История двух пандемий – это история двух Европ: разница в пережитом опыте кажется настолько же существенной, как между должниками и кредиторами во время кризиса еврозоны и как между странами, куда стремились беженцы в 2015 г., и теми, где они не хотели оставаться. Когда Европа столкнется с долгосрочными последствиями пандемии, различия пережитого опыта трансформируются в серьёзный раскол.
Тезисы
- Опыт пандемии COVID-19 разделил Европу так же, как кризис в еврозоне и ситуация с беженцами: юг и восток чувствуют себя более пострадавшими, чем север и запад.
- Одни напрямую пострадали от болезни, другие ощутили экономические последствия, кого-то коронавирус не затронул. Экономические жертвы COVID-19 чаще считают ограничения слишком жёсткими и скептически относятся к намерениям своих правительств, которые стояли за введением локдаунов.
- Мнения европейцев по поводу мотивации правительств при введении ограничений разделились: доверчивые верят властям, подозрительные считают, что правители хотят скрыть свои ошибки, обвинители полагают, что правительства пытаются увеличить контроль над людьми.
- Возник раскол между теми, кто полагает, что в контексте пандемии главная угроза их свободе исходит от правительств, и теми, кто опасается поведения своих сограждан.
- Существует серьёзный поколенческий раскол: молодёжь склонна винить правительства в последствиях пандемии и ощущает себя более пострадавшей.
- Польшу, Германию и Францию можно рассматривать как архетипы постпандемийной политики.
Введение
COVID-19 в Европе – это история двух пандемий, и разница, возможно, будет ощущаться на протяжении многих лет. Как показал опрос, проведённый для Европейского совета по международным отношениям (ECFR), большая часть жителей севера и запада континента не почувствовала прямого воздействия коронавируса, для многих из них это скорее жестокий зрелищный спорт, а не разрушительный жизненный опыт. В Восточной и Южной Европе люди говорят, что их напрямую затронуло тяжёлое заболевание или его экономические последствия.
Этот раскол только начинает проявляться. Но скоро он будет формировать отношение граждан к политике, роли государства, идее свободы и контурам европейской политики в целом. Под континентальным расколом скрываются другие линии разлома, возникшие внутри наших обществ: между молодыми и пожилыми, между теми, кто пострадал экономически, и теми, кто считает COVID-19 кризисом исключительно системы здравоохранения, между теми, кто воспринимает государство как защитника, и теми, кто видит в нём угнетателя.
Как пандемия расколола Европу
Неудивительно, что коронавирус разделил Европу. Каждый серьёзный кризис последнего десятилетия оставил свой след в политике континента. Кризис еврозоны – это раскол севера и юга Европы, континент поделился на должников и кредиторов. Кризис с беженцами создал другую линию разлома, на этот раз между востоком и западом. Но эти линии разделения были видимыми и кристаллизовывались определёнными лагерями, которые воздействовали на другие сферы политики. Пандемия же на начальном этапе, казалось, объединила европейцев. Всё начиналось на национальном уровне – правительства закрыли свои границы, затем кризис приобрёл общеевропейский характер – члены ЕС договорились закупать вакцины коллективно, а кульминацией стал план восстановления «Следующее поколение Евросоюза».
Однако со временем стало ясно: опыт пережитой пандемии в странах Евросоюза существенно различается: Опрос ECFR был призван показать, как по-разному кризис воздействовал на европейцев. Одна группа была прямо или косвенно затронута COVID-19 – люди перенесли болезнь в тяжёлой форме или потеряли близких (некоторые к тому же ощутили экономические последствия). Вторая группа заявила в ходе опроса, что коронавирус не затронул напрямую их самих и их близких, но они испытали серьёзные экономические проблемы. Третья группа вообще не ощутила прямого воздействия пандемии.
Опрос выявил линию разлома между востоком и югом – с одной стороны, и севером и западом – с другой. 54 процента респондентов заявили, что их лично COVID-19 не затронул, – но эта группа распределяется между странами неравномерно. В Швеции, Дании, Франции, Нидерландах, Австрии и Германии большинство респондентов сказали, что их персонально – или их родственников и друзей – не коснулась тяжёлая болезнь, утрата близких или экономические трудности. Однако большинство респондентов в Болгарии, Венгрии, Польше, Испании и Португалии говорят, что кризис их непосредственно затронул.
История двух пандемий – это история двух Европ: разница в пережитом опыте кажется настолько же существенной, как между должниками и кредиторами во время кризиса еврозоны и как между странами, куда стремились беженцы в 2015 г., и теми, где они не хотели оставаться. Когда Европа столкнется с долгосрочными последствиями пандемии, различия пережитого опыта трансформируются в серьёзный раскол.
Общества, разделённые ковидом
Результаты опроса ECFR позволяют говорить о формировании трёх основных линий разлома. Они могут привести к более длительному расколу, который изменит политику многих европейских стран или усилит социальную напряжённость.
Молодёжь в жертву
В романе «Барон на деревьях» (1957 г.) Итало Кальвино рассказывает историю молодого барона Косимо, ему настолько отвратителен образ жизни родителей, что он отказывается есть суп из улиток, забирается на дерево в саду и обещает никогда не спускаться. Косимо сдерживает слово и живёт на деревьях, в полной изоляции от старшего поколения. Коронакризис рискует создать аналогичный раскол.
Из всех разломов, выявленных опросом ECFR, самый очевидный – и внутри европейских обществ, и в Европе в целом – поколенческий. Почти две трети респондентов старше шестидесяти не ощутили воздействия коронакризиса на них лично, среди респондентов моложе тридцати такой ответ дали лишь 43 процента. Только во Франции и Дании большинство опрошенных моложе тридцати лет сказали, что кризис их не коснулся. Испания, Португалия, Венгрия и Польша – исключение среди возрастной группы старше шестидесяти, большинство говорит, что их затронула пандемия.
Когда пандемия только началась, мы усвоили урок: в первую очередь ковид ударит по старшему поколению. Но, как показал опрос ECFR, молодые люди полагают, что главными жертвами пандемии стали именно они. В случае с пожилыми европейцами вирус действительно представлял угрозу их жизни, но большинство заявляет, что не ощутило непосредственного воздействия. В случае с молодёжью пандемия стала угрозой их образу жизни. Поэтому многие говорят, что пострадали. И это неудивительно. В наших стареющих обществах политика по налогам и госрасходам, по экологии и градостроительству формируется в интересах более возрастных граждан, которые голосуют на выборах, а не молодёжи, которая унаследует планету. Однако различия в ущербе, нанесённом COVID-19, кажется более значительными.
Во многих обществах есть ощущение, что будущее молодых принесено в жертву ради их родителей, бабушек и дедушек.
Одним из последствий пока можно назвать циничное отношение молодёжи к намерениям правительств. Например, как свидетельствует опрос, молодые люди меньше склонны верить, что главной мотивацией властей при введении пандемийных ограничений является борьба с распространением вируса. Среди респондентов до тридцати лет 43 процента скептически относятся к мотивам правительств: 23 процента считают, что власти в основном стараются создать видимость контроля, ещё 20 процентов полагают, что правительства используют пандемию как предлог для усиления контроля над обществом. Среди респондентов старше шестидесяти лет обе цифры значительно ниже (14 процентов).
COVID-19 ещё больше подорвал доверие молодых европейцев к политической системе, и это может негативно сказаться на будущем демократии. Исследование Центра за будущее демократии Кембриджского университета показывает: ещё до коронакризиса современная молодежь была поколением, наиболее неудовлетворенным действиями демократических правительств. Представители этого поколения оценивают преимущества демократии более скептически, чем старшее поколение и молодёжь в прошлом.
Пандемия как катастрофа экономики и здравоохранения
Второй разлом, выявленный опросом ECFR, – между теми, кто пережил длинный год пандемии как кризис системы здравоохранения, и теми, кто воспринимает её исключительно как экономическую катастрофу. Экономические жертвы пандемии особенно скептически относятся к мотивации властей при введении локдаунов и склонны обвинять их в использовании ковида как предлога для контроля над обществом – в отличие от тех, кого болезнь затронула лично или не коснулась вообще. Они также чаще говорят, что пандемийные ограничения были слишком жёсткими.
В ходе опроса изучалось отношение граждан к мотивации властей. Мы выделили три основные группы. Первая группа – доверчивые – полагают, что главный мотив – общественная безопасность и прекращение распространения вируса. Вторая группа – подозрительные – считают, что основной мотив – скрыть беспомощность и некомпетентность правительства, симулируя активность. Третья группа – обвинители – уверена, что правительства используют коронавирус как прикрытие для усиления контроля над жизнью граждан.
64 процента европейцев – доверчивые, 19 процентов – подозрительные и 17 процентов – обвинители. Однако доля доверчивых значительно меньше в Польше (38 процентов), Болгарии (50 процентов) и Франции (56 процентов), чем в остальной Европе. Соответственно, в этих странах больше подозрительных граждан: 34 процента в Польше и 24 процента в Болгарии. Даже в Германии и Франции 21 и 20 процентов респондентов мыслят таким образом. В Болгарии, Польше и Франции также наибольший процент обвинителей – почти четверть опрошенных.
Как показывают данные исследования, люди, лично столкнувшиеся с болезнью или потерявшие близких, а также те, кто не ощутил воздействия кризиса, верят, что локдауны должны были ограничить распространение вируса. Из тех, кто лично столкнулся с болезнью или утратами, 61 процент относится к группе доверчивых, среди не затронутых кризисом доверчивых 68 процентов.
В то же время в большинстве стран, где проводилось исследование (кроме Дании, Португалии и Швеции), те, кто почувствовал исключительно экономические последствия COVID-19, наиболее скептически относятся к мотивам властей при введении ограничений. Среди высказавших такое мнение около половины (55 процентов) относятся к доверчивым и верят, что главный мотив ограничений – остановить распространение вируса. Самая большая доля обвинителей также среди тех, кто заявил об экономических последствиях коронакризиса (23 процента) по сравнению с теми, кого ковид не затронул (15 процентов) или кто лично столкнулся с болезнью (17 процентов).
Исследователи также хотели выяснить, как респонденты оценивают ограничения, введённые в стране: как слишком жёсткие, адекватные или недостаточно жёсткие. Разница очень существенная. В Венгрии, Дании, Болгарии и Португалии большинство тех, кто столкнулся с болезнью, считают ограничения адекватными. В Нидерландах, Италии, Испании и Австрии с этим согласна большая часть опрошенных. С другой стороны, большинство в Швеции и подавляющее большинство во Франции полагают, что ограничения были недостаточно жёсткими. В Польше, напротив, большая часть опрошенных заявила, что ограничения были слишком жёсткими.
Разница внутри обществ опять же значительная, и наиболее скептически настроены экономические жертвы коронакризиса. 31 процент респондентов, ощутивших только экономическое воздействие кризиса, считают принятые меры слишком жёсткими по сравнению с 21 процентом среди тех, кто столкнулся с болезнью, и 22 процентами среди не затронутых кризисом.
Разлом по линии свободы
Третий серьёзный разлом, выявленный в ходе исследования, связан с идеей свободы. Граждан спрашивали, насколько свободными они чувствуют себя в эпоху ковида и как эти ощущения можно сопоставить с жизнью до пандемии. Это важный момент, поскольку кризис привёл к существенным сдвигам в отношении политических партий к свободе: многие партии мейнстрима усердно одобряли действия правительств, а популистские становились более либертарианскими.
В целом в Европе 22 процента опрошенных заявили, что по-прежнему чувствуют себя свободными в обычной жизни. 64 процента сказали, что чувствовали себя свободными два года назад, до начала пандемии. Доля тех, кто сегодня не чувствует себя свободным, составляет 27 процентов, а 7 процентов не ощущали свободы и два года назад. Больше всего тех, кто сейчас чувствует себя свободным, в Венгрии (41 процент) и Испании (38 процентов). Интересно, что гораздо больше не чувствующих себя свободными мы обнаружили в Германии (49 процентов), где не было полного локдауна, который ввели многие другие страны, а также в Австрии (42 процента).
Данные опроса свидетельствуют о том, что кризис наиболее серьёзно повлиял на восприятие свободы в Австрии (разница в 63 процентных пункта), Нидерландах (60 п.п.) и Германии (57 п.п.). Большинство европейцев заявили, что чувствовали себя свободными до кризиса. Только в Испании и Италии менее 50 процентов опрошенных сказали, что ощущали себя свободными два года назад.
37 процентов из тех, кто испытал экономические проблемы из-за кризиса, чувствуют несвободу. Среди тех, кто столкнулся с болезнью, этот показатель составляет 26 процентов, и 25 процентов – среди тех, кого кризис не затронул. Кроме того, если мы посмотрим на данные по тем, кто испытал только экономические последствия COVID-19, везде (кроме Нидерландов) они реже говорят, что чувствуют себя свободными. В двух странах – Германии и Австрии – ощущение несвободы доминирует среди экономических жертв коронакризиса (67 и 58 процентов соответственно). Мы также хотели выяснить, кого респонденты винят в продолжающемся воздействии кризиса и, следовательно, в ограничении своей свободы. Оказалось, что восприятие виновных существенно разнится. Тем не менее можно выделить две основные группы.
Одна группа – 43 процента из тех, у кого есть чётко сформированное мнение, – полагают, что угроза свободе исходит в основном от правительств и институтов. Представители этой группы винят Китай, меры, принятые национальными правительствами, Еврокомиссию, транснациональные компании, вакцинный национализм или другие страны.
Другая группа полагает, что угроза свободе исходит от членов общества, которые не следуют правилам, от людей, возвращающихся из путешествий, а также от иностранцев. Эта группа составляет 46 процентов от респондентов, имеющих чётко сложившееся мнение. Можно назвать эту группу последователями французского философа Жан-Поля Сартра, который считал, что «ад – это другие».
Большинство имеющих чётко сложившееся мнение в Польше (65 процентов), Франции (59 процентов), Испании (59 процентов) и Венгрии (52 процента) относятся к первой группе. В то же время большинство считающих, что угроза исходит от других людей, было обнаружено в Нидерландах (67 процентов), Австрии (62 процента), Португалии (61 процент), Дании (61 процент), Швеции (60 процентов), Германии (60 процентов) и Болгарии (55 процентов). В Италии мнения разделились поровну.
Между двумя группами есть и поколенческие различия.
Разделение на две эти группы ведёт к новым политическим противоречиям вокруг идеи свободы. В целом в Европе сторонники партий мейнстрима склонны считать, что другие люди виноваты в воздействии коронавируса на их страну. В качестве примера можно назвать сторонников правящей Австрийской народной партии, движения «Вперёд, Республика!» во Франции, ХДС/ХСС в Германии и Народной партии за свободу и демократию в Нидерландах, которая является основным участником правящей коалиции.
Вероятно, эти настроения зародились вследствие введения при поддержке этих партий набора ограничительных мер, направленных на прекращение распространения вируса. В то же время сторонники многих правых популистских партий полагают, что главная угроза свободе в связи с пандемийными ограничениями исходит от правительства и институтов власти. Популисты активно пытаются изобразить мейнстримные партии новой авторитарной силой. Себя они позиционируют как либертарианцев, а не будущих автократов. Например, сторонники партии «Голос» в Испании, «Лиги» в Италии, Австрийской партии свободы, Шведских демократов и Партии свободы в Нидерландах склонны винить в последствиях коронакризиса правительства и институты власти, а не других людей.
Заключение: Германия, Польша и Франция – архетипы новой политики?
Политические противоречия, обусловленные разным восприятием свободы, по-разному проявляются в европейских странах. Исследование ECFR позволяет назвать Польшу, Германию и Францию архетипами новой, постпандемийной политики. В каждой из них отмечается динамика, которую можно обнаружить и в других европейских странах.
В Польше пандемия развивается в условиях «поляризованной демократии». Кризис усилил раскол между давно существующими идеологическими группами в обществе. Поскольку большая часть населения не доверяет правительству, ковидные ограничения считают злонамеренными, а главную угрозу свободе видят в действиях властей. В Польше самый высокий процент людей, которые считают, что правительство использует пандемийные ограничения, чтобы создать иллюзию контроля, или как предлог для контроля над обществом. В результате большинство поляков полагают, что главная угроза их свободе исходит сверху – они винят правительство и другие институты в воздействии пандемии на их жизнь.
В Германии политическая система уже давно относится к категории «консенсусная демократия» в отличие от поляризованной между партиями. Данные ECFR показывают, что в обществе нет серьёзной оппозиции уровню введённых ограничений и стоящим за ними мотивам. Однако внешний консенсус скрывает очень высокий уровень недовольства. В Германии самый высокий процент граждан, ощущающих себя несвободными (49 процентов, как отмечалось выше) и значительное изменение по сравнению с тем, как респонденты чувствовали себя два года назад – только 9 процентов заявили, что не чувствовали себя свободными тогда. Даже сторонников партий правящей коалиции 42 процента (ХДС/ХСС) и 43 процента (социал-демократы) чувствуют себя несвободными, среди избирателей «Альтернативы для Германии» таких 71 процент.
Во Франции пандемия вызвала кардинальные изменения политической философии основных правящих и оппозиционных партий. Это «небинарная демократия». Кризис заставил либеральных сторонников центристской политической платформы Эммануэля Макрона поддержать интервенционистские действия государства – 89 процентов заявили, что введённые ограничения были адекватными или недостаточно жёсткими. В то же время среди нынешних сторонников Марин Ле Пен, партия которой нередко стремилась к более авторитарному государству, почти треть (33 процента) считает, что ограничения были слишком жёсткими, и хочет, чтобы партия позиционировала себя как трибуна для борьбы за свободу против репрессивного государства. 84 процента сторонников Макрона полагают, что главная мотивация ограничений – борьба с распространением вируса, среди голосующих за Ле Пен с этим согласен лишь 41 процент. При этом 37 процентов сторонников Ле Пен считают главным мотивом введения ограничений контроль над обществом, с этим согласен лишь каждый двадцатый сторонник Макрона.
На ранней стадии кризиса многие граждане объединились вокруг национальных правительств, и страны – члены ЕС двигались к более тесному сотрудничеству. Но позже кризис может привести к усугублению противоречий внутри стран и между ними.
Пандемия по-разному затронула людей, и это создаёт различия в восприятии во многих странах. На севере и западе Европейского союза ситуацию воспринимают иначе, чем на юге и востоке. Последствия раскола из-за кризиса системы здравоохранения, экономических жертв и идеи свободы могут оказаться долгосрочными. Но главный раскол – поколенческий.
Пока ещё рано говорить, как тренды, выявленные в исследовании ECFR, изменят политику внутри европейских стран и между ними. Но линии разлома, которые до сих пор оставались скрытыми, могут ознаменовать новую политическую эпоху в Европе. Новые противоречия в обществе, обусловленные коронакризисом, окажут на европейскую политику не меньшее влияние, чем финансовый и миграционный кризисы прошлых лет.
Эта статья написана на основе опроса общественного мнения в двенадцати странах ЕС, проведённого по заказу Европейского совета по международным отношениям (ECFR) Datapraxis и YouGov (Австрия, Дания, Франция, Германия, Италия, Польша, Португалия, Испания, Швеция), AnalitiQs (Нидерланды), Alpha (Болгария), и Szondaphone (Венгрия). Исследование проходило в конце мая – начале июня 2021 г., суммарная выборка – 16 267 респондентов.
ECFR
