С начала 1990-х годов словечко «но» получило особую смысловую нагрузку в крупнейших французских газетах. В нем, как в зеркале, отразилась история взаимоотношений между «иммигрантами» и навечно приставшей к ним темы социальной интеграции.
В конце января 2004-го в газете Le Parisien была опубликована серия из шести статей с фотографиями под общим заголовком «Мусульмане, интеграция которых была успешной».
«В костюме цвета антрацита, в рубашке в голубую полоску, с желтым галстуком и зачесанными назад волосами 24-летний Карим, уроженец Мант-ля-Жоли (предместье Парижа. – Ред.), покинул хорошо оплачиваемую должность товароведа и создал собственное предприятие».
«Хозяйка дома, Нажия эль-Муна Сифи, 46 лет, похожа на живую рекламу продукции Afflelou (производитель очков. – Ред.). Короткая стрижка, прямоугольные очки в черной оправе, темный свитер и идеальный макияж. Она социальный работник, в ее помощи нуждаются пожилые люди. Ее внешний облик явно выпадает из окружающей обстановки, которая напоминает скорее декорацию к “Тысяче и одной ночи”».
«Ухоженная бородка, проницательные миндалевидные глаза, стройный силуэт и величавая поступь… Даже в джинсах и простом свитере Аллам Фаруру выглядит, как берберский князь. При его профессии внешний вид имеет немаловажное значение. Этот француз алжирского происхождения преподает электронику в профессиональном лицее имени Марселя Кашена в Сент-Уане (предместье Парижа. – Ред.)».
Приведенные цитаты отражают смысл публикаций в крупнейших периодических изданиях, появившихся начиная с 1989 года в связи с обсуждением запрета на ношение чадры. Обычно в них проводится параллель между успешной интеграцией во французское общество и самостоятельно достигнутым экономическим и социальным благополучием. Успешно «интегрировавшийся» иммигрант – тот, что избрал в свое время путь превращения в «коренного француза», напоминающего персонажа рекламы Afflelou. На его лице маска респектабельного человека.
Эта дискурсивная техника основана на контрасте с теми, кому не удалось успешно «интегрироваться»: бедолага так и не смог избавиться от своих культурных, религиозных и этнических стереотипов, в итоге он противопоставил себя «французской идентичности», оставшись в образе «иммигранта». В подобных репортажах обязательно присутствует описание главного героя в тот период его жизни, когда он был еще далек от всякой мысли об «интеграции». В первой статье облик руководящего предпринимателя вырисовывается на фоне предместья Мант-ля-Жоли, при этом его успешное вхождение во французское общество ассоциируется с экономическим успехом. Во второй повествование об успешной карьере ведется в обстановке из «Тысячи и одной ночи», что указывает на исходные социокультурные условия жизни героини. В третьей статье довольно приличный статус преподавателя никак не вяжется с упоминанием о том, что лицей расположен в необустроенном Сент-Уане.
Для всех статей характерна не только расплывчатость понятий «ислам», «Магриб» и «иммиграция», но и вводящая читателя в заблуждение неоднозначность представления об «интеграции» «мусульманских» «магрибских» «иммигрантов»: тот, кто действительно стремится к успеху, в конце концов его добивается, и, следовательно, все остальные сами обрекли себя на неудачу.
ЗИДАН, ХАЛЕД, ДЕББУЗ… И КЕЛЬКАЛЬ
Во всем этом новыми являются описание должности, окружения и сама идея о том, что вхождение во французское общество должно осуществляться путем положительной дискриминации (политика приоритетов в пользу социально более слабого члена общества в целях выравнивания возможностей. – Ред.). Чего стоит, например, повсеместное упоминание в прессе Аиссы Дермуша, которого называли то «мусульманским префектом», то «префектом – выходцем из кругов иммиграции», а то и «образцом интеграции». Его систематически противопоставляли тем «мусульманам, которые выступают против закона о запрете на ношение чадры и, следовательно, являются исламистами». Описание интегрировавшихся иммигрантов тесно смыкается с рассказом об их достижениях.
Например, победа «черно-бело-арабской» команды Франции в мировом чемпионате-1998 по футболу, несомненно, укрепила особый имидж иммигрантов, добившихся успеха. Последние изображались в ореоле спортивных достижений, снискавших славу трехцветному французскому флагу. И, конечно же, журналисты воспользовались этим для того, чтобы противопоставить «победителей» «правонарушителям» или «террористам».
Тема «интеграции» и «интегрируемых» соседствует в крупнейших СМИ с предостережениями против расизма и призывами принять адекватные меры в отношении существующей угрозы. Однако подается она таким образом, что стигматы «несхожести» не только никак не исцеляются, но и передаются чуть ли не по наследству той части французов, которых называют не иначе как «выходцами из иммиграции» и постоянно призывают «интегрироваться».
Образ успешного «интегранта», ставшего «эстрадным исполнителем», «комиком», «звездой» или «спортсменом», активно тиражируется с 1995 года. Он получил постоянную прописку в кругах шоу-бизнеса. Культивируется образ человека обаятельного, преданного, храброго, услужливого и, самое главное, добившегося успеха. Чередование положительного и отрицательного образов иммигранта породило формулу: «Иммигрант, как правило, несет в себе опасность, но в исключительных случаях он может интегрироваться, если того требует шоу». В результате сложилась практика позитивного освещения процесса «интеграции» на фоне уничижительного отношения к иммигрантам в целом.
На что же делается ставка? Что имеется в виду, когда успех и интеграция связываются главным образом с популярными исполнителями, выдающимися спортсменами, симпатичными юмористами, не говоря уже о министре, отвечающем за обеспечение равенства возможностей, которым 2 июня был назначен Азуз Бегаг? В то же время в массе своей «иммигранты» представляются «неполноценными».
«Иммигрант, но… добившийся успеха». Дело не только в противопоставлении «иммиграции» и «успеха», свойственном идеологизированным и пользующимся дурной славой дебатам. Главное, что даже не обсуждается вопрос: а что следует подразумевать под словом «успех»? Почему при определенных обстоятельствах начинают доминировать определенные взгляды на «успешную иммиграцию»? Почему утверждается именно тот образ успешного иммигранта, который в своих «глубоко лояльных» выступлениях санкционировали «совсем новые левые»? Особенно после того, как левые обратились к теме безопасности, то и дело упоминая в этой связи об «иммиграции», «бедных» и «исламе». (В 1997-м социалистическая партия, а за ней и объединенные левые силы, по сути, решили использовать излюбленный лозунг правых и строить свою президентскую кампанию вокруг темы отсутствия безопасности.)
Такому образу отводится видное место в крупных изданиях, как только начинает маячить угроза идентичности, целостности и безопасности населения, а также суверенности территории Франции. Тогда глубокомысленное «но» становится осью политических размышлений об иммиграции в аспекте безопасности.
Образ «трудящегося иммигранта» постепенно стал размываться после замедления, а затем и запрета трудовой иммиграции в 1973–1974 годах. Прежде же постколониальная трудовая иммиграция поставляла легко управляемую и низкооплачиваемую рабочую силу, необходимую в условиях экономики полной занятости. Тогда в крупных изданиях пользовался спросом стереотип послушного и вызывавшего чувство жалости «трудящегося иммигранта», который при определенных условиях мог скатиться до преступления. В ту пору можно было говорить о возникновении образа «тех других». Они появились как следствие эпохи колониальных войн, когда «типичный иммигрант» ассоциировался либо с «туземцем», либо с «феллахом», то есть их «непохожесть на нас» была результатом военного времени, совсем не так, как сегодня. Экономика, функционирующая в условиях массовой безработицы, и упадок социального государства расшатали существующие символы; видение «тех других» стало связываться с угрозой и вызвало соответствующее отношение, которое следует переосмыслить.
Преобладающий образ «иммигранта, добившегося успеха» (как и иммигранта-врага) – это, с одной стороны, футболист Зидан, поп-звезда Халед или актер Джамель Деббуз, а с другой стороны, Халед Келькаль (предполагаемый виновник терактов 1995-го, застреленный полицией) или Закариас Муссауи (обвиняется в организации терактов 11 сентября 2001 года в США). С помощью этих образов в общественном мнении формируется представление об экономической, социальной, политической, религиозной и культурной угрозе, исходящей от всей массы иммигрантов.
Представление о «тех других» вообще и «иммиграции» в частности выполняет функции антикризисного клапана. Вновь устанавливаются «классические» тождества: иммиграция = безработица, иммиграция = отсутствие безопасности, иммиграция = ислам = разрушение культуры. Эта аргументация, составляющая привычный арсенал крайне правых, теперь в той или иной форме присутствует во всех изданиях – вне зависимости от их политической направленности. Статьи об успехе иммигрантов, похоже, призваны подчеркнуть, что за исключением публичных людей иммиграция в подавляющем большинстве случаев несет в себе опасность для гражданского общества. Она опасна с точки зрения занятости («безработный иммигрант»), политической и социальной стабильности («иммигрант-террорист» или «дикарь»), демографической ситуации («иммигрант-захватчик»), религиозной и культурной идентичности («иммигрант-мусульманин»)…
С тех пор как колониальная культура начала сталкиваться с кризисом своей легитимности, она прибегала к использованию образа «тех других», чтобы сопоставить их с теми, чья судьба доказывала благотворное влияние колонизации на местное население. Например, имели хождение сюжеты об «эмире Абд эль-Кадере – просвещенном пленнике» или о «Жозефине Бейкер – туземной диве», то есть людях, которые приковывали к себе внимание толпы, служили живым воплощением того, что у туземцев есть шансы на успех в имперской республике. В этих сюжетах благодарный читатель получал весьма лестное представление о самом себе как «господине», «просветителе», «завоевателе» или же «учителе», «воспитателе», «отце». Точно также биография Зидана, «звезды мирового футбола», подпитывала мифы сегодняшней Франции о том, что иммигрант вполне может «добиться успеха,… если захочет».
Рассмотрим фигуру, которая ныне вобрала в себя наиболее яркие черты врага Франции. Это Халед Келькаль – молодой выходец из Магриба, житель пригорода, мелкий правонарушитель, ставший террористом, мусульманин, превратившийся в исламиста. Его имя широко использовалось прессой при освещении терактов 1995-го. Большая часть средств массовой информации увидела в нем сигнал опасности, олицетворение внутреннего врага и «предателя». Он воплотил в себе такие угрозы, как «захват страны иммигрантами», бунт иммигрантов, обращение мусульман в фундаментализм, восстание молодежи из малообеспеченных семей… Имя Келькаля фигурирует в статьях, где иммигранты уже не столько неудачники, сколько источник потенциальной опасности.
Судьбы таких, как Келькаль, составляли основу сюжетов военного времени о «тех других». Аналогичные сюжеты входят и в дискурс об «интеграции». Очевидна спекуляция на стремлении людей к безопасности. Статьи об «иммигрантах, добившихся успеха» не свидетельствуют о прогрессе в показе проблемы меньшинств; они фактически лишь призывают к укреплению безопасности. Это не что иное, как одна из попыток придать законный характер войне против «иммиграции», «преступности», против «молодежи, находящейся в неблагоприятных условиях», «ислама».
Данная статья опубликована в Le Monde Diplomatique (июль 2005 года).
