Продуктивный диалог между российским Министерством иностранных дел и отечественным политологическим сообществом развивается в последнее время по нарастающей. Это отвечает фундаментальной задаче вовлечения институтов гражданского общества в различные сферы государственной деятельности, и внешняя политика не может быть исключением. Тем более что речь идет об общей тенденции в развитии международных отношений, где неправительственные организации играют все более значительную роль, зачастую выступая генератором перспективных идей и инициатив. Благодаря вкладу, который вносит гражданское общество, роль России в мировой политике повысится, обретя новые грани и должную глубину. В этом заключается одно из приоритетных направлений приведения ресурсного потенциала российской внешней политики в соответствие с требованиями времени.
Хотел бы рассматривать настоящую статью как вклад в дискуссию «Будущее Азии и политика России», состоявшуюся в начале марта этого года на XIV Ассамблее Совета по внешней и оборонной политике, где мне не удалось выступить. Судя по материалам, разосланным в порядке подготовки мероприятия, в отечественных политологических кругах имеется довольно широкий разброс мнений по указанной и смежной с ней проблематике. С некоторыми из бытующих представлений о политике, проводимой нами на этом направлении, как и об отдельных моментах в развитии современных международных отношений, в целом не могу согласиться. Убежден, что открытая, честная дискуссия окажется полезной для всех и будет способствовать более глубокому пониманию российской внешней политики в стране и за рубежом.
МНОГОНАПРАВЛЕННОСТЬ ВНЕШНЕЙ ПОЛИТИКИ РОССИИ
Прежде всего не могу принять тезис о некоем имманентном противоречии, якобы имеющемся между европейским и азиатским векторами нашей дипломатии. Соответственно неоправданным представляется посыл о «сохранении преимущественно европейской ориентации России», к тому же рассматриваемой как своего рода залог модернизации страны при «неизбежном повороте к Азии». (Боюсь, что под Азией здесь имеется в виду «азиатчина» – понятие столь же отдающее предрассудками, сколь и не соответствующее действительному положению дел.)
Подобное противопоставление различных направлений внешней политики России является искусственным и надуманным. Многовекторность – одна из ключевых ее характеристик, которая закреплена в Концепции внешней политики Российской Федерации, утвержденной президентом РФ в июне 2000 года. Следование этому принципу означает только одно: каждый вектор для нас самоценен, а какие бы то ни было их взаимоисключающие или «компенсационные» схемы неприемлемы. «Разыгрывание» одних партнеров против других было бы, мягко говоря, неумной линией поведения, идущей в русле геополитики «большой игры», которая уже не отвечает природе международных отношений в их современном прочтении. Ведь один из важнейших факторов последних – глобализация с ее противоречивыми последствиями.
Во многом результатом глобализации стал подъем Азии, ускоренное вхождение в мировую экономику и политику целого ряда государств, прежде всего Китая, Индии и участников Ассоциации стран Юго-Восточной Азии (кстати, АСЕАН как один из ключевых региональных игроков почему-то оказалась обойденной вниманием в представленных материалах). Оба процесса взаимосвязаны, отсюда и явление, получившее название «азиатское лицо» глобализации. В том числе и поэтому считаю несостоятельным противопоставление двух важнейших векторов нашей внешнеполитической работы.
Врастать в интеграционные процессы в обширном Азиатско-Тихоокеанском (АТР) регионе мы можем только на путях хозяйственного подъема регионов Сибири и Дальнего Востока, то есть их модернизации, – это аксиома. Так что не вижу противоречия между общим вектором внутреннего развития России, определяемым как «европейский выбор», и целями нашей политики в Азии.
Не могу пройти мимо утверждений о том, что российская политика на азиатском направлении может содержать некий антизападный, антиамериканский подтекст, а также намеков на искушение воспользоваться «ослаблением Америки», которое-де испытывают где-то в московских коридорах власти. Не знаю, как эта подозрительность, бытующая в определенных политических кругах за рубежом, смогла перекочевать в экспертное мнение России. Каждый вектор нашей внешней политики предполагает решение конкретных задач. Какими бы трудными ни были отношения с Европейским союзом, их нам не заменят отношения с другими партнерами. То же самое применимо и ко всем другим векторам, включая азиатский и североамериканский.
Что касается Запада, тут есть о чем порассуждать. Западный альянс стал одной из жертв окончания холодной войны. Этапное значение в этой связи имели определенные события – такие, как опыт консенсусной силовой акции Североатлантического альянса против Сербии, невостребованность НАТО после террористических актов 11 сентября 2001 года и, наконец, разногласия по Ираку. Но главное все же в том, что радикально изменилась сама система координат международных отношений. Поэтому любые попытки реставрации былого трансатлантического единства как обособленного направления в общем потоке международной жизни могут иметь лишь частичный успех.
К тому же после исчезновения «советской угрозы» между США и Европой выявились политико-философские расхождения, различия на уровне мироощущения. Это находит выражение в отсутствии единой точки зрения по целому ряду вопросов (Договор о всеобъемлющем запрещении ядерных испытаний, создание верификационного механизма Биоконвенции, Киотский протокол, Международный уголовный суд, отношение к смертной казни и др.), а также в несоответствии между жесткой англосаксонской моделью экономического развития и социально ориентированной политикой континентальной Европы.
Это не более чем констатация факта одного из многочисленных последствий «разморозки» международных отношений после окончания холодной войны. Вот почему российская внешняя политика на западном направлении не может иметь лишь один-единственный вектор – их несколько. В частности, наличие североамериканского и евросоюзовского направлений нашей внешней политики отражает сложности той реальности, с которой нам приходится сталкиваться, и уж никак не представляет собой попытку «вбить клин» в то, что уже давно перестало быть монолитом. (Замечу, что связующим элементом последнего служила идеология, идеологическая конфронтация.)
МОСТ МЕЖДУ КУЛЬТУРАМИ И ЦИВИЛИЗАЦИЯМИ
Неверно также пытаться пугать нас разного рода угрозами с Востока. На международной арене мы проводим пророссийскую политику – не больше того, но и не меньше. Словом, ориентируемся на собственные интересы, как это, весьма эффективно, опираясь на многовековой опыт, делают все наши международные партнеры. Существование на стыке цивилизаций, а вернее, через постоянное созидание межцивилизационного согласия во многом давалось России за счет собственного развития. Думаю, что ныне эта выпавшая на нашу долю роль – не «щита», а культурно-цивилизационного «моста» – оказывается востребованной, как никогда, и не только органично вписывается в коллективные нужды всего мирового сообщества, но и отвечает нашим коренным национальным интересам, позволяет России решать задачу своего исторического предназначения. Важно только, чтобы наши партнеры не воспринимали это исключительно как возможность пользоваться «мостом» к своей выгоде и без учета наших потребностей. Впрочем, наверное, «мост» – не самый удачный термин. Правильнее говорить о сопряжении интересов Запада и Востока в целях решения острых проблем современности.
В конечном итоге в этом смысл, например, контактов России с движением ХАМАС. В условиях, когда это движение победило на палестинских выборах, признанных всеми как свободные и демократические, политика международного сообщества в ближневосточном урегулировании без инициатив, подобных российской, рискует зайти в тупик, а решения квартета международных посредников – остаться на бумаге. Гибкость, обеспеченная позицией России, дает усилиям квартета второе дыхание. Как известно, демократия – это и обоюдоострое оружие, и одновременно средство исцеления наносимых им ран. Доведя до ХАМАС согласованную позицию международного сообщества, мы запустили процесс его вовлечения в открытую политику – процесс, в котором активно участвует арабский мир. Россию поддержал целый ряд западноевропейских стран. Судя по реакции наших партнеров на итоги московских переговоров, этот шаг уже никем не воспринимается как попытка «самостоятельной игры» за чей-то счет.
Думаю, проблемы восприятия внешней политики России во многом уходят корнями в недопонимание существа разногласий по Ираку. Если с позиций сегодняшнего дня попытаться проанализировать события в Совете Безопасности ООН перед началом войны в Ираке (март 2003 года), трудно не прийти к выводу, что роль России и Китая – при всей ее принципиальной значимости – была далеко не единственным фактором. Ключевым явилось стремление двух крупнейших европейских держав – Франции и Германии – отстоять свою внешнеполитическую самостоятельность и защитить международный правопорядок как отвечающий их фундаментальным национальным интересам. В этом наши позиции совпали, как сейчас они совпадают у всех членов международного сообщества в том, что касается необходимости как можно скорее нормализовать ситуацию в Ираке, блокировать спираль насилия, восстановить суверенитет иракцев над своей страной, не допустить ее развала. Именно поэтому стало возможным вернуться к политической работе по Ираку в ООН и в рамках других форумов.
Иное дело, что заданные с самого начала в одностороннем порядке рамки политического урегулирования в Ираке, несмотря на всё более очевидные серьезные изъяны, не претерпели существенных изменений. Этим объясняется ненормальное и по-своему трагическое положение, когда подавляющее большинство ведущих стран мира и государств региона не в состоянии реально влиять на ход событий, как бы им ни хотелось помочь выправить ситуацию. В этом, видимо, одна из причин и недостаточного участия Китая и Индии в делах региона, о чем справедливо говорится в тезисах СВОПа. Уверен, что обе эти великие страны будут готовы внести свой вклад в подлинно коллективные и равноправные усилия по урегулированию. Скажем, в случае созыва международной конференции по Ираку, актуальность которой возрастает.
Тут уместно обратиться к другому тезису – о том, что длительное иностранное военное присутствие якобы является благотворным, служит инструментом «социально-политической инженерии». Тот факт, что участники коалиции продолжают отзывать свои контингенты из Ирака, свидетельствует о прямо противоположных выводах, которые они делают из своего практического опыта и анализа ситуации. В принципе я убежден в контрпродуктивности подобного средства реализации национальных интересов в международных делах. Такое внешнее присутствие искажает развитие внутренних процессов, создает искушение опереться на силу, даже психологически побуждает недооценивать потенциал политико-дипломатического урегулирования.
В том, что касается иракской ситуации, у нас нет оснований не доверять известному мнению представителей консервативной политической элиты США (Брент Скоукрофт, Збигнев Бжезинский и др.). Нельзя не согласиться и с теми, кто считает, что «остаточное» – после войны в Персидском заливе 1991 года – иностранное военное присутствие в регионе явилось точкой отсчета в развале всей прежней геополитической конструкции на Ближнем Востоке. Полномочия Совета Безопасности ООН, действия в поле уникальной легитимности всемирной организации помогают снять значительную часть издержек, связанных с применением силы. Неплохой пример демонстрирует Афганистан, где размещены подмандатные ООН Международные силы содействия безопасности, командование над которыми взяла на себя НАТО. Но даже в Афганистане, при наличии изначальной поддержки ООН, согласованной мировым сообществом стратегии урегулирования и при отсутствии изначальных разногласий, свойственных иракской ситуации, дела идут далеко не так, как хотелось бы. Стоит ли удивляться тому, чтЧ происходит в Ираке, где процесс урегулирования начинался совсем в иной ситуации?
В данной связи затрагивается вопрос о военных базах внерегиональных держав в Центральной Азии. Никакого нажима на наших партнеров по антитеррористической коалиции нет. Речь идет о другом: военное присутствие было запрошено исключительно в связи с проведением антитеррористической операции в Афганистане. Попытки использовать его в иных целях в корне изменили бы ситуацию. Такое понимание вопроса присуще и самим странам, предоставившим территорию под базы.
«СТАРЫЕ» АЛЬЯНСЫ И НОВЫЕ ИГРОКИ
Если в целом взять «старые» альянсы, перенесенные в новые условия, то перед ними стоит непростая задача трансформации. В настоящее время это в полной мере относится к НАТО. Прежний смысл существования уже не связывает участников таких альянсов, необходимо найти новый. Труднее выходить на общий знаменатель в плане оценки и реагирования на угрозы. Подчас обременительными становятся принятые ранее обязательства, которые уже не поддаются однозначной трактовке.
Но и здесь благотворное воздействие на глобальную политику оказывает тот факт, что международные отношения освободились от жесткой блоковой дисциплины времен холодной войны. «Старые» обязательства не мешают находить точки соприкосновения интересов в контексте сегодняшних реалий. Думаю, что в политологических кругах недооценивается такое явление, как совершенно новые отношения между Россией и целым рядом стран, которые связаны военно-политическими узами, унаследованными от холодной войны. Я имею в виду Грецию, Турцию, Южную Корею, Саудовскую Аравию, другие страны Персидского залива. Наши интересы удачно сочетаются в соответствующих регионах, способствуя созданию сбалансированной региональной архитектуры, будь то в Причерноморье, в Северо-Восточной Азии или на Ближнем Востоке. Все это – зримые символы перемен.
Прежние альянсы могут играть позитивную роль в современных условиях – в частности, в том, что касается сдерживания инстинктов ядерного распространения, борьбы с терроризмом, наркотрафиком. На мой взгляд, выживаемости НАТО в современных условиях способствовала бы трансформация этого альянса в направлении поиска ответов на беспрецедентные угрозы и вызовы. Параллельно следовало бы налаживать контакты с новыми региональными организациями в сфере обеспечения безопасности, такими, как Организация Договора о коллективной безопасности (ОДКБ), тем более что их усилия вполне согласуются, например, на афганском направлении. В рамках Совета Россия – НАТО мы стараемся продвигать именно такое сотрудничество, отвечающее требованиям дня.
Отдельный вопрос – глобализация Североатлантического альянса. Одно дело – глобализация задач: тут можно и нужно действовать в сотрудничестве со всеми прочими государствами и региональными организациями. Другое – когда этот процесс распространяется на членство в альянсе. В числе потенциальных кандидатов называют и государства АТР. Надо ли это в современных условиях? Вряд ли такой разворот приветствовали бы в Азии, где исторически сложились иные традиции, не приемлющие даже намеков на чью-то исключительность, не говоря уже об «осях».
В нашей политике нет и не может быть антиамериканизма. Россия раз и навсегда отказалась от конфронтационных подходов в международных делах. Преследуемые Россией и Соединенными Штатами внешнеполитические цели, в том числе в Азии, в принципиальном плане совпадают: мы хотим больше безопасности и предсказуемости в мире. Если между нами и есть разногласия, то носят они прежде всего политико-философский характер, касаются расхождений во взглядах на новое мироустройство. Этим и объясняется то, что по сравнению с временами «негативно-стабильного» двухполюсного миропорядка мы в чем-то меньше понимаем друг друга.
Сегодня, сумев извлечь уроки из опыта Советского Союза, мы не можем согласиться с «преобразовательной» логикой, при которой сложные процессы вызревания тех или иных форм политической и экономической жизни в различных странах и регионах искусственно форсируются извне. Не верим мы и в возможность утверждения «абсолютной безопасности» за счет попытки достичь многократного военного превосходства над любой страной мира. В свое время именно это привело к развязыванию холодной войны. Не во всем должны сходиться и наши национальные интересы применительно к конкретным ситуациям, не говоря уже о конкуренции в торгово-экономической сфере. Это нормально и не препятствует нашему тесному взаимодействию по целому кругу проблем, не мешает нам быть союзниками по антитеррористической коалиции.
Вопрос еще и в другом. Меняется международная роль всех государств. Россия уже прошла через этот болезненный процесс, нам не пришлось выбирать: реальность сама заявила о себе – и нам оставалось только признать ее. БЧльшей свободой выбора располагали другие, и США, возможно, больше, чем кто бы то ни был. Но существенная модификация роли американского фактора в глобальной политике все же имеет место, – об этом Генри Киссинджер писал в своей «Дипломатии» еще в 1994 году. В результате создаются условия для формирования глобального «оркестра» ведущих держав, способного не только закрепить коллективные начала в мировой политике, но и на деле обеспечить исключение из нее практики создания разного рода балансов сил. Убежден, что такое коллективное лидерство приветствовалось бы подавляющим большинством государств.
Отмечу одну особенность нынешней ситуации в Азиатско-Тихоокеанском регионе. Происходящее здесь можно было бы охарактеризовать как восстановление Китаем своего полномасштабного участия в делах региона. Естественно, что его законное место долгое время занимали другие игроки, вынужденные теперь адаптироваться к новым условиям. Но это объективный процесс, который сопровождается установлением экономической взаимозависимости между Китаем и другими странами, и потому он не должен рассматриваться как создающий кризисную ситуацию. Такую точку зрения разделяют подавляющее большинство региональных держав. Как повсюду в мире, ныне происходит коррекция внутрирегиональной архитектуры. Воспринимать ее надо не как угрозу, а как возможность, которой следует воспользоваться.
РОССИЙСКАЯ СТРАТЕГИЯ
Эти замечания общего характера в разной мере имеют отношение к заданной теме. Теперь что касается непосредственно азиатских дел и нашей политики на восточном направлении.
Азию справедливо относят к одной из главных движущих сил мирового развития, значение и роль которой будут возрастать в обозримой перспективе. Соответственно очевидна и значимость азиатского направления для России. Скажу больше: здесь, как нигде, сопрягаются наши внутренние и внешнеполитические интересы, поскольку без экономического прогресса не может быть прочной основы для нашей политики в этом регионе. А она напрямую зависит от социально-экономического, инфраструктурного и иного развития Сибири и Дальнего Востока.
Азия демонстрирует высокую устойчивость к разного рода кризисным явлениям. Экономический рост влечет за собой не только потребность в доступе к рынкам сбыта, но и – во все больших масштабах – к современным технологиям и энергоресурсам. Можно ожидать, что проблематика энергобезопасности будет становиться все более актуальной темой многостороннего и двустороннего взаимодействия в Азии. Эти потребности определяют и наш вклад в поступательное развитие региона. Речь идет в том числе о развитии человеческих ресурсов и инновационного сектора Сибири и Дальнего Востока.
Отличительная черта нынешней Азии – бурный характер интеграционных процессов как в субрегиональном, так и в общеазиатском форматах, процессов, которые порой накладываются друг на друга, а порой являются взаимодополняющими. Рост активности действующих в регионе многосторонних объединений – яркое отражение общей тенденции к многосторонности и коллективной выработке решений. В качестве примеров можно упомянуть деятельность таких авторитетных структур, как форум Азиатско-Тихоокеанского экономического сотрудничества (АТЭС), АСЕАН, Шанхайская организация сотрудничества (ШОС). В целом таких объединений в Азии более десятка.
Тенденция к расширению и углублению интеграционных процессов в Азии будет усиливаться. В отличие, скажем, от Европы азиатское пространство не гомогенно в культурно-историческом и политическом плане. Разные субрегионы имеют свою специфику. С этим связаны стремительный и неуклонный рост числа многосторонних объединений и отсутствие на данный момент всеохватывающей структуры по типу ОБСЕ. Есть все основания ожидать, что общая направленность к многосторонности в АТР останется доминирующей. Соответствующие механизмы будут брать на себя все большее бремя по решению актуальных региональных проблем, создавать оптимальные схемы кооперации между собой, а также с внерегиональными игроками. Эта объективная тенденция замечена и учтена нами еще два года назад, когда на саммите ШОС была выдвинута Ташкентская инициатива по формированию партнерской сети многосторонних объединений в АТР. В рамках ее реализации уже созданы механизмы взаимодействия ШОС с АСЕАН и СНГ, в стадии выработки – документы о сотрудничестве с ОДКБ и Экономической и социальной комиссией ООН для Азии и Тихого океана (ЭСКАТО).
Признавая объективный характер глобализации, азиатские страны придерживаются мнения, что «расходная часть» этого процесса не должна ложиться только на них. Например, деятельность АТЭС, которую некоторые из его участников первоначально стремились ориентировать на торгово-экономическую либерализацию в выгодном для себя ключе, преобразовалась в формы, более соответствующие азиатским представлениям и традициям. Страны Азии в подавляющем большинстве продолжают курс на постепенную экономическую модернизацию при сохранении социальной и политической стабильности как важнейшего условия национального бытия.
После холодной войны фактор безопасности не потерял свою актуальность для Азии. Более того, на первый план вышли новые угрозы и вызовы: терроризм, экстремизм, наркотрафик, торговля людьми, незаконная торговля оружием, эпидемии, природные катаклизмы и другие, борьба с которыми требует солидарных усилий. Азиатские страны справедливо настаивают на том, что такое взаимодействие не должно вести к подрыву их суверенитета. Если мы не хотим вставать на путь применения двойных стандартов, то это верно и в отношении стран Центральной Азии. На такой основе будут отвечать на вызовы модернизации и государства Ближнего Востока.
Указанные особенности азиатских интеграционных процессов создают объективную базу для эффективного вхождения в них России. Наша страна располагает мощным потенциалом для содействия решению практических проблем региона и последовательно отстаивает основополагающие нормы международного права, принципы взаимной выгоды, признания и уважения законных интересов, национальных особенностей и традиций всех членов международного сообщества, диалога религий, культур и цивилизаций. Последний приобретает особое значение в нынешних условиях. Специфика обширного региона, включая его культурно-цивилизационное разнообразие и методы развития, позволяет отработать здесь своего рода модель комплексной стратегии поддержания межцивилизационного согласия в мире.
Наши азиатские партнеры понимают, что не только России нужна экономически мобильная и политически стабильная Азия, – сама Азия заинтересована в процветающей России. Становится все более очевидным соображение чисто прагматического порядка: без российского энергетического, научно-технического и интеллектуального потенциала Азии будет, как минимум, трудно достичь целей всеобщего экономического процветания, которое и является фундаментальной идеей азиатской интеграции.
Разумеется, внешнеполитические усилия должны идти рука об руку с нашей собственной хорошо продуманной социальной, экономической, энергетической, миграционной, инфраструктурной и экологической политикой в регионах Сибири и Дальнего Востока. Такая стратегия могла бы стать тем, что справедливо называют назревшим «новым рывком к Тихому океану». Серьезные сомнения, однако, вызывают звучащие порой предположения, что эта цель достижима только в рамках проекта многостороннего инвестиционного освоения Сибири и Дальнего Востока. Интернационализация внутреннего развития страны слишком уж напоминает другую эпоху. А если под этим подразумевается попытка инициировать некий дележ «советского наследства», да еще в условиях, когда Россия находится на подъеме, то это уже явный перебор, что-то из области политической фантастики.
Убежден, что задача поддается решению прежде всего нашими собственными усилиями, разумеется, с привлечением на сбалансированной основе инвестиций всех заинтересованных стран региона. При всей сложности задач развития азиатской части страны мы не будем ни отказываться от своего суверенитета, ни делиться им с другими. Никто, кроме нас самих, не позаботится о том, чтобы все ресурсы этих районов, включая человеческие, полностью были востребованы, чтобы развитие осуществлялось в первую очередь в интересах тех, кто там живет и кто захочет там жить.
Вопрос этот принципиальный, и никакие псевдогеополитические соображения его не отменяют. В основе данного важнейшего фактора нашей политики должно лежать не «разыгрывание» США и Китая вокруг вопроса о доступе к нашим ресурсам, как предлагают некоторые политологи, а четкое понимание условий сотрудничества по освоению ресурсов на базе российских законов. Именно исходя из этого, не руководствуясь соображениями энергетического эгоизма и не отказываясь от своих законных прав, Россия избрала в качестве приоритетной темы своего председательства в «Группе восьми» проблематику глобальной энергетической безопасности.
Приведенные соображения со всей очевидностью подсказывают практические выводы для политики России в Азии. Главный из них состоит в том, что, продолжая наращивать созданные за последние годы связи добрососедства и партнерства в двусторонних отношениях, прежде всего с ближайшими соседями – как с коллегами по СНГ, ЕврАзЭС, ШОС, так и с партнерами по другим объединениям, следует и далее активизировать участие в перспективных многосторонних структурах АТР.
Для решения этой задачи в последнее время сделано немало. В том, что касается многосторонней составляющей нашей политики в Азии, достаточно упомянуть несколько недавних событий. Это выход ШОС на этап практического сотрудничества государств-членов в области безопасности и экономического взаимодействия, вывод диалога Россия – АСЕАН на высший уровень, инициативное российское участие в форуме АТЭС, прием нашей страны в члены Диалога по сотрудничеству в Азии и в качестве наблюдателя в Организацию Исламская конференция, участие главы Российского государства в первом Восточно-Азиатском саммите.
Таким образом, сформированы необходимые предпосылки для того, чтобы взаимовыгодное партнерство со странами Азиатско-Тихоокеанского региона обрело новое качество. Признание значимости России как конструктивного фактора в Азиатско-Тихоокеанском регионе создало совершенно новые возможности как в деле региональной интеграции, так и в плане закрепления самостоятельной роли государств региона в глобальной политике. Практика этого партнерства, с другой стороны, убедительно свидетельствует о реальных глубоких интересах России в Азии, к которой мы, как и к Европе, принадлежим.
