Россия в глобальной политике

Мир погрузился в навязчивое состояние поиска «чужого» и переосмысления «своего». Всеобщее и взаимное недоверие нарастает. Это не означает деглобализации и тем более идейной деуниверсализации современного мира, как утверждают некоторые, – идеологическая повестка дня по-прежнему формируется исключительно в западном мире – но нарастающие противоречия по линии «свой ‒ чужой» ощутимо увеличивают напряжение по разную сторону границ.

В этой ситуации, рассуждая о международном партнёрстве, как никогда важно понимать перспективу, с которой участники взаимоотношений видят цели и содержание происходящих процессов. В частности, бросая вызов современному миропорядку и надеясь на поддержку азиатских партнёров, России очень важно адекватно оценивать их видение ситуации и мотивацию. И здесь позиция борца с «национализмом», которая сейчас составляет одну из опор политики России в отношении Украины, не кажется выигрышной – во многих странах мира, и особенно в Азии, национализм не считается чем-то однозначно негативным. Гораздо выгоднее использовать постколониальный нарратив и предлагать в его контексте новую политику коллективной безопасности.

Национализм по-западному

Это может показаться парадоксальным для широкой российской публики, но термин «национализм» спокойно воспринимается европейской и американской публикой. В классическом труде Бенедикта Андерсона, как и в работах многих других западных политологов и социологов, под национализмом понимается процесс создания, а сказать точнее – конструирования наций. И это понятие используется преимущественно для описания исторического процесса выработки национальной идеологии, идентичности, дискурса.[1] Тот же Андерсон выделял в своих работах три исторических «волны» национализма. Первая – борьба за независимость американских колоний европейских империй, вторая – распространение национальной идеологии в Европе XIX века, третья – национальное движение в Азии в XX столетии в контексте распада европейских колониальных империй. В 1992 г., спустя девять лет после выхода его знаменитой книги, Андерсону пришлось дополнить свою теорию четвёртой «волной», к которой он отнёс интенсивное нациестроительство на территории бывшего СССР и Югославии[2]. То есть национализм для Андерсона и его коллег – один из неотъемлемых этапов на пути к современности.

Что же касается нацизма, то здесь европейские эксперты проявляют единодушие с российскими коллегами и понимают его как крайнюю форму национализма, маргинальную идеологию немногочисленных, но опасных ультраправых экстремистов. Иными словами, если национализм, выражаясь словами ещё одного классика западной социологии Эрнста Геллнера, исторически создаёт нации, и это нормально[3], то нацизм – что-то вроде перверсии, ереси от национализма. Однако, как и в случае любой ереси, само его существование не повод отказываться от изначальной идеи.

Показательно, но с начала 1990-х гг. Андерсон больше не возвращался к вопросу о глобальной исторической динамике «воображаемых сообществ» (хотя прожил и активно работал до 2015 года). Одной из причин тому, по всей видимости, было распространившееся убеждение, что национальная проблематика сегодня теряет свою актуальность по мере распада колониальных империй, демократизации и глобализации. Национализм как явление был списан на свалку истории, а тема нациестроительства (nation—building) всё чаще изучалась лишь в историческом контексте, либо применительно к странам третьего мира или государствам, определяемым как авторитарные, то есть маргинальные для современного миропорядка.

Проще говоря, на Западе национализм считается признаком «догоняющего развития».

Ожидается, что эта идеология, как и её «еретическая» форма – нацизм, уйдут в прошлое вслед за империями, авторитарными режимами, расизмом и другими пережитками прошлых веков.

Тем удивительнее для многих европейцев оказалось услышать обвинения России в адрес украинских властей в агрессивном национализме, дискриминации и нарушении гражданских прав в ходе конструирования украинской нации – всё это звучало как цитаты из учебника истории, нечто далёкое от реалий современной демократической Европы. И даже если что-то из выдвигаемых обвинений и справедливо, для западного политолога это лишь свидетельство «колониального прошлого» Украины, её беда, а не вина. Всё это должно было исчезнуть по мере интеграции украинцев в европейское сообщество. И потому никто на Западе не понял пафоса российских заявлений о необходимости «денацификации» Украины. По той же самой причине там не вызывают возмущения националистические заявления украинских политиков, видеоролики, учебники истории, публикации. Национальная идентичность не возникает сама по себе, убеждены западные эксперты, её надо старательно и последовательно развивать, и украинцы этим занимаются, что опять же – нормально. Кстати, для российского публичного пространства, как считают западные политологи, национализм не менее характерен.

Постколониальный национализм Азии

Категории наций и всего «национального» были заимствованы азиатскими политиками и мыслителями из европейской традиции. И, подобно европейцам, азиатские политики и интеллектуалы не видят ничего плохого в том, чтобы быть националистами. Создание собственных наций они считают неотъемлемой частью борьбы за независимость и поиска собственного места в современном мире. Более того, явный национализм в его западном понимании, то есть идея абсолютного приоритета собственной нации и её интересов, как бы они ни определялись, – это норма как для повседневности, так и официального политического дискурса многих азиатских стран, в том числе и Китая. И потому напрасны ожидания того, что Пекин бросится на выручку Москве. Конечно, китайские компании попытаются заработать на сложившейся ситуации, но ровно в той мере, насколько это может быть выгодно и безопасно, учитывая возможную реакцию Запада, например, в виде вторичных санкций.

В то же время для азиатских стран характерен очевидный постколониальный ресентимент. Многие политики, в том числе лидеры Китая и Индии, не говоря уже об Иране, Мьянме, Шри-Ланке и других странах, выражают недовольство отношением к ним западных стран, и прежде всего так называемой политикой двойных стандартов. Зачастую они, вне всякого сомнения, правы. Достаточно вспомнить, например, санкционную атаку на Huawei в 2019 году. Возможно, это явление само по себе не новое и хорошо объясняется в рамках ставшей уже классической концепции ориентализма Эдварда Саида, но от того оно вызывает только большее раздражение. И дело здесь как раз в национализме! Западный европоцентризм и ориентализм самым очевидным образом подрывает усилия азиатских стран по укреплению собственного положения в мире и отстаиванию национальных интересов. Более того, это источник бесконечного разочарования и обиды, ведь распад колониальных империй, освободительная борьба и экономический рост долгое время считались условием глобального равенства статуса европейских и азиатских наций. И вот независимость получена, промышленность развита и даже вооружённые силы более чем конкурентоспособны, а отношение Запада к Востоку не изменилось.

Европоцентризм современного мира – это враг азиатского национализма. И одновременно возможность для России.

Причём и такая перспектива не нова – «борьба с империализмом» и поддержка «национально-освободительного движения» в колониальных странах была важной частью советской внешнеполитической доктрины. Факт распада СССР сам по себе не означает потерю её актуальности. Наоборот, политики стран Азии до сих пор вспоминают сотрудничество с Советским Союзом. В конце концов, это для россиян последние три десятилетия стали временем, когда мир перевернулся с ног на голову (для некоторых даже не один раз), но для других стран и регионов мира перемены не носили столь же парадигмального характера.

Новая «российская идея»

Эксперты уже не первый год спорят о том, какой должна быть новая «российская идея», в том числе с какими ценностями, императивами, нарративами обращаться к международному сообществу в новых условиях. Часто звучит мысль о необходимости провозглашения и подчёркивания самобытности каждой нации и культуры, праве каждой страны на выбор собственного пути развития и сохранения индивидуальности. Сюда же относятся популярные в России рассуждения о цивилизациях и такой крайне неопределённой категории, как национальный менталитет. По сути, это всё тот же национализм в его европейском понимании. И такая идея в Азии обречена на провал. Не то чтобы она была неправильной или непопулярной, даже наоборот – она слишком популярна, очень распространена и даже очевидна. Провозглашая всё вышеперечисленное, Россия попросту не говорит ничего нового. Для потенциальных союзников эти слова настолько же пусты, как утверждение, что вода мокрая. И все они не способствуют сближению и взаимопониманию.

Совсем иное дело ‒ постколониальный дискурс. Его центральная идея о сохраняющемся неравенстве между бывшими азиатскими и африканскими колониями и европейскими метрополиями и вытекающие из неё примеры политики двойных стандартов, ориентализма, отказа от исторической ответственности – мощнейший раздражитель для политиков всего незападного мира. Их негодование относительно всех перечисленных проблем то и дело вспыхивает в международных дискуссиях на самые разные темы: от экологии до прав человека. Достаточно вспомнить ропот ряда азиатских стран по вопросу о сокращении выбросов парниковых газов, когда они требуют учитывать не только современный, но и исторический «вклад» разных стран в нынешнюю ситуацию с глобальным изменением климата.

Именно на постколониальную проблематику стоит делать упор России в поисках союзников и партнёров. Борьба с глобальным неравенством, или, иными словами, обеспечение подлинного равенства всех субъектов международных отношений, может стать новой российской идеей (хотя и не оригинальной, учитывая опыт СССР). В этом контексте имеет смысл обращать внимание азиатских партнёров, что замыкание на себе, отказ от взаимопомощи работает в пользу этого несправедливого миропорядка. А его сохранение угрожает национальным интересам, в том числе и потому, что новые санкционные атаки Запада могут лишить всего, что было заработано с таким трудом.

В свете этой перспективы именно национализм в его западном понимании может стать фундаментом новой политики коллективной безопасности, в рамках которой взаимная поддержка будет позиционироваться как лучший способ защиты собственных интересов.

Критики могут сказать, что никакая «российская идея» не сможет заставить китайские или другие азиатские или африканские компании позабыть об угрозе вторичных санкций и начать расширенное сотрудничество или тем более – оказать помощь России. И будут правы – в нынешних условиях незападный мир слишком разобщён для этого. Да и Россия так долго и целенаправленно игнорировала описанные выше аспекты международных отношений, что сейчас попросту не может подобрать правильных слов, чтобы обратиться к возможным собеседникам.

Очевидно, импортозамещение требуется не только в сфере технологий, но и международного политического дискурса. Сама реальность современного мира – постколониальный ресентимент, движения против расовой и культурной дискриминации, повсеместное разочарование в неолиберальной картине мира – всё это подсказывает возможные точки для налаживания контакта. Но эту работу ещё только предстоит начать. В противном случае без конструирования нового дискурса международных отношений добиться взаимопонимания и, как результат, партнёрства не представляется возможным.

Текст подготовлен в рамках проекта Совета по внешней и оборонной политике «Преодоление трансграничного кризиса, вызванного влиянием внешних факторов на внутреннюю устойчивость субъектов Российской Федерации».

Организаторы провели политэкономическую игру, моделирующую конкуренцию региональных (местных), федеральных и международных акторов за российский экономический актив. В игре приняли участие молодые представители российского регионального и федерального академического, экспертного, политического и административного истеблишмента.

Проект осуществлён при поддержке Фонда президентских грантов в сотрудничестве с Уральским федеральным университетом им. Б.Н. Ельцина в Екатеринбурге. Обращение к регионам актуализировало повестку и оживило проект, который Совет по внешней и оборонной политике проводит регулярно уже несколько лет.