Поворот России на Восток, резко ускорившийся в 2022 г., поставил нашу страну перед необходимостью столь же резко нарастить экспертизу по Востоку в целом и нашему главному партнёру – Китаю прежде всего. Для этого мы должны в очень короткий срок вывести восприятие Китая из сферы для немногочисленных «избранных» и сделать взаимодействие с ним таким же понятным делом, как контакты с европейцами или партнёрами по постсоветскому пространству. Грубо говоря, пора научиться воспринимать Китай не как экзотику, а как «нормальную страну».
Между тем вопрос наращивания экспертизы по Китаю не такой однозначный. Единства мнений нет ни по тому, как и в каких количествах готовить специалистов, ни по тому, а нужно ли это делать в принципе. Совсем недавно многим управленцам от образования казалось, что экспертиза по конкретной стране – немодно и несовременно. В вину страноведению вменялось и отсутствие универсализма, и узость исследовательских интересов, и невнимание к теоретико-методологическим вопросам (по сути, как и век назад, страноведческая экспертиза предполагает владение множеством фактов и «всего лишь» выстраивает их в определённую систему). А язык и вовсе-де можно выучить на курсах или ограничиться электронным переводчиком.
Практика же показала, что, когда речь идёт о конкретной стране, ни один, даже самый информированный эксперт широкого профиля никогда не заменит подготовленного специалиста-страноведа. Как верно отмечает Василий Кашин, «отсутствие в России систематического, масштабного научного изучения современной Украины сыграло роль в неспособности своевременно оценить трансформацию украинского общества и государства и стало самым дорогостоящим во всех смыслах провалом российской научной политики за всю постсоветскую эпоху»[1]. Так что в данном случае проблема не в китаеведении, а в подходах к науке и образованию в целом. И, конечно, в ограниченности ресурсов. Компетентные специалисты-страноведы – штучный товар, для их качественного обучения необходима среда и конкуренция, без которых переход количества в качество невозможен. Подготовка таких специалистов стоит дорого и, честно говоря, не всегда приносит быстрые результаты.
Впрочем, массовому потребителю такая степень погружения в материал, которую предполагает профильное вузовское образование, и не нужна. Бизнесменами, чиновниками, «лидерами общественного мнения» из числа блогеров востребована «экспресс-экспертиза» по Китаю, углубление в детали и нюансы, которой грешат представители вузовско-академического сообщества, для неё не только не нужна, но и вредна, поскольку не позволяет «за деревьями увидеть леса». «Расскажите нам вкратце, желательно за 15–20 минут, что такое Китай и как с ним работать» – это реальный (и, надо сказать, вполне уместный) запрос, с которым автор столкнулся в одной очень уважаемой и преуспевающей российской корпорации.
И тут начинаются проблемы. Сама постановка вопроса, при которой Китай представляет собой некое таинственное «Неизвестное», подталкивает как ораторов, так и аудиторию к тому, чтобы делать яркие, ёмкие и однозначные выводы, которые – увы! – по определению субъективны. Более того, образ Китая как экзотической восточной цивилизации, восходящий к дихотомии Востока и Запада, без которой не может быть и чувства принадлежности к западной культуре, столь ценного для российского обывателя, ведёт к тому, что аудитория ждёт выводов под стать этому образу. И оказывается разочарованной, когда не получает искомого.
Стоит ли говорить, что такая тенденция является питательной средой для различных «инфоцыган», стремящихся подороже продать «уникальное знание». Чем более непонятен Китай, тем лучше для их бизнеса. Обилие информационного шума вкупе с объективными трудностями изучения китайского языка и работе с первоисточниками приводит к тому, что для большинства наблюдателей изучение Китая (на любом уровне: от поверхностно-ознакомительного до экспертного) чревато попаданием в одну из смысловых ловушек.
Первая из них – ловушка архаизации представлений о Китае. Долгая насыщенная история, глубокая оригинальная культура – всё это способствует тому, что Китай сплошь и рядом позиционируется как страна, априори непостижимая, мыслящая тысячелетиями, совершенно мудрая. «Мы играем с китайцами в шахматы, а они с нами в го», – повторял один мой университетский преподаватель, любящий эффектные, эпатажные фразы. Мысль интересная, но, к сожалению, бесполезная с практической точки зрения. Во что бы ни играли китайцы, с ними можно играть вместе. Да и сам нынешний Китай, несмотря на всю его любовь к собственной древности, далёк от образов, которые фигурируют в бесчисленных исторических сериалах. Судить по ним о современном Китае – всё равно что судить о современной России по былинам Киевской Руси.
Имеется и другая крайность, связанная с чрезмерным «осовремениванием» представлений о Китае, уподоблению его другим развитым странам. Назовём её ловушкой модернизации. Действительно, оказавшись в крупных китайских городах, мы увидим такие же небоскрёбы, смартфоны, брендовые магазины, и может показаться, что китайцы находятся в той же повестке, в том же контексте, что и жители любого мегаполиса мира. Обедая в модном кафе Wagas в центре Шанхая с китайцами, которые получили образование на Западе и работают в транснациональных корпорациях, нетрудно решить, что никакой особой специфики уже нет, Китай легко измерить «общим аршином». Однако это не так. Пресловутая «китайская специфика» всё равно существует, она сильна, и недооценка её чревата как минимум серьёзными финансовыми потерями.
Наконец, даже если мы понимаем, что реальный Китай находится где-то посередине между архаичными и модернизированными представлениями, можно попасть в третью ловушку – чрезмерной генерализации выводов, когда вся страна описывается некими конкретными, однозначными характеристиками. На самом деле Китай огромен по населению и территории, и ориентироваться на локальные примеры, вырванные из контекста, будет грубой ошибкой. То, что применимо в одном случае, зачастую неактуально для других провинций или социальных групп, где всё будет работать по-другому.
Таким образом, приняв за аксиому, что единая универсальная формула «что такое Китай и как с ним работать» отсутствует в принципе, можно приступать к изучению. Опыт познания у каждого будет индивидуальный, исходящий из того, в каком амплуа, в какой степени погружения и в какой сфере со страной взаимодействовать. В качестве некоего ориентира на пути к обретению этого опыта я бы выделил восемь особенностей Китая, учитывая которые нам удастся не попасть в вышеозначенные «ловушки восприятия».
Кстати, начать можно с того, что сама по себе цифра «восемь» неслучайна. Она созвучна со словом «фа» (развиваться, расти, становиться) и обладает в китайской культуре исключительно позитивной коннотацией. Это отличный пример того, как в современном Китае уживаются архаика и модерн. С одной стороны, нумерология – элемент традиционной китайской культуры, с другой – она вполне естественно интегрирована в современность.
Итак, первый тезис связан с состоянием динамичного перехода от традиционного общества к постиндустриальному. Сегодняшний Китай – страна в процессе перемен. Вопреки расхожему представлению, сами китайцы видят в этом скорее позитивный, нежели негативный процесс: Си Цзиньпин, будучи в Москве, в разговоре с Владимиром Путиным констатировал, что мир вступил в эпоху «перемен, которых не было сто лет». В России многих это заявление озадачило, поскольку стараниями некоторых публицистов укоренилось убеждение, что якобы существует древнее китайское проклятие: «Не дай вам Бог жить в эпоху перемен!» Если обратиться к источникам, выяснится, что ничего подобного нет. Есть поговорка, отдалённо напоминающая эту фразу: «Лучше быть собакой в мирное время, чем человеком в эпоху смуты». Такая мысль посредством нескольких раундов «испорченного телефона» появилась в 1966 г. в одном из спичей американского политика Роберта Кеннеди и с тех пор в западной (но не китайской!) культуре обрела вид «китайского проклятия».
Конечно, говоря о переменах, Си Цзиньпин проклятия не накладывал. Он говорил об ощущении, характерном для китайской элиты, согласно которому человечество находится в стадии быстрых изменений, связанных с развитием «третьего мира». Это бывшие колониальные и полуколониальные страны (к ним Китай причисляет и себя), которые после нескольких десятилетий активных экономических преобразований приблизились к уровню жизни развитых государств, что, по мнению китайцев, создаёт благоприятную почву для их сотрудничества между собой и, как следствие, «сопроцветания».
Си Цзиньпин и его сверстники (люди 1950-х гг. рождения) хорошо знают, что это за перемены. Их молодость пришлась на времена «культурной революции», то есть период, когда экономическая отсталость КНР усугубилась социальными экспериментами Мао Цзэдуна. В 1980-е гг. начался период реформ, Китай стал быстро богатеть, развиваться. Сейчас же это поколение живёт в стране, являющейся одной из ведущих экономик мира и требующей для себя соответствующего «места под солнцем».
К сожалению, столь стремительные изменения действительно вызывают сложности выстраивания эффективной стратегии взаимодействия с Китаем. Многие представления о нём быстро устаревают. Рекомендации в книгах даже десятилетней давности уже неактуальны. И сами китайцы не всегда чётко понимают, как себя вести в той или иной ситуации. Много примеров, когда старые модели поведения больше не работают, а новые не устоялись. Отдельные атрибуты патриархального общества (значимая роль семьи, родственных связей, личных договорённостей) где-то сосуществуют со смартфонами и небоскрёбами, а где-то и отмирают – речь не только о новой материальной культуре, но и о становлении нуклеарной семьи, повышении стандартов потребления, моде на здоровый образ жизни.
Второй тезис напрямую касается той самой неоднородности Китая, о которой вкратце упоминалось выше. Современный Китай – страна контрастов. По-другому и не могло получиться в процессе быстрых изменений. Одни части страны богатели быстрее, чем другие; для одних регионов рыночная система подходила лучше, чем для других. Пекин это отлично понимает: и главной исторической миссией Си Цзиньпина, помимо реализации «китайской мечты о великом возрождении нации», служит как раз преодоление этих диспропорций, побочных эффектов экономических реформ. Речь прежде всего о социальном неравенстве, об огромных контрастах между более и менее развитыми провинциями, центром и периферией и, конечно же, между городом и деревней. В каком-то смысле это действительно два разных Китая: там разные экономические уклады, разный уровень жизни. Соответственно, рекомендации, которые работают для одного Китая (условно «периферии», которая в целом более архаична, традиционна), неприменимы в мегаполисах, которые более модернизированы и глобализованы.
Третий тезис продолжает второй, но касается неоднородности не в вертикальном, а в горизонтальном отношении. Китай – очень разнообразная страна в этническом, экономическом, географическом плане. И – что важно – полицентричная. Когда выше упоминались контрасты между центром и периферией, речь шла не об одном центре, как, например, в России, а о нескольких. Прежде всего, это регион южного нижнего течения Янцзы (Шанхай плюс соседние провинции), дельта реки Чжуцзян (Гуанчжоу, Шэньчжэнь, Гонконг и территории вокруг них), столичный регион (Пекин, Тяньцзинь и провинция Хэбэй), а также район Сычуаньской котловины (Чэнду, Чунцин – новые важные центры).
Эту полицентричность иногда можно даже ошибочно принять за разделённость. Тем более исторически Китай всегда делился на субнациональные образования. Да и китайский язык представлял собой совокупность нескольких родственных языков, которые неизбежно обособились бы, не будь фактора иероглифики. Сейчас все в стране понимают нормативную версию китайского языка – пекинский диалект (путунхуа), однако ещё полвека назад это было совершенно не так. В этой связи возникает большой соблазн построить экспертизу на том, что якобы нет «единого Китая», есть несколько разных миров, и нет китайцев, а есть «шанхайцы», «сычуаньцы», «южане», «северяне» и т.д. Подобную точку зрения на уровне общения разделяют и многие китайцы, охотно оперируя такими обывательскими стереотипами.
Однако абсолютизация стереотипов ведёт к ошибочным выводам. Все последние десятилетия китайское руководство реализует множество разных мер, чтобы преодолеть исторические предпосылки к разобщённости. Достаточно велико значение материальной связанности: сегодняшний «китайский универсум» объединён высокоскоростными железными и автодорогами, мощным авиасообщением – гораздо лучше, чем многие другие страны его масштабов. Добавим тесную информационную связанность, которая обеспечивается телевидением, социальными сетями. Кроме того, широко (в гораздо большей степени, чем, например, в России) распространена практика, когда человек родился в одном месте, учился в другом, работает в третьем, а жена у него из четвёртого. Всё это объединяет Китай, «лепит» из него единую нацию.
А элита едина в ещё большей степени. И с точки зрения её функционирования не имеет принципиального значения, из какой ты провинции родом или где учился. Да, это постоянно будет всплывать на обеде, или, что называется, «в курилке», но в целом на уровне высшей политической элиты работает единый организм. И не только потому, что ей свойственны те же тенденции, что и обществу, элита ещё и намного более индоктринирована, постоянно проходит «идеологическое слаживание» посредством партийной учёбы, курсов, кадровой ротации.
Здесь уместно перейти к политическому устройству, которое в Китае отличается явной спецификой. Четвёртая особенность заключается в том, что Китай – партократическое государство, им действительно управляет партия.
В России многие эксперты, особенно старшего поколения, относятся к этой особенности со скепсисом, полагая, что советский опыт позволяет исчерпывающим образом понимать, как формируется, работает и развивается Коммунистическая партия, созданная в своё время по образцу КПСС. Однако подобное суждение устарело. КПК далеко ушла от советских моделей. И по времени существования, и по сроку нахождения у власти в стране КПК опередила ВКП(б)/КПСС. В эпоху Си Цзиньпина влияние партии планомерно возрастает, а последние решения показывают, что во время третьего срока Си нас ждут революционные изменения, способные привести даже не к дублированию, а подмене государства партией.
Пятый тезис. Характерная примета эпохи Си Цзиньпина – рост реваншистских и националистических настроений. Пропаганда настойчиво культивирует представление о том, что Китай пережил долгий «век унижений», связанный с давлением западных держав, и только сейчас восстанавливает историческую справедливость, то есть возрождается в качестве одного из мировых лидеров. Это устойчивое представление является базовым для китайского общества как на внутренней, так и на внешней арене. Вся «китайская мечта», заявленная Си Цзиньпином (а полностью концепция формулируется как «китайская мечта о великом возрождении китайской нации»), проникнута духом реваншизма.
Остриё его направлено на англосаксонские страны. Однако рост китайского национализма потенциально затрагивает и российско-китайские отношения. К современной России с точки зрения антиколониальных сентенций претензий нет. Согласно официальной позиции, «царская Россия» – для Китая колониальная держава, с ней связано много плохого, а современная Россия – это другое. Есть масса примеров того, как КНР сознательно обходит острые моменты в сфере исторической памяти, но это не означает, что у нас нет «скелетов в шкафу». История российско-китайских отношений не объединяет, а скорее потенциально разъединяет страны, поскольку все ключевые события оцениваются по-разному.
Шестая особенность современного Китая – его собственная отстранённость от процессов глобализации. С одной стороны, никто в последнее десятилетие не говорил так много об интеграции и сопроцветании разных народов, как Китай. С другой – на политическом уровне Пекин всячески подчёркивает, что глобализация не должна означать стирания цивилизационных особенностей (и в этом Москва полностью солидарна). На уровне же бизнеса и общения с обывателями хорошо заметно, что Китай в процессе быстрых перемен так и не начал ощущать себя частью глобализованного мира. Он по-прежнему убеждён в своей инаковости и невозможности влиться в общемировой плавильный котёл.
Это проявляется на различных уровнях и в различных жизненных ситуациях. В качестве примеров можно привести обычай китайцев выбирать себе иностранные имена (из-за убеждённости, что иностранцу нипочём не запомнить и не произнести китайское имя), выпуск кинофильмов с двумя версиями названий: китайской и для зарубежного проката (всё равно иностранцам якобы не понять глубокий смысл и игру культурных кодов, заключённую в оригинальном названии) и т.д. Как следствие, в общении с внешним миром китайцы оперируют упрощёнными представлениями о Китае, китайской политике, экономике, убеждены в собственной «эксклюзивности» и принципиальной невозможности другим «понять китайскую душу». Такой подход зачастую заставляет иностранцев ограничиваться поверхностным знакомством с китайской культурой и не пытаться копать вглубь. В результате поверхностные представления воспроизводятся на всех уровнях, заменяя комплексный страноведческий анализ.
Седьмой тезис отчасти вытекает из предыдущего. Реальная бизнес-практика показывает, что при выходе на китайский рынок невозможно предугадать или спланировать коммерческий успех. Это не означает, что успех невозможен. Как раз наоборот: даже у российских брендов есть несколько ярких историй. Но за очень небольшим исключением все они были неожиданными для людей, которые продвигали тот или иной коммерческий проект. Более того, зачастую он достигался без их усилий (пример конфет «Крокант» или кинофильма «Он – дракон»). Или даже вопреки усилиям, когда товар приобретал известность, будучи кардинально трансформирован предприимчивыми китайскими «маркетологами» (пример тортов «медовик», которые в Китае активно продаются с существенно изменённой рецептурой как «русское тирамису», или ржаного хлеба, который позиционируется как продукт для похудения).
Иначе говоря, не учитывать специфику китайского рынка и определённые культурологические моменты, которые хорошо известны специалистам, нельзя, но даже самые компетентные рекомендации иногда бессильны. Никогда не знаешь, что выстрелит. Главная причина – высочайшая конкуренция на сверхпривлекательном китайском рынке и воздействие разнонаправленных факторов, о которых говорилось выше. Такая проблема характерна и для китайского бизнеса – вероятно, поэтому одно из любимых выражений китайских предпринимателей в переводе звучит как «давайте попробуем». Примерно так же на рубеже 1970–1980-х гг. вело себя и китайское государство – и именно сочетание различных экспериментов на местах с политической волей поддерживать наиболее эффективные из них привело в итоге к «китайскому экономическому чуду».
И тут мы подходим к самому важному тезису. Итак, восьмое: страна находится в сложном процессе преобразования социально-экономической модели. Это ключевой для понимания современного Китая процесс, успех в котором вовсе не гарантирован. Дело в том, что модель «китайского чуда», которая позволила ему достичь блестящих результатов, базировалась на трёх «китах». Первый – огромные резервы дешёвой рабочей силы. Второй – большой внешний спрос на китайскую продукцию. Третий – крайне благоприятная внешняя геополитическая среда. Все три условия сегодня по разным причинам неактуальны. Пекин это чётко понимает и пытается как минимум делать работу над ошибками прошлых десятилетий, как максимум – придумать новую модель развития.
Однако есть сложности. Модель роста китайской экономики по-прежнему базируется на огромных внутренних инвестициях в инфраструктуру. Происходят интервенции капитала во внутренний спрос, что порождает множество неэффективных экономических проектов и создаёт феномен «большой стройки». Это, в свою очередь, порождает огромный внутренний долг, ведёт к «надуванию пузырей» в разных сферах экономики, способствует коррупции. За десять лет правления Си Цзиньпина, несмотря на заверения о «всемерном углублении реформ», реально ничего не изменилось. Были только купированы определённые моменты: например, действительно улучшилась ситуация с экологией.
В целом же у Пекина есть системные проблемы, из осмысления которых можно сделать вывод, что КНР находится на пике развития. Иначе говоря, страна не будет принципиально сильнее, чем сейчас. Стагнация (которую очень легко будет принять за процветание) может длиться долго, до нескольких десятилетий. В течение всего времени Россия будет значима для Китая как важный стратегический тыл, поставщик жизненно необходимых ресурсов, ключевой внешнеполитический партнёр.
Во-первых, её не будет из-за ограниченности ресурсов Китая. Во-вторых, Россия важнее как партнёр, а не как объект экспансии.
Подводя итог, можно сказать, что Китай при всех сложностях его познания является адекватным партнёром, который чётко осознаёт свои интересы и готов учитывать интересы другого. Мыслит он не тысячелетиями, а «всего лишь» годами и десятилетиями, часто противоречит сам себе, имеет собственные серьёзные проблемы, которые не может решить в одиночку. Китай заинтересован в сотрудничестве с Россией, конечно, не в ущерб себе – как, впрочем, и Россия. Так что российско-китайские отношения представляются довольно устойчивой системой, в которой оба субъекта нужны друг другу, учитывают взаимные интересы и не делают того, что им противоречило бы. Это позволяет с уверенностью смотреть в будущее сотрудничества и выстраивать работу с Китаем – работу тяжёлую, с неизбежными просчётами и ошибками, но очень выгодную для российских контрагентов.
Статья написана в рамках выполнения проекта «Российские регионы в условиях острого международного кризиса: ресурсы выживания и потенциал развития», при реализации которого используются средства государственной поддержки, выделенные в качестве гранта в соответствии с Указом Президента РФ от 30 января 2019 г. № 30 и на основании конкурса, проведённого Фондом президентских грантов (договор № 23-1-005998 от 09.02.2023).
[1] Кашин В.Б. Первый год большой войны // Россия в глобальной политике. 2023. Т. 21. № 3. С. 10–21.
