Словосочетание «холодная война» давно превратилось в штамп, потерявший смысл. Им припечатывали чуть ли не любой случай противоречий между Россией и США с девяностых годов прошлого века, а уже в 2000-е оно окончательно стало расхожим. И хотя пуристы всегда протестовали против использования термина всуе, остановить это было невозможно. Шаблон «холодная война», как казалось, все объяснял, а простота толкования ценилась тем больше, чем более запутаннее становилась международная обстановка. Понимание того, что происходит, стало в XXI веке наиболее дефицитным и тем более востребованным товаром.
Между тем, холодная война — это и определенная модель устройства мира, привязанная ко второй половине ХХ века (точнее к периоду с 1945 по 1989 год), и набор принципов, присущих отношениям между державами.
Если говорить о первой интерпретации, то она к современной ситуации неприменима. Холодная война как исторический этап базировалась на двухполюсном противостоянии — равные по возможностям сверхдержавы определяли все, происходившее тогда в мире, но не через сотрудничество, а в ходе острого стратегического и политико-идеологического соперничества. Была выработана система правил, которая не только сдерживала устремления каждой из сторон, но при необходимости могла быть навязана и остальным. Сегодня от того периода осталось ядерное сдерживание и гарантированное взаимное уничтожение — компонент принципиально важный, но недостаточный для того, чтобы восстановить систему сорокалетней давности. Контекст изменился кардинально. При всем желании Кремля и Белого дома российско-американские отношения не являются сейчас стержнем мировой политики, вокруг которого, как в былые времена, вращается все остальное. Заставить прочие страны делать то, что хочет «крупняк», невозможно. Баланса равновеликих супердержав тоже нет, США несопоставимо мощнее других, но и методы противодействия им становятся многообразно асимметричными, а это делает невозможным «централизованное» управление миром.
Зато второе описание холодной войны — с точки зрения целей, которые стороны преследуют в отношениях друг с другом, применимо. Холодная война не предусматривает разрешения какой-то проблемы или конфликта. Задача дипломатического процесса — минимизация рисков, снижение напряженности или, если говорить военным термином, перекочевавшим ныне в политический лексикон, деэскалация. Не более того. Впрочем — и не менее.
Считается, что холодная война закончилась на рубеже 1989-1990 годов, когда Михаил Горбачев согласился на вступление объединенной Германии в НАТО, то есть отказался рассматривать европейскую политику как блоковую. Но еще годом раньше он огласил эпиграф к эпохе, начавшейся после противостояния. Основная мысль речи генсека ЦК КПСС в ООН в декабре 1988-го заключалась в необходимости отказаться от разделительных линий по причине обостряющихся глобальных проблем, которые требуют общих усилий всего человечества. В условиях холодной войны такая постановка вопроса была лишена смысла. Что бы ни говорили ученые-гуманисты и «люди доброй воли», «всего человечества» не существовало. Было два противостоящих лагеря со своими политическими намерениями и значительное число стран, которым приходилось лавировать или примыкать к грандам.
Выступление Горбачева на Генассамблее предвосхитило следующую фазу, когда в мировой повестке дня стал доминировать вопрос о совместных ответах на всеобщие вызовы. Что из этого получилось, насколько такой подход был просто оформлением американской гегемонии, искренними ли были те, кто звал других на свершения, какова была доля эгоизма и лицемерия, а в какой степени альтруисты просто заблуждались, — другая тема. Но концептуально время глобализации — от экономики до климата и терроризма — было противопоставлено временам деления мира в период холодной войны.
То, что происходит сейчас между Россией и Соединенными Штатами, можно характеризовать как настоящую холодную войну. Прежде всего, потому что вопрос о совместном прекращении кризисов или решении проблем не стоит. Деэскалация как политическая цель была впервые упомянута в коммюнике женевской встречи по Украине в апреле 2014-го — не урегулирование конфликта (это появилось спустя почти год при подписании Минских соглашений, в которых США формально не участвуют), а именно стабилизация противостояния, управление конфронтацией. Тем не менее администрация Барака Обамы на полноценную холодную войну с Россией настроена не была и пыталась обойтись ее паллиативами, чем временами только ухудшала ситуацию. Срыв в психологию подлинной холодной войны произошел осенью 2016-го после провала усилий выработать схему прекращения войны в Сирии. Тогда Белый дом был настолько раздосадован, что попытки работать совместно прекратились вообще.
Сенсационный успех Дональда Трампа дал надежду, что холодная война может быть предотвращена. Правда, оптимисты ориентировались на высказывания Трампа о желании договориться с Россией, но недооценивали военизированный состав его близкого окружения (кстати, на днях добавился очередной генерал — аппарат президента возглавил прослуживший 45 лет в морской пехоте Джон Келли) и предельно негативный настрой истеблишмента в Конгрессе. Как бы то ни было, через полгода после прихода Трампа в Белый дом холодная война стала фактом.
Но если по целеполаганию (нет намерения договориться) это так, то по структуре отношений ситуация совсем другая, чем в период первой холодной войны. Президент Трамп делает хаотичные заявления. То о стремлении договориться с Россией и о том, что беседы с Путиным по телефону и личная встреча были «великолепными», то о намерении быть сверхжестким с Москвой и не давать ей спуску. Четкой линии нет, она определяется конъюнктурными обстоятельствами (прежде всего внутриполитическими). А это свидетельствует, что в реальности Россия для администрации Трампа не слишком важна. Конгрессу же, который кодифицировал санкции, закрепив их, вероятно, на десятилетия вперед, она нужна как инструмент решения других вопросов, а не как объект приложения политики.
Москва явно не хочет нарастания противостояния. Риторика звучит в основном нетипично сдержанная, ответные меры принимаются неохотно, хотя ограничение персонала посольства США в России по количеству тех, кого предписано сократить, едва ли не беспрецедентно для мирного времени. С другой стороны, это восстановление паритета. Но в целом отсутствие симметричности и предсказуемости обмена ударами делает ситуацию намного более опасной, чем во времена блокового противостояния.
Отношения с Россией — частное проявление куда более общей тенденции. Решение Трампа о выходе из Парижского соглашения по климату знаменует отказ от философии, доминировавшей после холодной войны, — той самой, которую Горбачев провозгласил в ооновской речи. «Америка прежде всего» — не просто красивый лозунг, а методология, относится она прежде всего не к России, а к партнерам и союзникам Соединенных Штатов. Такой постулат не предполагает «торга», согласования интересов, а совместные действия — только по его практической реализации. Америка не может быть частично «прежде всего» или «прежде всего» в отдельных случаях. Закон о санкциях против России переполошил европейцев откровенным нежеланием учитывать их коммерческие интересы и готовностью продвигать экономические потребности США при помощи политических средств, а не рыночных механизмов. Но придуман документ не Трампом и его командой, которые извлекли на свет божий принципы меркантилизма в мировой торговле, а Конгрессом, ярыми противниками президента. Администрация получает инструмент давления на любых конкурентов — хоть на подозрительный Китай, хоть на дружественную Германию.
Во время избирательной кампании Дональд Трамп отмежевался от «глобального лидерства», служившего аксиомой для всех администраций после холодной войны. Многие расценили это как желание Вашингтона свернуть внешнюю активность и заняться своими делами. Однако получилось иначе.
Отказавшись от «глобального лидерства», которое предусматривает ответственность за других (как бы ее ни понимали в Вашингтоне), Белый дом (при поддержке Конгресса) решил использовать мощь США исключительно для защиты и продвижения собственных нужд. Но в таком же глобальном масштабе, как прежде. Это — предпосылка для большого количества опасных конфликтов, отнюдь не только с Россией. Впору вспомнить о главном достижении первой холодной войны — механизме минимизации рисков и взаимного сдерживания. Но поскольку сейчас, в отличие от того периода, есть один игрок, многократно превосходящий всех остальных мощью, речь должна идти о совместных усилиях по сдерживанию именно его. В одиночку Россия здесь не справится. И если говорить об ответах на политику Соединенных Штатов, то речь должна идти о кропотливой работе по созданию ситуативных, меняющихся по составу группировок по противодействию США по разным вопросам и направлениям. Масштабная задача для российской дипломатии, которая потребует не совсем тех навыков, которые наработаны за предшествующие годы.
