Россия не хочет окончательно разорвать отношения с Европой, но, по-видимому, идея европейской судьбы уступила место идее сотрудничества и сосуществования, а не интеграции, о чём постоянно твердили раньше. О том, как мы научились не бояться и полюбили раскол, рассказал 27 ноября в рамках заседания Евразийского онлайн-семинара наш главный редактор Фёдор Лукьянов. Мы подготовили краткое изложение его выступления.
Месяц назад министр иностранных дел России Сергей Лавров сделал примечательное заявление. Оно попало в заголовки почти всех российских и многих зарубежных СМИ. Лавров сказал: эффективность диалога между Россией и ЕС, мягко говоря, очень низкая, и российская сторона считает разумным прекратить его и подождать, пока ситуация не станет более благоприятной для возобновления конструктивного разговора. Эта реплика – действительно, довольно резкая – была частью более обширного выступления, но вызвала реакцию. Говоря «резкая», я имею в виду, что не могу припомнить ничего подобного из сказанного нашей стороной ранее, хотя концептуальный системный кризис в отношениях России и ЕС давно стал реальностью.
По сути, впервые министр иностранных дел России чётко заявил, что диалог с ЕС может быть полностью остановлен, потому что больше не содержит смысла. Если посмотреть на контекст того, что обсуждалось в том разговоре с господином Лавровым, ясно, что он не имел в виду полного прекращения контактов с Европой, как это интерпретировали некоторые комментаторы.
Это, действительно, так. Последний саммит между Россией и ЕС состоялся в Брюсселе в конце января 2014 г., то есть за три недели до того, как в результате событий на Майдане был сменён режим в Киеве. Хотя двусторонние отношения между Россией и ЕС уже тогда были далеки от нормальных, все привычные мантры и формулы (о четырёх общих пространствах, партнёрстве для модернизации и так далее) продолжали звучать, по крайней мере, во время официальной части саммита. В целом саммит показал, что всё ещё сохранялась модель отношений России и ЕС, которая была сформулирована в начале 1990-х гг. и действовала, несмотря на многочисленные неудачи, вызовы и постепенную, но очень значительную эрозию отношений, начавшуюся в середине 2000-х годов. Эта модель была в некотором смысле очень логичной и целостной. В основе её лежало предположение, что Россия, как и все посткоммунистические европейские страны, рано или поздно присоединится или станет частью европейского политического пространства. Но то, как именно будет выглядеть членство России в ЕС или её участие в европейском проекте, – никто так и не определил.
Очевидно, что перспектива членства России в ЕС никогда не воспринималась всерьёз, так как Россия не вписывалась в необходимый набор критериев и была просто слишком велика.
Но хотя Россия не воспринималась как гипотетический член ЕС, она никогда не рассматривалась и как нечто, заслуживающее особого отношения со стороны европейцев. В 1990-е гг., после распада СССР, Россия были слишком слабой и хрупкой, а траектория её развития – трудно предсказуемой. Поэтому, когда Европейский союз развивался, преумножая свой капитал во всех измерениях (политическом, экономическом, культурном, идеологическом и моральном), а Россия его теряла, у Брюсселя просто не было причин искать какое-то особое место или роль для России в будущем сообщества Европы.
С головой погруженная в терзавшие её внутренние проблемы, Россия не могла претендовать ни на что иное, чем то, что ей предлагал ЕС как более сильный партнёр. А предлагал он ей некий аффилированный статус, но, по сути, без права голоса.
Это был период перестройки и «нового политического мышления», когда генеральный секретарь, а затем президент Михаил Горбачёв начал менять всю идеологическую схему в попытке избавиться от бремени холодной войны. Тот момент имеет решающее значение для сегодняшней дискуссии, потому что впервые идея европейской России трансформировалась в политическую философию, утверждавшую, что Россия может стать частью Европы, построенной на принципах взаимного признания и мирного сосуществования, исключающих идеологическое и военное противостояние. То есть для Горбачёва не стоял вопрос о том, что наша сторона должна принимать чьи-то уже установленные правила, речь шла о совместном создании новых.
Но потом СССР развалился, и идея равенства испарилась. Так почему я считаю важным сосредоточиться именно на этом периоде наших с Европой взаимоотношений? Потому что то, что сказал Лавров, с моей точки зрения, является концептуальным завершением модели отношений России с ЕС, которая была запущена именно в тот период времени. Россия должна была двигаться примерно той же траекторией, как и претенденты на вступление в ЕС, но без перспектив членства.
Знаменитая формула бывшего президента Еврокомиссии Романо Проди: «Европа готова поделиться с Россией всем, кроме институтов». В начале 2000-х это было воспринято как широкий жест щедрости и добрососедства. Но если мы посмотрим более внимательно, то поймём, что это утверждение иллюстрирует суть европейского подхода, о котором я говорил: Россия возьмёт на себя все необходимые обязательства и ответственность, но она всё равно не будет иметь права голоса и не получит членства в европейских институтах. А что ещё, как не участие в общих институтах, является сутью любой интеграции?
Тем не менее стоит признать, что политико-дипломатическое развитие в 1990-е гг. было плодотворным, – Соглашение о партнёрстве и сотрудничестве 1994 г. (вступившее в силу в 1997 г.) остаётся единственной рамкой для отношений России и ЕС.
Отсюда следует и парадокс российского случая: Россия, в отличие от многих восточноевропейских стран, не хотела вступать в ЕС и никогда не рассматривалась в качестве потенциального кандидата на вступление, в то время как предполагалось, что в своём поведении она должна придерживаться норм и обязательств ЕС. Довольно долго, по крайней мере до середины 2000-х гг., то есть даже в начале президентства Путина, Россия пыталась идти по этому пути. Несмотря на растущее взаимное неприятие, бюрократические и политические машины обоих участников «интеграции» продолжали двигаться в том направлении, которое было намечено в начале 1990-х годов. Международные события, в том числе в Ираке, Грузии, на Украине, меняли ситуацию кардинально. Рамка оставалась прежней до 2014 г., потом она фактически закончилась, но только сейчас чётко и однозначно об этом заявляется. Что касается нынешнего состояния двусторонних отношений, то я бы назвал его абсурдным, потому что общая повестка скукожилась до предела. А случаи типа недавних событий с Алексеем Навальным (как ни интерпретируй то, что с ним произошло) в принципе заменили все существенные вопросы двусторонних отношений, но не имеют ничего общего с долгосрочными интересами ни одной из сторон.
Россия поддерживает отношения со многими европейскими странами, но они не могут заменить отношений с ЕС, поскольку возможности этих стран проводить свою собственную независимую политику ограниченны. А ожидания России, что дружественные нам члены ЕС каким-то образом поспособствуют улучшению диалога, не оправдались. Поэтому я думаю, что заявление Сергея Лаврова, на которое я ссылался, на самом деле имело целью подвести черту под периодом, тянущимся с 1990-х годов. Конечно, это не означает, что Россия готова, способна или хочет окончательно разорвать отношения с Европой, но что идея европейской судьбы для России, по-видимому, уступила место идее сотрудничества и сосуществования, а не интеграции, о чём постоянно твердили раньше.
Текст подготовила Елизавета Демченко
