НОВЫЕ ОДЕЖДЫ ИМПЕРИИ
Любые разговоры об уроках истории заставляют большинство историков морщиться. Как специалисты, и к тому же привыкшие настороженно относиться к широким обобщениям, они избегают попыток установить непосредственную связь между событиями прошлого и текущей политикой. Подчеркивая различия там, где другие видят сходство, они напоминают нам о том, что делает те или иные обстоятельства уникальными.
Политики и разработчики политического курса, напротив, без особых угрызений совести проводят исторические параллели, чтобы выстроить политическую линию и объяснить свой выбор. Узость и неточность их мышления порой коробят ученых, но как раз за такими практиками всегда остается последнее слово. И даже если мы пытаемся понять современный мир, исходя из присущих ему категорий, подспудная, укорененная в истории вера (в тенденции и поворотные моменты, аналогии и метафоры, параллели и уроки) неизбежно формирует наши взгляды. Поэтому лучше непосредственно задаться вопросом, как история способствует нашему пониманию современности.
В последнее время популярность приобретает историческая аналогия, суть которой в том, что Соединенные Штаты сегодня – это империя, которую можно и должно сравнивать с империями прошлого. Данная концепция стала актуальной, когда американские солдаты повторили путь Александра Великого в Афганистане, а американские танки с грохотом пронеслись через Месопотамию, некогда располагавшуюся в самом сердце древней империи: попытка управлять далекими непокорными народами и преобразовывать их во многом походит на имперский проект.
Досужие разговоры о Pax Americana – по аналогии с Pax Britannica, прообразом которой в свою очередь явилась Pax Romana, – в какой-то степени отражают то обстоятельство, что Соединенные Штаты следуют модели имперского господства, богатой прецедентами и уроками. Как метафора, «империя» не подлежит ни гневному осуждению, ни восторженному одобрению. Она заслуживает тщательного изучения, поскольку история империй содержит аналогии и параллели, имеющие самое непосредственное отношение к нынешнему затруднительному положению, в котором оказались США.
РЕСУРСЫ ВЛАСТИ
Империя – это многонациональное или многоэтническое государство, которое распространяет свое влияние путем формального либо неформального контроля над другими государственными образованиями. Как удачно отметил в этой связи индийский писатель Нирад Чаудхури, «не бывает империй без конгломерата наций, различных по языку, этническому происхождению и культуре, и без гегемонии одной из них над остальными. Неоднородность и господство составляют саму суть имперских отношений. Империя иерархична. Вполне возможно (и тому есть примеры), что в империи отдельные лица или группы пользуются полной либо частичной свободой для перехода на другой, более высокий уровень, но это не меняет многоступенчатой и многослойной структуры такой организации».
На протяжении всей истории жизнь большинства людей протекала в условиях имперского правления. Нынешняя международная система, в которой почти двести независимых стран и нет ни одного государства, готового признать себя империей, представляет собой историческую аномалию. Большинство империй, однако, являлись гегемонами регионального масштаба, да и амбиции их были ограниченны. В XIX веке Французская, Российская, Османская и Австро-Венгерская империи теснили друг друга на окраинах и вели войны, опираясь на союзников, но ни одна из них не возвысилась над остальными. Из империй прошлого только Древний Рим и Британская империя XIX века обладали достаточной мощью и влиянием, чтобы господствовать на международной арене. Каждая из них добивалась своих целей не только с помощью военной силы, но и за счет культурного влияния; каждая создавала условия для установления международного экономического порядка; каждая вызывала зависть, возмущение и в конечном счете уступала место другим – не за счет происков какого-то одного недруга, а в результате сочетания таких факторов, как действия внешних врагов и внутренние изъяны.
Насколько США сопоставимы с Великобританией и Древним Римом? Начнем с основного ресурса империи – военной мощи. Римские легионы проложили путь к мировому господству вопреки целому ряду тяжелых военных неудач: со времен войны с Кореей американцы не знали таких крупных поражений, какие наносили римлянам галлы, греки, карфагеняне, персы и бесчисленные орды варваров. Легионеры проливали кровь в ходе междоусобных войн, столкновений между соперничающими диктаторами и массовых восстаний, поднимаемых униженными сателлитами и мятежными провинциями, – все эти грозные события не имеют аналогов в современной американской истории. Рим рекрутировал немалую часть солдат в покоренных землях. Эти воины проявляли преданность в первую очередь собственным вождям и своей армии, но не были лояльны по отношению к правительству, Основному закону или родине. Таким образом, хотя Рим и доминировал на своем пространстве, но это господство не подкреплялось гарантиями безопасности и внутренней целостности, характерными для сегодняшних Соединенных Штатов.
Между тем британская армия полагалась не столько на количество войск, сколько на их отвагу. Ее численный состав был незначителен по сравнению с крупными армиями континентальной Европы, созданными на основе всеобщей воинской повинности; Бисмарк однажды саркастически заметил, что если бы британцы высадили свою армию на балтийское побережье, то на ее задержание он отправил бы берлинскую полицию. В период с 1815 по 1914 год Британская империя, по существу, отстранилась от военных действий на континенте, что расценивалось английскими политиками как фактор, сдерживающий их деятельность. Что же касается Королевских военно-морских сил, то, несмотря на господство на морях, над ними постоянно довлела опасность технического устаревания и (как считали на флоте) потери своего преимущества. Франция обзавелась бронированными военными кораблями раньше, чем Великобритания; и даже осуществляя прорыв – например, строительство оснащенных артиллерийским вооружением линкоров типа «Дредноут», – англичане осознавали, что Германия и США, их соперники в технологическом соревновании, вскоре последуют их примеру.
Военная мощь США совершенно иного порядка. На долю Америки приходится сейчас 40–50 % общемировых оборонных расходов, что более чем вдвое превышает совокупные военные расходы их европейских союзников. Бюджеты последних изобилуют недостатками настолько, что европейские силы НАТО в военном отношении не играют сколько-нибудь существенной роли ни в одной из сфер, кроме территориальной обороны, миротворчества и участия в некоторых специализированных подразделениях. США первенствуют буквально во всем, что связано с боевыми действиями, – беспрецедентное явление в военной истории. На земле и в воздухе, на море и под водой военные технологии США намного опережают технологии любого потенциального противника. Ни одна другая держава не способна перемещать крупные и оснащенные современным оружием воинские контингенты по всему миру; направлять и координировать действия собственных вооруженных сил и сил своих союзников; обеспечивать надлежащий уровень оснащенности, снабжения и физической подготовки личного состава войск; поддерживать эти войска высокоточной огневой мощью и непревзойденным объемом информации и разведданных.
Изнутри картина, конечно, представляется совершенно иной. Американские солдаты слишком хорошо знают все недостатки и уязвимые места своей армии: они ругают старые грузовики, оружие, дающее осечку, и перебои в поступлении данных. Но если посмотреть на вооруженные силы США со стороны, то станет очевидным: подобной армии в мире еще не было. В 1900-м военнослужащие британской пехоты стреляли более метко, чем пехотинцы из континентальных стран Европы, но особенно не отличались от них в том, что касается снаряжения и боевых навыков (к тому же оказалось, что англичане уступают бурским ополченцам, вооруженным немецкими винтовками). Сегодня личное обмундирование и снаряжение (от бронежилета до приборов ночного видения), которыми обеспечивается средний американский батальон, лучше, чем в любом соразмерном иностранном подразделении. Полевые учения, проводимые Америкой, эффективны как нигде в мире (не считая некоторых стран, среди которых в основном союзники США); американские офицеры и сержанты проходят самую основательную за всю историю подготовку в системе военного обучения.
Эти качественные преимущества выглядят еще более убедительно в сфере высокотехнологичного вооружения и оборудования. Только США имеют в составе военно-морского флота и военно-воздушных сил бомбардировщики В-2 и целые созвездия спутников, авианосцы и беспилотные самолеты дальнего радиуса действия. Ни одна другая страна даже на йоту не способна приблизиться к обладанию такими средствами, которые могут дать оборонный бюджет в 400 млрд долларов или накопленный в результате многолетних затрат на строительство и инфраструктуру военно-промышленный капитал. Система научно-исследовательских учреждений в Соединенных Штатах, получающая больше денег, чем заложено в общий оборонный бюджет их крупнейшего европейского союзника, не имеет себе равных.
При таком положении дел военная мощь США, казалось бы, должна порождать чувство гордости. Но опять же, если посмотреть на ситуацию изнутри, складывается иная картина. Генералы и адмиралы высказывают тревогу в связи с растянутостью войск и предвидят угрозу со стороны нетрадиционного и способного применить оружие массового уничтожения противника, действующего разрозненными боевыми отрядами, который не станет стремиться воздействовать на Соединенные Штаты там, где они сильны, но будет делать упор на уязвимые стороны. Генералитет также обеспокоен тем, что политические лидеры, возможно, не устоят перед дурманящим влиянием сосредоточенной в их руках огромной власти, что сограждане не смогут оценить масштабы финансовых затрат и человеческих потерь, которые влечет за собой любая война. Военачальники лучше своих гражданских руководителей понимают, насколько хрупким инструментом является большая военная сила. Но это обстоятельство не снижает значения основополагающего фактора – превосходства США. Император Август потерял свои легионы в Тевтобургском лесу, Дизраэли лишился полков при Изандлване: оба стали жертвами примитивного противника, уступавшего этим империям по уровню развития и вооружений и, как они полагали, культуры. Соединенным Штатам не довелось потерпеть такого поражения даже во Вьетнаме, где вероятность разгрома сопоставимых масштабов была наиболее высокой. Сейчас американским легионам нет равных, и разрыв между вооруженными силами США и других стран только увеличивается.
Безусловно, ни одна империя не может поддерживать себя за счет одной лишь грубой военной силы. Чтобы генерировать власть, ей, как минимум, необходимо иметь достаточно ресурсов. С этой точки зрения контраст между США и империями прошлого столь же разителен. Рим был городом, Великобритания представляла собой несколько не слишком крупных островов на периферии Евразии. США раскинулись на огромном богатом континенте. В середине XIX века численность населения Соединенного Королевства составляла чуть больше половины жителей Франции и значительно уступала восходящим державам – Германии, США и России. Экономическое превосходство Великобритании над остальной Европой, когда-то весьма впечатляющее, сократилось во всех сферах, кроме финансовой. К концу века она отставала от Германии по производству стали и электроэнергии. Соединенные Штаты, напротив, занимают третье место в мире по численности населения, и, в отличие от ситуации в большинстве развитых стран, уровень рождаемости там обеспечивает или почти обеспечивает воспроизводство населения. На долю США приходится чуть меньше трети всей мировой экономики. США живут не за счет грабежа, или накопления финансов, или сдачи в аренду больших земельных участков. Американская экономика остается самой крупной, самой продуктивной и самой динамичной на планете.
Мощь Рима и Великобритании опиралась в такой же степени на идеи, в какой она опиралась на власть и ресурсы: имперское влияние простиралось на науку, литературу и образование. Галлы учили латынь, а индийцы – английский язык. Однако США могут утверждать, что и в области идей они оказывают более значительное влияние. В Древнем мире греческий был языком философии; в XIX и начале XX века немецкий стал языком науки. Сегодня английский является на планете лингвой франка во всех сферах – от управления воздушным движением до развлекательных мероприятий. Американские университеты доминируют среди высших учебных заведений, а американская культура, рассчитанная на массовое потребление, заполонила планету, которая с нежеланием и в то же время с восторгом принимает кинорежиссера Спилберга, сеть кафе «Старбакс» и телевизионный канал MTV. От американской музыки, кухни, языка, манер и стиля работы никуда не деться.
ОПРЕДЕЛЕНИЯ ГОСПОДСТВА
И тем не менее, могут ли Соединенные Штаты быть империей? Раймон Арон удачно назвал США «имперской республикой», но даже это определение не слишком импонирует американцам. В целом Америка продемонстрировала отсутствие склонности долгое время осуществлять формальный контроль над государствами или же народами, которые не имеют возможности стать ее гражданами. Страна, чьи священные тексты начинаются словами «Мы, народ» и толкуют о «неотъемлемых правах», государство, воспевающее самоуправление и равенство всех перед законом, никогда не сможет спокойно наслаждаться имперским владычеством в традиционном понимании. В самом деле, даже самое откровенное имперское предприятие США – правление на Кубе и Филиппинах после Испано-американской войны – породило внутреннюю оппозицию и закончилось удивительно скорым добровольным уходом оттуда.
Более того, заглядывая в глубь веков, приходишь к выводу, что демократия и империя в конечном счете несовместимы. Трагедия Афин, как писал Фукидид в «Пелопонесской войне», заключается в том, что демократии трудно справляться с довлеющей над ней имперской необходимостью прибегать к принуждению, которое разъедает и даже разрушает свободы, лежащие у самых корней демократии. Британская империя была способна проводить внутреннюю либерализацию и управлять своими внешними владениями только до тех пор, пока жители завоеванных стран оставались в глазах британцев существами низшего порядка, инфантильными или не способными к самоуправлению, – предрассудок, развеянный в результате распространения демократических принципов. Можно одобрять или порицать нынешние попытки США создать демократический Ирак, но никто не посмеет предположить (во всяком случае публично), что иракцы в силу их истории, культуры, религии или национальных особенностей не способны управлять своей страной.
Когда после Первой мировой войны Соединенное Королевство предоставило независимость Ирландии, оно тем самым признало основополагающий принцип самоопределения. Это была уступка, которая, как отмечали некоторые наблюдатели, повлекла за собой распад Британской империи и, возможно, всех других европейских империй. В XX веке три волны дезинтеграции (одну из них вызвали стремление к национальной независимости и Первая мировая война, другую – Вторая мировая война, третью – крах Советского Союза) привели к разрушению империй, господствовавших на протяжении трех предыдущих столетий: Австро-Венгерской, Османской, Британской, Французской, Голландской, Португальской и Российской.
Безусловно, они не утратили полностью свое влияние и даже сохранили некоторые владения; эпоха империй, несомненно, оставила внушительное наследие во всех областях – от институтов и взглядов до названий улиц и систем школьного образования. Кроме того, сохраняются некоторые формы имперского правления. Разве, к примеру, европейское и американское присутствие в Югославии, это не разновидность неоколониализма? Угрюмые белые завоеватели, возможно, уже больше не поднимают флаги в своих заморских владениях и не закрашивают эти земли красным на своих картах, но это едва ли меняет реальное положение вещей – существование в международной политике иерархии и зависимости. Утверждения американцев о том, что, распространяя демократию, они исполнены благих намерений, конечно же, по сути ничем не отличаются от missions civilisatrices (цивилизаторских миссиях) прошлого.
Однако остается фактом главное: империи распались, и они уже никогда не возродятся. И с этой точки зрения говорить о США как об империи – значит апеллировать к бесполезному и потенциально опасному анахронизму, таящему в себе соблазн заносчиво относиться к другим, чрезмерно распространить свое влияние и игнорировать требования международного сообщества.
В конце концов, однако, применимость конкретного термина (а дебаты об империи того и жди выродятся в пререкания по поводу семантики) несущественна. А вот факт превосходящей мощи Соединенных Штатов весьма важен. Любой потенциальный противник Америки значительно уступает ей в силе, и в настоящее время и речи не может быть о какой-либо равноценной по силам коалиции, способной противостоять Соединенным Штатам и тем более занять их место. Мощь Америки обусловлена ростом ее населения, высокой производительностью труда, стабильной политической системой и такими вооруженными силами, которые в обозримом будущем не будут иметь достойного соперника. И Вашингтон не станет связывать себя (как надеются одни и опасаются другие) правилами международного институционального и правового порядка, требующими подчинения и ограничивающими свободу его действий. Не говоря уже о том, что этому будет препятствовать внутренняя политика. Ни один американский лидер в ближайшие 10–20 лет не будет призывать к крупному сокращению расходов на оборону или отказываться от того, чтобы его страна оставалась самой сильной на планете, готовой применить свою мощь в любой точке земного шара и действовать в случае необходимости в одностороннем порядке.
«Эпоха империй» и в самом деле, вероятно, закончилась, но началась эпоха американской гегемонии. Независимо от того, как называть этот период и как долго он продлится, американские государственные деятели сейчас не могут игнорировать уроки имперской истории и аналогии между прошлым и настоящим.
БОЯЗНЬ ВЛИЯНИЯ
Логика холодной войны сводилась к идеологическому противостоянию и соперничеству двух мировых полюсов. Логика современной международной политической жизни – в превосходстве и вызываемом им недовольстве. Первый урок истории империй учит, что отсутствие противников не упрощает решение проблем, стоящих перед государственными деятелями. И действительно, если бы удалось прочитать мысли государственных мужей Великобритании XIX века (или, если дать волю воображению, лидеров Рима периода республики или ранней империи), то мы бы обнаружили, что их тяготили тревоги.
Одна чрезвычайно серьезная проблема вытекает из самих масштабов имперской политики. Практически в любом правительстве важные решения по вопросам международной деятельности и безопасности принимает горстка людей. Чем больше империя, тем менее вероятно, что эта малочисленная группа сможет в надлежащей мере проявить знания о характере и масштабах имперских проблем. Удел лидеров – сталкиваться с малопривлекательным набором альтернатив: уладить дела в одном из сегментов своей политической вселенной, пренебрегая другими, или поверхностно решить все проблемы сразу, или же передать значительную часть политических полномочий проконсулам либо генерал-губернаторам.
Еще одним фундаментальным недостатком имперской державы по сравнению с малыми государствами или политическими движениями, с которыми она соперничает, является то, что лидеры империи не способны концентрировать свои усилия так, как это делают их оппоненты. Менее значительные игроки на политической сцене, осознающие это, могут манипулировать действиями имперского центра. И в Индийском национальном конгрессе, и в Ирландской республиканской армии имелись хитроумные специалисты по британской политике, знавшие, как вести дело с метрополией, которая лишь время от времени фокусировала внимание на проблемах Индии и Ирландии. Промахи и недальновидные шаги во внешней политике США отчасти обусловлены сходной проблемой: требования внешнеполитического курса просто превышают возможности небольшого числа мужчин и женщин, реализующих его. Более того, американская элита, ответственная за принятие решений, не отличается социальным однообразием и сплоченностью, свойственными римскому сенату (с его системой продвижения по служебной лестнице в политической, военной и религиозной областях, с браками, заключаемыми между родственниками, и практикой усыновления) или британскому высшему классу (с его сетью университетов и клубов, усадьбами и полками). Открытость американской элиты, возможно, делает ее более динамичной, но также затрудняет ее усилия по управлению.
Повсеместная враждебность, которую всегда порождает гегемония, бросает еще один, и, возможно, более серьезный, вызов государственным деятелям империи. У империй нет равных, и у них очень мало друзей. Действительно, «дружба» с имперской точки зрения означает такие отношения, при которых клиенты оказывают услуги, а патроны обеспечивают покровительство. Как результат – дипломатическая и военная изоляция, в чем Великобритания убедилась в годы своего расцвета по меньшей мере дважды (сначала во время американской революции, когда европейские государства выступили против мировой империи, сложившейся в период Семилетней войны, а затем в ходе Англо-бурской войны, когда симпатии европейцев оказались на стороне тех, кто боролся против британского владычества). Оппонент империи всегда выглядит в глазах окружающих как жертва несправедливости, а держава-империя – как обидчик. Победы повстанцев вдохновляют на создание легенд об отваге и самопожертвовании, а триумф легионеров всегда представляется неизбежным результатом превосходства в технике, подготовке и численности. Заявления империи о том, что она действует на благо международной системы, воспринимаются (часто оправданно) лишь как простое обыгрывание своих интересов. В часы раздумий наиболее честные сторонники империи признаюЂт это. К примеру, тот факт, что римляне познакомили британцев с латинским языком, тогами, аркадами, банями и торжественными обедами, вынудил Тацита заметить: «Ни о чем не подозревавшие британцы говорили о таких новшествах, как цивилизация, в то время как нововведения являлись лишь одним из признаков их порабощения».
Неизбежность антиимперских настроений помогает объяснить волну антиамериканизма, захлестнувшую мир после 11 сентября 2001 года. Отчасти эта антипатия, безусловно, стала реакцией на личность самоуверенного президента США, чьи манеры и сама суть его убеждений раздражают элиту Европы и Ближнего Востока. До некоторой степени такого рода антипатия, бесспорно, обусловлена вполне объяснимым опасением (особенно на Ближнем Востоке) относительно курса США. Но в известной мере это – следствие спирали враждебности по отношению к колоссу и всему, что он собой олицетворяет, а также, разумеется, к самому факту его существования. Последствия этой враждебности, возможно, удастся в предстоящие годы контролировать и смягчить, но некоторая степень антипатии останется, и не исключено, что она возрастет и предположительно станет опасной. Быть империей или чем-то похожим на нее означает вызывать зависть, возмущение, подозрение, недоверие и достаточно часто – ненависть.
ИСКУССТВО СДЕРЖАННОСТИ
Имперские проблемы устанавливают принципы имперской политики. Мало кто за пределами отделений классической древности в университетах читает сегодня работы ведущих греческих и римских историков, в которых и в наши дни можно найти много полезного. Древний мир относился к успехам Рима, как к чуду и загадке: римляне казались народом, у которого нет глубоких культурных традиций, мудрых правителей или постоянно одерживающих победы армий; однако они сумели завоевать для себя пространство в мире и удержать его. Причины такого успеха интересовали античных ученых, а также политических философов эпох Возрождения и Просвещения, таких, как Макиавелли и Монтескьё.
Полибий и многие его последователи искали объяснение в роли сената – органа, который хотя и был внутренне расколот, но тем не менее обеспечивал определенную степень устойчивости обычно неспокойной политической жизни. Основной причиной бурного характера римской политической жизни, утверждали эти авторы, был последовательно проводимый имперский стиль, который оставался жизнеспособным, несмотря на взлеты и падения консулов и диктаторов. Этот стиль представлял собой совокупность простых правил и приемов. Как отмечал Монтескьё, «неизменным принципом был прежде всего принцип “разделяй”», а это настолько очевидный ориентир внешней политики, что его значение зачастую недооценивают. То, что Рим никогда не сталкивался с коалицией многих держав и народов, не случайно. Нельзя сказать, что возвышение Рима было предопределено или что перед ним не возникали серьезные угрозы: он противостоял более многочисленным врагам, более коварным военачальникам, более отчаянным воинам, чем его собственные. Однако он не избегал столкновений, но заботился о том, чтобы не воевать со всеми крупными странами сразу или не позволить другим государствам сообща выступить против него (два тысячелетия спустя эту мудрость не смогла усвоить имперская Германия). В 2003 году на этом же споткнулись Соединенные Штаты, когда после десятилетий благодушного безразличия в отношении образования Европейского союза под франко-германским руководством осознали положительные стороны поддержки более слабых фракций внутри ЕС. (Оказалось, однако, что Америка не способна проводить политику, которую римские лидеры рассматривали как рутинную.)
Размышляя о политической практике Рима, описанной Ливием, Макиавелли отмечал: «Одна из самых значительных мер предосторожности, которую люди взяли на вооружение, – это воздержание от угроз или словесных оскорблений». Римские государственные деятели, как правило, не делали громких заявлений и не впадали в ярость. Они не угрожали и не запугивали. Вместо этого они озвучивали требования и обещания, а также строго следили за выполнением тех и других. Когда одетый в простое платье римский сенатор Гай Попилий Ленат доставил сирийскому царю Антиоху IV требование Рима покинуть Египет, дело обошлось без угроз. Нет, он просто подошел к строптивому монарху и жезлом обвел по песку вокруг его ног, потребовав дать ответ сенату до того, как Антиох переступит границу начерченного круга. Царь государства Селевкидов побледнел и согласился с требованием, но этот акт подчинения сам по себе разрушил его репутацию при его собственном пышном дворе.
Великобритания тоже сполна овладела искусством имперской сдержанности. На протяжении всего XIX века ее лидеры неустанно боролись с любой возможностью образования какой-либо крупной противоборствующей коалиции, даже ценой уступок Америке или Японии. Если бы государственные деятели США достойно хранили молчание и не наносили обид, когда в этом нет крайней нужды, то и сегодня они также могли бы извлекать из этого пользу. Очевидно, что, например, резкая форма, в какой администрация Буша выразила неприятие Киотского протокола, Международного уголовного суда и других инициатив, за которые так ратуют европейцы, создала общественный климат, который способствовал чрезмерному обострению отношений, предшествовавшего началу войны в Ираке. И даже если администрация решила наказать своенравных союзников за отказ поддержать войну в Ираке, ей не следовало публично заявлять об отстранении их компаний от участия в послевоенном восстановлении, а нужно было просто, без лишних слов не допускать их к контрактам.
Мощь США – это настолько очевидный факт, особенно для неамериканцев, что не требует дополнительных разъяснений. Если Соединенные Штаты хотят использовать свою мощь эффективно, даже против воли союзников, они должны делать это с вежливой улыбкой и без чванливых поз. Более слабые государства невольно смотрят на сильнейшую державу как на надменную, эгоистичную и постоянно выдвигающую те или иные требования. Нет нужды усложнять и без того непростую ситуацию: осторожность римлян – такой же поучительный исторический пример, как и их претенциозность.
ПРЕВРАЩЕНИЕ НЕОБХОДИМОСТИ В ПРЕИМУЩЕСТВО
Войны, которые вели империи прошлого, тяжким бременем ложились не только на власть в центре. Британцы имели свою индийскую армию (состояла из индийцев. – Ред.); при римских легионах, которые сами по себе являлись достижением военной организации тех времен, создавались подразделения ауксилиариев (вспомогательные силы из варваров. – Ред.), доказавшие свою несомненную полезность в деле обеспечения успеха армейских операций. Даже США не имеют и не будут иметь достаточного числа военнослужащих для выполнения поставленных задач. В какой-то степени Америка удачно использует собственные иностранные войска: НАТО фактически выступает как военный союз, позволяющий усилить американский контингент на нестабильной периферии Европы. С другой же стороны, Соединенным Штатам еще предстоит совершенствовать искусство создания иностранных военных институтов, особенно в условиях, когда требуется предпринять безотлагательные действия. Но история учит, что надежды, питаемые некоторыми лидерами США (передать малым странам функции по поддержанию мира и проведению гуманитарных интервенций), неоправданны: иностранные войска Рима не сражались без поддержки воюющих там легионов, а британцы имели в своей индийской армии собственные части и собственных офицеров.
Великобритании, как и Риму, для управления империей требовались проконсулы. Вице-король Индии обладал огромными полномочиями, которые он часто использовал, не считаясь с мнением Лондона. Вера в то, что «человек на месте» оценивает ситуацию лучше, была неофициальным кредо Британской империи, и хотя тенденции к централизации власти существовали, они ни к чему не привели в силу фактора расстояния. До наступления эры почти мгновенной связи у Лондона было мало шансов сделать перспективный выбор; время перемещения по империи исчислялось неделями, а не часами. Необходимость делегирования полномочий взрастила культуру предприимчивости, власти и ответственности, без которых империя не смогла бы выжить.
Соединенные Штаты не правят отдельными частями мира так, как это делали европейские империи, но им приходится сталкиваться с аналогичными вызовами. Командующие войсками на театрах военных действий (прежде их называли главнокомандующими) ныне выступают в качестве проконсулов. В своих регионах они играют более существенную роль, чем послы или помощники госсекретаря. Они в курсе региональных проблем, имеют хорошо подготовленный штат сотрудников и ресурсы для осуществления своей деятельности. Поэтому неудивительно, что бЧльшая часть зарубежной политики США подверглась основательной милитаризации в ущерб Госдепартаменту, чей коллективный потенциал редко соответствует качествам отдельных дипломатов.
Как и в случае с Римом (хотя и в значительно меньшей степени), эти американские проконсулы стали также политизированы. Расставшись с мундиром (а иногда и раньше), они считают своим долгом одобрять или осуждать действия тех или иных политиков. Один из них, выйдя в отставку, недавно баллотировался на пост президента (имеется в виду снявший впоследствии свою кандидатуру четырехзвездный генерал американской армии Уэсли Кларк, бывший верховный главнокомандующий Объединенными вооруженными силами НАТО в Европе. – Ред.) – обычный удел военачальников, успешно проявивших себя в крупномасштабном конфликте. Конечно, ни один из отставных американских генералов не перейдет Рубикон с оружием в руках, а промахи, допущенные ими в последние годы, возможно, заставят многих из них вернуться к умению достойно хранить молчание, характерному для многих их предшественников. Однако сам этот феномен весьма показателен, так как демонстрирует слабость гражданского компонента в американском аппарате по разработке стратегий – слабость, создавшую вакуум, в который оказались втянуты генералы.
Соединенным Штатам нужно разработать собственную систему, включающую генерал-губернаторов, легатов, резидентов и прокураторов. Трудности в Ираке после свержения Саддама Хусейна показали, что, как ни эффективна американская армия, у США нет ни кадровой администрации, ни организаций, способных установить порядок и приступить к созданию местных институтов в целях предотвращения насилия и массовых волнений. Особенно в данном случае аналогия с империей не проходит. В былые дни великие державы – из чувства гордости, жадности или обычного в таком деле соперничества – стремились к завоеванию колоний. В XXI веке проецирование силы на другую страну диктуется не стремлением к наживе или амбициями, а, наоборот, страхом перед хаосом. Формальное колониальное правление утратило легитимность. Но что же может заменить его? Опыт работы интернациональной администрации в Косово и Боснии можно в лучшем случае назвать неоднозначным; неудачи в деятельности ООН перевешивают ее достижения, хотя она способна внести свой вклад в обеспечение легитимности такой формы правления, а ее отдельные представители и организации проявили мужество и эффективность, как, например, Сержио Виейра де Мелло (спецпредставитель генерального секретаря ООН в Ираке, ставший жертвой теракта в Багдаде. – Ред.). Но даже успехи, достигнутые ООН, требовали военного содействия со стороны держав, выступавших под влиянием обычных эгоистических побуждений. Поэтому легитимация колониального правления под каким-либо другим названием и создание институтов, которые смогут осуществлять его на практике, становятся одной из грандиозных задач, требующих искусства от современного государственного управления. Ответить на этот вызов – значит не только смягчить бедственные последствия безвластия, но и избежать тех опасностей, которыми чревата анархия в эпоху оружия массового уничтожения и террористов-самоубийц.
ВЫБОР
История «не позволяет успокоиться многим талантливым, проницательным и целеустремленным людям, которые жаждут завершенности и ощущения уверенности», – заметил как-то Жак Барзан (американский историк культуры, педагог, критик. – Ред.). Но она учит тех, кто трезво мыслит и готов мириться с неопределенностью и действовать в ее рамках.
В конце концов, не так уж и важно, считают ли Америку империей или гипердержавой sui generis, новым политическим образованием. Многие практические проблемы, с которыми сталкиваются США, похожи на те, что вставали на пути империй прошлого, и уже одно это требует осмысления. Размышления на данную тему, однако, отрезвляют, потому что рано или поздно наступает момент, когда империя становится не так привлекательна, как это представляется, когда она находится на пике своего успеха и влияния. Фукидид подметил это, сопоставив два выступления афинского государственного деятеля Перикла. В знаменитой надгробной речи, произнесенной по случаю похорон первых павших в войне со Спартой, тот восхваляет Афины как «школу Эллады», «пример для других», а не как город, «подражающий чужеземным установлениям». Словами, которые, возможно, напомнят о выступлении Джона Кеннеди в начальный период его президентства, Перикл призывает молодое поколение к обретению величия. Однако после ряда военных неудач и опустошительной эпидемии чумы он предупреждает соотечественников о том, что «отказаться от этого владычества уже невозможно, даже если кто-нибудь в этих сложнейших обстоятельствах сочтет более честным такой немужественный шаг. Ведь ваша власть является тиранией, добиваться которой, возможно, было несправедливо, отказаться же от нее весьма опасно».
Здесь проявляется одно из проклятий империи: предоставить свободу всегда кажется опасным шагом, и чаще всего он таким и бывает. Великобритания отказалась от своей лидирующей роли на международной арене без особого ущерба для самой себя (хотя и ценой массовых кровопролитий в таких странах, как Индия и Йемен). Но это случилось в значительной степени благодаря готовности США занять ее место, заполнить вакуум, образовавшийся после сокрушения ее мощи, и взять на себя роль Соединенного Королевства во многих частях мира. Собственно говоря, Лондон мало что мог сделать, кроме как отказаться от империи, «предвосхищая необходимость» (Макиавелли), отступить еще до того, как силы, слишком внушительные, чтобы с ними можно было совладать, заставят его уйти.
Определяя свою роль в мире, Америка сегодня также имеет меньше альтернатив, чем кажется ее обеспокоенным лидерам и их критикам или ее озабоченным друзьям и многочисленным врагам. Логика империи сводится к логике расширения, а сложнейшая стратегическая проблема империи – это принятие непомерных обязательств и перенапряжение ресурсов. Несмотря на желания французских и китайских политиков, ни одно противостоящее государство или федерация не восстановят (по крайней мере, в ближайшем будущем) систему баланса сил, подобную той, что существовала в Европе в XVIII и XIX веках. Вопреки мечтам идеалистов ни один международный институт не доказал способность к эффективному действию в отсутствие власти, генерируемой и осуществляемой государствами. Есть и третья возможность, слишком страшная, чтобы ее рассматривать: анархия, воцарившаяся после того, как недовольные США отзовут свои легионы в приступе демократического негодования и безразличия по отношению к остальному миру. Поэтому реальный выбор состоит в том, как именно Соединенные Штаты будут осуществлять гегемонию: с осторожностью или безрассудством, последовательно или нерешительно, рискуя безопасностью или укрепляя ее. Так что лидерам США необходимо всмотреться в историю и усвоить мудрость, которая обеспечит им искусное правление.
Данная статья опубликована в журнале Foreign Affairs №4 за 2004 год.
