Данная статья подготовлена для рабочих записок Института Брукингса «Важна ли справедливость для глобального управления», октябрь 2010 г.
В оценке подходов к международным отношениям традиционно различают гоббсианское и кантианское мировоззрение, и вопрос о том, будет ли внешняя политика Китая вдохновляться идеалами Томаса Гоббса или Иммануила Канта, весьма важен. Однако следует отметить, что политические воззрения этих двух мыслителей различаются совсем не столь значительно, как может показаться на первый взгляд.
Гоббса обычно считают циником, жившим в конце Средневековья и начале новой истории. В своем знаменитом произведении «Левиафан» он предложил потомкам безрадостную картину человеческой природы, предоставленной самой себе. Это путь к неизбежной войне, в которой каждое государство сражается с другим, и люди отчаянно стремятся выжить в джунглях, где жизнь «одинока, несчастна, беспощадна, уныла и коротка». Кант, напротив, изображается с большей симпатией как «современный» немецкий философ эпохи Просвещения. Накануне наполеоновского безумия, охватившего Европу в конце XVIII века, он создает свой последний крупный трактат «Вечный мир» (издан в 1795 г.), где доказывает, что спасение человечества – в создании федерации свободных государств, обязавшихся соблюдать международную конвенцию о запрете войн.
В результате подобных размышлений можно прийти к чрезмерному упрощению, если не к ошибочному заключению, наглядной иллюстрацией которого является вышеупомянутая дихотомия. Далекий от того, чтобы верить в необходимость войн, Гоббс размышлял о порядке, который должен сдерживать своекорыстное стремление человечества к власти. Оптимальным решением он считал гражданское общество, руководимое монархом. Последний, по мнению Гоббса, должен следить за соблюдением порядка, но быть избираемым большинством населения. Чтобы понять Гоббса, необходимо помнить, что он жил в эпоху политической смуты, когда был казнен король Карл I Стюарт. Кант жил в тени, отбрасываемой Французской революцией, и жаждал мира, который могло бы гарантировать международное соглашение о запрете войны.
На самом деле эти мыслители не слишком сильно отличались друг от друга – по крайней мере в области политической философии. Восьмидесятилетние Гоббс и Кант писали свои труды в период «правления террора», который воцарился в их странах. Оба подозрительно относились к демократии и доказывали, что порядок должен обеспечиваться вертикалью власти от монарха к простому народу, который добровольно передает бразды правления во избежание анархии.
Таким образом, представления Китая об идеальном миропорядке нельзя назвать строго гоббсианскими или строго кантианскими, учитывая, что ни одно суверенное государство сегодня не будет доказывать целесообразность всемирной монархии, в центре которой находится вселенский правитель. В действительности Пекин, который давно уже критикует США за реальные или мнимые гегемонистские устремления, меньше других стран хотел бы видеть мировое правительство, возглавляемое Соединенными Штатами. Китай хорошо понимает, что в обозримом будущем у него мало шансов добиться превосходства над этой сверхдержавой.
Кроме того, КНР не заинтересована в роли «заместителя шерифа» при США. Эта должность остается вакантной с тех пор, как после поражения Джона Говарда на декабрьских выборах 2007 г. от нее отказалась Австралия, а у Европейского союза нет ни возможностей, ни заинтересованности, ни склонности, ни желания принять на себя эти обязанности.
В действительности призрак Китая, захватывающего как ненасытный колосс весь земной шар, пожирающего природные ресурсы в Африке, поглощающего компании в Америке и Европе, жадно накапливающего редкоземельные металлы внутри своих границ, строящего ракеты, чтобы сбивать спутники, а также подводные лодки-невидимки, бросающие вызов Седьмому флоту США, и мощные авианосцы для подкрепления своих ВМС, которые патрулируют Мировой океан, готовящего тайную армию хакеров для ведения кибернетической войны против Соединенных Штатов – все это похоже на сказку или поучительную притчу.
Вне всякого сомнения, Запад в целом и США в частности, которые располагают наиболее мощными резервами для модернизации и технологической революции в современной истории, пробудятся от спячки и достигнут еще больших высот. В свое время мы уже видели это, когда советский спутник заставил администрации Кеннеди, Джонсона и Никсона отправить первого человека на Луну. Чуть позже тревогу и страх вызвала книга Эзры Фогеля «Япония как номер один», которая вышла в свет в 1980-е гг., когда японцы, используя систему управления «кейрецу» (форма сотрудничества между банками и компаниями, которая, как считают, объединяет их усилия – Ред.), скупили такие американские символы, как Центр Рокфеллера и киноконцерн Columbia. Это вдохновило Соединенные Штаты на то, чтобы начать доткомовскую революцию в 1990-е годы.
Планы Пекина на будущее куда более прозаичны. Как подчеркивали в течение последних 30 лет все китайские лидеры от Дэн Сяопина до Ху Цзиньтао, Китаю нужно прежде всего сосредоточить усилия на внутренней модернизации и поддержании темпов экономического роста, близких к двузначному числу. Это необходимо для того, чтобы поднять пятую часть человечества из ужасающей нищеты до уровня умеренного процветания, характерного для низшей прослойки среднего класса (в настоящее время показатель ВВП на душу населения удалось подтянуть лишь до 3200 долларов). Для достижения цели Китаю нужна международная стабильность, при которой нефть беспрепятственно следует в Восточную Азию через Ормузский и Малаккский проливы. Ему требуется, чтобы мировая экономика восстановилась хотя бы до уровня оздоровления экспортных рынков, заинтересованных в поглощении потребительских товаров, которые сделаны в Китае.
Следуя этим путем, Пекин будет и дальше охотно признавать за Соединенными Штатами статус мировой торговой державы – как минимум на протяжении следующего поколения, – потому что Китай совершенно точно не готов стать державой номер один в ближайшее время, если вообще он когда-либо будет к этому готов. И коль скоро сверхдержава пожелает выполнять функции мирового жандарма, Китай с этим смирится, придерживаясь принципа «только не в моем дворе» – как во внешней, так и во внутренней политике. Иными словами, Пекин не только будет смотреть сквозь пальцы на «полицейские операции», но в некоторых случаях может и открыто поддерживать их, пока не будет пересечена невидимая черта. Например, пока Седьмой флот США не начнет патрулировать Тайваньский пролив или американские разведывательные корабли не станут перехватывать электронные сигналы в непосредственной близости от базы подводных лодок на Хайнане.
Всеми своими действиями в течение последнего десятилетия Китай иллюстрировал это фундаментальное представление о собственных потребностях. Вступление во Всемирную торговую организацию в 1999 г., поддержка других многосторонних организаций – в частности, ООН и всей Бреттон-Вудской архитектуры, включая Всемирный банк и МВФ – служат красноречивым свидетельством того, что Китай придерживается подобных старомодных воззрений. На самом деле взгляды Китая как нельзя лучше подходят под определение «ретро» – китайские функционеры это доказали, когда лезли из кожи вон, чтобы заполучить летнюю Олимпиаду 2008 года. Данное мероприятие считается до такой степени неактуальным в пресыщенном развитом мире, что продвинутые страны не скрывали своей иронии в отношении Китая в 2000 г., когда тот со второй попытки сумел-таки заполучить Олимпийские игры и устроил массовые празднования на улицах своей столицы. Тем временем жители Осаки, которая была главным соперником Пекина, вышли на демонстрацию, чтобы отпраздновать тот факт, что заявка их города проиграла!
Существуют ли различия между политической элитой и китайским общественным мнением по поводу внешней политики или подхода к международным отношениям? И если да, то в чем они заключаются? Даже беглое знакомство с чрезвычайно активной китайской блогосферой показывает, что общественное мнение далеко неоднородно. Следовательно, оно отличается от внешней политики или подхода к международным отношениям, сформированного политическим руководством Китая в результате трудоемкого процесса консультаций и достижения консенсуса. Этот процесс поразительно отличается от шумных межпартийных дебатов на Западе, которые драматично разворачиваются на общественной сцене, известной как «рынок идей». При этом дебаты подробно освещаются западными средствами массовой информации. Рискуя допустить слишком грубое обобщение, можно достаточно смело утверждать, что китайское общественное мнение по внешнеполитическим вопросам отличается более ярко выраженным национализмом и нетрадиционной направленностью, чем позиция политических элит, придерживающихся традиционных взглядов и ориентации на многостороннее сотрудничество.
По вопросам территориальной целостности, отношений со странами, расположенными по другую сторону проливов, объединения с Тайванем, по Тибету и Синьцзяну подавляющее большинство китайских граждан настроены как минимум столь же бескомпромиссно националистически, как и политические элиты. Что касается китайско-японских отношений, то общественное мнение, вне всякого сомнения, более жесткое и антияпонское в сравнении с позицией руководства. Относительно китайско-американских отношений можно сказать, страна в целом и отдельные граждане по-прежнему бесконечно очарованы Соединенными Штатами. Это давнишнее, фанатичное увлечение разделяется и нынешним поколением молодежи, которую свобода, открытость, оптимизм и динамизм американского социально-экономического строя соблазняют до такой степени, что для них США остаются вне конкуренции как лучшая страна для получения образования и миграции.
Однако по широким вопросам внешней политики китайское общественное мнение не менее националистично или враждебно к Америке, чем политическая элита. Напротив, быстрорастущая национальная гордость китайцев, радующихся достижениям своей страны с 1979 г. – не только экономическим, но также социальным, политическим и военным, – приводит к тому, что китайские граждане не желают подчиняться давлению или запугиванию со стороны Соединенных Штатов в вопросах внешней политики, безопасности или обороны. В то же по важным внутриполитическим вопросам, таким как государственное и корпоративное управление, власть закона, права собственности и права человека, включая право на свободу информации и самовыражения, общественное мнение заметно либеральнее политических элит. В преддверии XVIII съезда Компартии Китая в 2012 г., когда на смену пятому поколению китайских руководителей должна прийти новая плеяда лидеров, никто из нынешнего Политбюро в составе девяти человек не рискует малодушничать во внешней политике, особенно по отношению к США. Это касается как кандидата в постоянные члены Политбюро Бо Силая, секретаря компартии Чунцина, так и ныне действующих вице-президента Си Цзиньпина и исполнительного вице-премьера Ли Кэцяна.
Вопрос на миллиард долларов, на который сейчас трудно дать ответ, заключается в том, кто скорее поддержит увеличение государственных расходов на строительство более справедливого с точки зрения Пекинамеждународного порядка: китайское общественное мнение или политическое руководство. Хотя общество, безусловно, приветствует достижение более благоприятного и значительного статуса КНР на международной арене, из этого вовсе не следует, что простые китайцы одобрят увеличение расходов на внешнеполитические цели ради того, чтобы добиться более справедливого положения в мире.
Напротив, учитывая преимущественно континентальный характер китайской экономики, которая в этом смысле напоминает американскую (хотя Китай еще более замкнутая система, чем Соединенные Штаты), а также то, что КНР находится на более низкой ступени развития, большинство китайских граждан, скорее всего, предпочтет, чтобы деньги были потрачены внутри страны. Пословица «своя рубашка ближе к телу» вполне может стать главным внутриполитическим лозунгом Китая в первой половине нынешнего столетия.
Но что касается политических элит, нет сомнений в том, что они предпочли бы более высокий статус своей державы в системе международных отношений и готовы хотя бы частично финансировать усилия, направленные на достижение этой цели. Достаточно посмотреть на политику в Африке и щедрые инвестиции в таких забытых уголках мира, как Молдавия, не являющаяся рогом изобилия в смысле природных ресурсов.
После череды потрясений и трагедий, пережитых в новейшей истории и, в частности, после быстрого упадка в течение XIX века, когда доля Китая в мировом ВВП сократилась с 30% в 1820 г. до 4% в 1900 г., страна только начала долгий и мучительный путь к своему нормальному состоянию. Китаю приходится восстанавливаться после долгих лет унижения со стороны великих держав в XX веке, японской оккупации и внутренних катастроф, вызванных опустошительной «культурной революцией» и политикой «Большого скачка». Главная цель национального возрождения, конечно, заключается в восстановлении законного положения Китая в качестве регионального лидера в Азии, которое он занимал на протяжении 18 из 20 прошедших веков. Неудивительно, что КНР жаждет мира и стабильности внутри страны и на международной арене, чтобы наверстать упущенное и склеить осколки своей древней цивилизации, которая долгое время напоминала разбитую вазу времен династии Мин. Пекин также надеется достичь хотя бы какого-то подобия былого величия и славы. Китай поддерживает старомодную, хрестоматийную вестфальскую архитектуру сдерживающих друг друга национальных государств, которую Меттерних метко и точно сравнил с «равновесием большого канделябра». Неудивительно, что Китай считает Генри Киссинджера, самого знаменитого из современных последователей Меттерниха, своим старым другом.
