В Грузии произошли беспорядки, связанные с попыткой властей принять закон об иноагентах. Проект (точнее два) в итоге отозвали, тема пока снята с повестки дня. Казус необычный, поскольку грузинское руководство – какое угодно, но только не пророссийское и не антизападное, однако загоняют его исключительно в эту нишу – сейчас в чести черно-белые изображения. Но предмет этой коллизии интересен в более широком контексте.
Понятие «иноагент», закреплённое накануне Второй мировой войны в США для противодействия вражеской пропаганде, обрело новую жизнь в XXI веке. До недавнего времени оно в основном присутствовало в полемике между Россией и Западом. Последний обвинял российские власти, что при помощи этого статуса Кремль отсекает от активной деятельности несогласных. Аргументы Москвы, что всякое правительство должно понимать, какие иностранные деньги и на что идут в зоне его суверенной ответственности, отвергались как оправдание для ограничения свобод граждан, ибо гражданское общество должно иметь право на финансирование, независимое от собственных властей.
Здесь и кроется основное противоречие, проявления которого мы сейчас, скорее всего, будем наблюдать всё чаще и повсеместно. Идея о том, что трансграничное финансирование неправительственных организаций – явление не просто допустимое, но и совершенно нормальное, необходимое, стало продуктом и приметой периода либеральной глобализации. Такой взгляд на гражданское общество логично вытекал из самого концептуального подхода. Если целью является устранение торговых, экономических, в идеале – политических барьеров и формирование единого пространства правил в масштабах всего мира, то и неправительственные структуры либо вовсе не имеют национальной привязки, либо максимально аффилированы с международными организациями. Это противоречит классическому представлению о гражданском обществе, суть которого как раз в его происхождении снизу, то есть возникновении на национальной почве.
Пять лет назад в доктринальных документах США было закреплено положение о возвращении соперничества великих держав как основного содержания международной политики. Это подвело черту под предыдущим периодом. Если такова суть мировой политики, в ход идут все инструменты, а прежнее – «деньги не имеют национальности» и «информация пусть распространяется без преград» – уже не может восприниматься вне такого контекста.
На протяжении предшествующей пары десятилетий была действительно достигнута высокая степень открытости государств и к общественно-политической, и к информационной деятельности. С этим, кстати, отчасти связано и значительное увеличение штатов посольств после холодной войны – расширился фронт работ, в том числе с обществами. Впечатляющие масштабы взаимных высылок дипломатов после 2018 г. связаны с обвалом отношений, но имеют и объективную основу. Посольства возвращаются к более классическим, то есть узким задачам, и такому количеству сотрудников уже нечем заняться.
Тот же феномен – ограничения на работу медиа, которая относительно свободно допускалась после окончания холодной войны.
В Европе и США меры против российских и отчасти китайских информационных каналов объясняли тем, что они финансируются государством, в то время как те, что направлены на Россию и Китай, – общественные или частные. Даже если это так (хотя далеко не во всех случаях), современное социально-политическое устройство демократических стран предполагает тесное переплетение государственного и негосударственного сектора. Так что формально негосударственная структура может служить инструментом государства. Бывает и наоборот, хотя реже.
Как бы то ни было, уход от прежней модели глобализации в экономике и политике не позволяет рассчитывать на сохранение присущей ей схемы взаимодействия на уровне гражданского общества. И это не уже не вопрос отношений России и Запада. Он находился на первом плане по той причине, что Россия сначала максимально открылась, рассчитывая на интеграцию в западное сообщество, а потом стала пересматривать эту цель и демонтировать быстро укоренившийся в 1990-е – 2000-е гг. подход. Китай, например, несмотря на глубокую экономическую интеграцию, свою социально-политическую сферу для внешнего присутствия практически не открыл. Но теперь всё более уверенный контроль над тем, кто и откуда что финансирует, становится общей заботой везде, вне зависимости от формы государственного управления.
Содержит ли новый этап риск того, что под бренд иностранного агента будут загонять всех инакомыслящих? Без сомнения, да – везде и повсюду правительства руководствуются одними инстинктами. Но, увы, этот новый этап – неизбежное следствие предыдущего. Маятник идёт в обратную сторону столь же далеко, как зашёл в другую.
Российская газета
