремлении протащить геополитический проект Евросоюза через заднюю дверь, без серьезных, с анализом всех последствий и аргументами, обсуждений ни в самом Европейском союзе, ни на Украине. Эта двусмысленность искусственно разрешается посредством неприглашения Киева к членству в Евросоюзе. Попытка же глубокой ассоциации с ЕС в ином формате переводит ситуацию на неизведанную территорию с абсолютной непредсказуемостью всего последующего развития событий, и прежде всего на самой Украине.
Пока же получается, что страна разрушается на глазах, напоминая Европе об угрозе радикального национализма, которая привела ко Второй мировой войне. Неужели речь идет о ее «незавершенке»? В конце концов, и германский национализм, доведенный до крайности, пытались использовать как средство борьбы с Россией, тогда Советским Союзом. Любое националистическое самолюбование, пусть даже у мыслителей масштаба Гегеля, не может быть невинным, поскольку не происходит в политическом вакууме.
Во многом потому, что происходящее противоречит экономическому смыслу и заставляет вспомнить о трагическом опыте Европы XX века, ситуация вокруг Украины все больше воспринимается как заговор против Европы, искусственный конфликт эпохи биполярности, а ведущие европейские столицы выступают в нем не как прямые участники, а как посредники между Вашингтоном и Москвой.
Предсказание Федора Тютчева
Серьезный системный анализ, которого требует нынешний этап мирового развития, отвечает давней традиции российской дипломатии. В частности, Ф.И. Тютчев в свое время предупреждал о бедствиях, с которыми будет сопряжено объединение Германии как Большой Пруссии. Он также продемонстрировал образец глубокого философского анализа проблем в отношениях Россия–Запад с пророчествами, которые сбылись или сбываются. Он вывел следующую формулу конечности раздельного существования Европы: «Самим фактом своего существования Россия отрицает будущее Запада». Тогда это трудно было понять, но сейчас с этим приходится считаться даже нашим западным партнерам – иначе трудно объяснить то упорство, на уровне инстинктов и вопреки собственным интересам, в проведении политики сдерживания России.
Необходимо помнить, что после Крымской войны и объединения Германии Россия практически утеряла способность оказывать решающее влияние на европейские дела. В итоге мы оказались в роли ведомых и нам пришлось разделить общую трагедию Первой мировой войны, ставшей результатом не только системного кризиса западного общества, но и наследия франко-прусской войны, приведшей к оккупации одной ведущей европейской державой территории другой, и англо-германских противоречий. Та война лишила нас столыпинских «двадцати лет без войны», необходимых для эволюционной трансформации России. Не Советскому Союзу отвечать за пороки Версальской системы и нежелание западных стран гарантировать восточные границы Германии. Отсюда видно, сколь трагичны могут быть последствия недостаточной роли России в европейских и мировых делах для наших собственных интересов, а также интересов Европы и всего мира.
Сейчас, в новых условиях и с качественно новых позиций уверенности в собственных силах, Россия может и должна проводить полноценную политику в Европе и мире по всему спектру актуальных проблем. А это означает в том числе полноценное участие в переустройстве архитектуры европейской безопасности в соответствии с требованиями нашего времени. Мы слишком дорого заплатили за то, что нас не было за «главным столом» европейской политики ни в конце XIX века, ни в начале XX. Если опыт и учит чему-то в данном отношении, то только тому, что в Европе не может быть альтернативы подлинно коллективной системе безопасности. Это тот необходимый минимум, без которого не будет взаимного доверия, а оно требуется для решения множества других проблем Европы и всего мира.
Прагматичная дипломатия
По большому счету, речь идет о прагматичной и многовекторной/многосторонней дипломатии, которая учитывала бы реальные интересы страны и необходимость участия в многообразных альянсах по интересам с открытой геометрией. О возросшем значении внешнеполитической работы говорит и необходимость выявлять как новые угрозы и вызовы, так и новые возможности, что существенно необходимо, дабы с большей уверенностью осуществлялось стратегическое планирование развития страны во всех аспектах, включая военное строительство. К тому же все говорит о том, что нынешний трансформационный момент, начавшийся с падения Берлинской стены в 1989 г.,
входит в эндшпиль: процессы ускоряются, захватывая практически все сферы мирового и национального развития. Хотя новая картина мира определяется только по итогам глобального кризиса, многое можно и нужно предвидеть и предполагать уже сейчас. Такая аналитика дает явные конкурентные преимущества, имеющие и вполне конкретное материальное исчисление.
Достаточно сказать, что многие успехи нашей внешней политики последнего времени, которые обеспечивались внешнеполитической самостоятельностью страны, стали во многом следствием верного понимания перспективных тенденций современного мирового развития, того, что реально, а что уже не работает, что отжило свое и продолжает существовать лишь в сознании западных элит, оказавшихся неспособными, если не ходить далеко за примерами, интеллектуально подготовить переход от холодной войны к миру XXI века.
