Россия в глобальной политике

Принимаемые Европарламентом на протяжении последних двадцати лет законы по регулированию исторической памяти и резолюции, отождествляющие нацизм и коммунизм, являются важной вехой процессов, идущих в Европе довольно давно. Попытки уравнять коммунизм и нацизм последовательно предпринимаются на Западе с конца Второй мировой войны.

Эти процессы значительно ускоряются в 1970–1980-е гг., преодолевают критический рубеж с падением Берлинской стены, выходят на законодательный уровень в ЕС со вступлением в него стран Восточной Европы в 2004 году. Долгое время шаги по «уравниванию» вызывали волну критики со стороны самых разных лиц, сил и организаций – в том числе в Восточной Европе, но сегодня она постепенно сходит на нет.

Если проследить за этапами этого процесса во Франции, можно увидеть, что эволюция отношения к коммунизму вплоть до уравнивания его с нацизмом – это, с одной стороны, результат трансформации интеллектуального сообщества, а с другой – следствие изменения соотношения сил в обществе.

Во Франции, как и во многих других странах Европы, коммунистические движения сыграли огромную роль в освобождении от нацизма: значительная часть участников сопротивленческих движений были коммунистами. По некоторым данным, около 80–90 процентов расстрелянных немцами французских сопротивленцев были членами Компартии[1]. Программа Национального совета сопротивления (CNR), во многом основанная на коммунистических принципах равенства и требованиях планирования и национализации, заложила основы социальной послевоенной модели Франции. Неудивительно, что на парламентских выборах 1946 г. коммунисты во Франции получили 25,98 процента голосов, а на муниципальных выборах 1947 г. – 29,9 процента. С 1944 по 1947 г. коммунисты входили во все французские правительства. Однако план Маршалла положил этому конец.

Предварительным условием первого четырёхлетнего плана американской помощи было немедленное выведение коммунистов из правительств семнадцати стран, подписавших договор. Европейцы повиновались, и к 1948 г. все коммунисты были исключены из правительств стран Западной Европы, оказавшись в оппозиции.

Холодная война в сфере культуры, начавшаяся в Европе в 1945 г. с мощным импортом американской культурной продукции в Старый Свет, разгорелась особенно сильно после 1968 года. Приверженцы либеральной идеологии, так называемые «новые философы», вытесняют интеллектуалов старой закалки, в среде которых влияние марксизма и коммунизма было весьма велико.

Известный отчёт 1985 г. сотрудников ЦРУ, базировавшихся во Франции, говорит о «дезертирстве левых интеллектуалов»[2]. Авторы отчёта с удовлетворением пишут об утрате влияния марксистких идей во Франции после десятилетий «тесного союза между академическими кругами и рабочими движениями». Эти «круги», представленные в 1970-е гг. Мишелем Фуко, Роланом Бартом, Жаком Лаканом и Луи Альтюссером, в конце концов отвернулись от марксизма, говорится в докладе ЦРУ, который приветствует «сдвиг вправо» французского интеллектуального сообщества и появление антимарксистских «новых философов» – Бернара-Анри Леви и Андре Глюксмана, которые в 1980-х гг. добились признания благодаря своему «антитоталитарному гуманизму».

Как отмечают в докладе представители американских спецслужб: «Новые философы компенсируют туманность своих трудов яркостью своих появлений в СМИ. Это настоящие медийные звёзды, детально излагающие свои взгляды в длинных, интеллектуализированных теле- и радиопередачах, которые так обожают французы».

Новые философы действительно обретают огромную популярность, благодаря вниманию СМИ, особенно изданий Nouvel Observateur, Libération, Esprit, Le Débat, Commentaire и им подобных, ряда фондов и аналитических центров, в частности Fondation Saint—Simon и Institut Montaigne, многие из которых финансируются американским правительством.

В том же 1985 г. американский политолог Диана Пинто приветствовала «демократизм» французских историков, который «проявился и в новых школьных учебниках, где не осталось и следа от прежней враждебности к «американскому империализму» и появилась чёткая неприязнь к СССР». 

При этом, как напоминает французский социолог Кристиан де Монлибер, рост популярности либеральных идей и утрату влияния марксизма-коммунизма надо связывать не только с тем, что происходило в интеллектуальной среде, но и с изменением соотношения классовых сил во французском обществе. Если исходить из марксистского постулата – «общественное бытие определяет общественное сознание», то рост популярности либерализма в те годы бесспорно был связан и с постепенным освобождением капитала от взятых на себя ранее социальных обязательств и либерализацией экономики, происходящей в 1970–1980 годы. По мере того как рабочие классы теряют своё влияние и способность отстаивать свои интересы, а капитал его восстанавливает, марксистские идеи отбрасываются, а либеральная идеология торжествует, утверждает де Монлибер[3].

Разумеется, переломным моментом является 1989 г., ликвидация социализма в Европе и последовавшее исчезновение в 1991 г. всей системы, бывшей не только идеологическим и политическим конкурентом, но и сдерживающим фактором западного капитализма, который отныне позиционирует себя как безальтернативный. “There is no alternative”, – говорила Маргарет Тэтчер. «Иного не дано», – писали советские сторонники демократического плюрализма, видимо, не осознавая парадоксальности ситуации.

До сих пор социализм и либерализм – две идеологии, вышедшие из Просвещения – вели соперничество на мировой арене. Одна делала больший упор на равенстве и братстве, другая – на свободе. Однако в 1989–1991 гг. соперничество кончилось победой либерализма.

Либерализм решил упрочить победу, переписав историю на свой лад, что свойственно победителям, и сделав из коммунизма не наследника Просвещения, а аналог нацизма, радикально контрпросветительской доктрины.

Как вспоминает французский историк Анни Лакруа-Риз, испытавшая немало трудностей в академической среде из-за своих прокоммунистических убеждений, историческая политика и навязывание доминирующего нарратива с конца 1980-х ведётся во французском научном сообществе самыми разными способами: это активное сотрудничество крупнейших вузов с американскими университетами, предпочтение определённых тем диссертаций и научных исследований, внимание СМИ к одним учёным и игнорирование других, государственная поддержка коллоквиумов и исследований на определённые темы, финансирование бизнесом ряда исторических комиссий, поощрение отказа от классового анализа общества в пользу гендерно-расового подхода, фактический запрет на понятие империализма, предпочтение красочных свидетельств очевидцев в ущерб системному анализу. Таким образом, за несколько лет антитоталитарная идеология, антимарксизм и антисоветская направленность становятся непререкаемой догмой научного сообщества, пишет Лакруа-Риз[4]. Внедряемое таким образом видение истории больше никем не оспаривается и не вызывает нареканий даже со стороны рабочих движений и профсоюзов.

Очень удобным инструментом для продвижения этого доминирующего нарратива в исторической науке стал термин «тоталитаризмы», используемый во множественном числе, поскольку так легче ассоциировать нацизм, фашизм и сталинизм. Многочисленные исследователи «тоталитаризмов» подчёркивают сходство между различными «тоталитарными» системами, не проводя различия между ними.

Во Франции одним из историков, внёсших наибольший вклад в развитие этого подхода, был Франсуа Фюре, известный в первую очередь своей критикой всей социалистической и маркистской историографии Французской революции 1789 г. и созданием нового подхода к этому важнейшему событию истории страны. Для Фюре и его многочисленных последователей Французская революция – это матрица всех последующих «тоталитаризмов». В своей книге «Прошлое одной иллюзии» (1995) он писал: «Сталинский большевизм и национал-социализм – два примера тоталитарных режимов в ХХ веке. Они не только сопоставимы, но и представляют собой самостоятельную политическую категорию».

Однако апофеозом усилий по уравниванию нацизма/сталинизма/коммунизма в историографии стала «Чёрная книга коммунизма» (1997)[5]. Монументальный сборник текстов (846 страниц) под редакцией Стефана Куртуа получил восторженные отклики медиасферы и куда более сдержанные –профессиональных историков, критиковавших Куртуа за искажение цифр и фактов, рекламные приёмы и агитпроп, стремление к сенсационности и неоправданные обобщения. В «Чёрной книге» Стефан Куртуа ставит перед собой амбициозную цель: провести научную аналогию между нацизмом и коммунизмом. Он вводит крайне сомнительное понятие «классового геноцида», которое является точным эквивалентом расового геноцида, и утверждает, что жертвами второго стали 25 млн человек, а жертвами первого, по его подсчётам, около 100 миллионов. Вот так Куртуа «доказал», что коммунизм был в четыре раза преступнее расового геноцида. Книга вызвала возмущение не только в левых кругах. Так, историк Ален Блюм, крайне критичный в отношении советской системы, назвал «Чёрную книгу» антиисторической. А по мнению итальянского учёного Энцо Траверсо, «неразборчиво используемое» понятие тоталитаризма является ничем иным, как «инструментом легитимации торжества Запада».

Несмотря на эту критику, идеологический постулат триединства «тоталитаризмов» закрепился в господствующем историческом нарративе и нашёл отражение в школьных программах: с 2011 г. французские школьники изучают фашистскую Италию, нацистскую Германию и Советский Союз в рамках одной главы под названием «Век тоталитаризмов». Такое изложение стирает различия между этими тремя идеологиями и формирует совершенно однозначное видение коммунизма. Существенно меняется и видение французским обществом Второй мировой войны и роли её участников.

Если в мае 1945 г., после капитуляции Германии, 57 процентов опрошенных во Франции считали, что главный вклад в Победу внёс Советский Союз, 20 процентов – США, 12 процентов – Великобритания, 2 процента – совместные усилия трёх союзных держав, то в мае 2015 г. 54 процента французов ответили, что главный вклад в Победу внесли США, 23 процента – СССР, 18 процентов – Великобритания, 5 процентов – совместные усилия трёх союзников.[6]

Таким образом, законотворческие инициативы Европарламента и восточноевропейских правительств по вопросам исторической памяти вырастают на хорошо вспаханной почве, подготовленной интеллектуальным мейнстримом при поддержке СМИ. По словам Стефана Сиро, специалиста по истории стачечного движения, на сегодняшний день чётко можно говорить о сложившейся общепринятой историографии (вульгате) и идти против неё крайне сложно, так как в академической среде «поощряется скорее единомыслие, нежели серьёзные диспуты»[7].

Таким образом, во Франции, где коммунисты сыграли важнейшую роль в сопротивлении нацизму, тех, кто последовательно выступает против отождествления коммунизма и нацизма, становится всё меньше. Среди них была, например, весьма чтимая Национальная федерация депортированных и интернированных, борцов сопротивления и патриотов (Fédération nationale des déportés et internés, résistants et patriotes – FNDIRP), которая регулярно протестовала против различных европейских инициатив, релятивизирующих нацизм. Так, в 2012 г. она решительно осудила «создание в Праге в октябре 2011 г. двадцатью европейскими организациями при поддержке ряда государств, в основном из Восточной Европы, “платформы европейской памяти и совести”, призванной поставить в один ряд преступления нацизма и коммунизма. Эта инициатива перекликается с принятой 2 апреля 2009 г. Европарламентом резолюцией “Европейская совесть и тоталитаризм”, которая устанавливает день, посвящённый “жертвам всех тоталитарных и авторитарных диктатур”, 23 августа, в годовщину заключения германо-советского пакта»[8].

На протяжении долгих лет FNDIRP ссылается на декларацию, опубликованную её членами в 1992 г. под названием «Нацизм: уникальный исторический феномен». В ней говорилось: «Бывшие депортированные, интернированные и члены их семей считают неприемлемым отождествление нацизма с другими репрессивными системами. Нацистская система не имеет аналогов в истории. Её нельзя сравнивать ни с каким другим режимом, каким бы “тоталитарным” или кровожадным он ни был. Никакие параллели не могут объяснить невероятный механизм уничтожения людей, реализованный нацизмом.

Нельзя отрицать или преуменьшать преступления, совершенные сталинским коммунизмом, но нацизм и сталинизм – это две совершенно разные системы, которые были хорошо изучены историками и которые ни в коем случае нельзя отождествлять.

Нацистская система концлагерей, геноцид так называемых низших рас, истребление душевнобольных, массовое уничтожение славянского населения и порабощение целых народов не имеют аналогов по своей планомерной организации и систематической реализации. Нигде, ни в одной из великих трагедий истории эти меры не применялись в совокупности».

«Мы не должны допустить искажения истории – в этом цель нашей сегодняшней борьбы. От её результатов зависит наше будущее», – призывает FNDIRP в коммюнике 2012 года.

Через несколько лет эта борьба будет проиграна. В сентябре 2019 г., когда Европарламентом была принята резолюция, где говорится, что Вторая мировая война явилась «непосредственным результатом Пакта Молотова – Риббентропа и его секретных протоколов, которыми два тоталитарных режима, имевшие общей целью завоевание всего мира, поделили Европу на зоны влияния», против резолюции проголосовало всего 66 из 705 депутатов.

Один из редких депутатов, голосовавших против данной резолюции, итальянский левоцентрист Массимилиано Смерильо, громко высказал свой протест, завершив его словами: «Быть честными в том, что касается фактов этого прошлого – наш долг по отношению к самим себе в первую очередь, чтобы нам было не стыдно смотреть друг другу в глаза. Но эта честность – также наш долг по отношению к миллионам жертв и сопротивленцев, которые боролись за то, чтобы остановить и победить Гитлера и Муссолини».

Сегодня, когда Запад вступил в жёсткий конфликт со страной – наследницей СССР и когда сопротивленцев и тех, кто хранит память о войне и коммунизме, становится всё меньше, а тех, кто вырос, воспитанный на либеральной вульгате, отождествляющей все «тоталитаризмы», – всё больше, подобные законы, видимо, не будут встречать фактически никакого сопротивления. Инакомыслящим историкам работать будет сложнее, а где-то и совсем невозможно.

В 1993 г. чешский парламент принял резолюцию, объявившую коммунистический режим незаконным, а компартию Чехословакии преступной организацией. На это один из лидеров «Пражской весны» Иржи Пеликан заявил, что не поддерживает ни пересмотр истории с помощью резолюций, ни антиправовые люстрации постфактум, ни манихейский чёрно-белый подход авторов резолюции. Подобные резолюции могут послужить дурным примером для других посткоммунистических государств, которым до сих пор удавалось избежать соблазна законодательной переоценки своей истории. Такой путь не ведёт в Европу, скорее – наоборот, отмечал чешский диссидент, ссылаясь на своего польского коллегу Адама Михника, призывавшего беспокоиться о свободе, а не о мести, о терпимости, а не о замене марксистской догмы другими догмами.

Эти диссиденты были убеждены, что либерализм победил коммунизм, потому что он ставил во главу угла свободу, в первую очередь свободу мысли и слова. Возможно, сегодня они удивились бы направлению «европейского пути».

Похоже, что конец коммунизма стал концом и либерализма, превратив его в нечто иное. Через четверть века после предостережений, высказанных Пеликаном и Михником, другие восточноевропейские мыслители[9] объявили, что исчезновение противостояния между двумя универсалистскими идеологиями оказалось фатальным для обеих и что 1989 г., ознаменовавший наступление «безальтернативности», ознаменовал и конец проекта Просвещения как такового.

Автор: Наталия Руткевич, кандидат философских наук, журналист.