Великобритания – одна из самых активных участниц военно-политических действий в нынешнем европейском росте напряжённости. О политике Лондона Фёдор Лукьянов поговорил с Тони Брентоном, видным британским дипломатом, послом в России в 2000-е годы, а сейчас научным сотрудником Кембриджского университета. Это полная версия интервью, взятого для программы «Международное обозрение».
– Тони, активность британского правительства в этом кризисе – принципиальное позиционирование или просто стечение обстоятельств?
– Это очень серьёзный кризис, а поскольку мы считаем себя ведущим государством Запада с блестящей дипломатической службой и мощными вооружёнными силами, то чувствуем свою обязанность вносить вклад.
Но давайте вспомним предысторию. Наши отношения с Россией очень плохие уже давно. Инциденты с Литвиненко и Скрипалём произошли тут. И это сформировало очень негативное отношение, мнение, что Россию надо принудить занять более конструктивную позицию в международных отношениях. Сегодня это только обострилось.
– В России принято рассматривать отношения с Великобританией сквозь историческую линзу, как продолжение вечного соперничества. А у вас?
– Прежде всего – когда случались по-настоящему большие кризисы, мы были на одной стороне. Во время Второй мировой войны, против Наполеона. После падения коммунизма Великобритания была первой страной, попытавшейся наладить хорошие отношения с Россией, она была первой, куда приехал Горбачёв в качестве будущего лидера. Тони Блэра много критиковали за его желание выстроить тесные отношения с Путиным. В какой-то момент мы стали крупнейшим иностранным инвестором в России, благодаря интересу крупных нефтяных компаний.
Я не думаю, что плохие отношения – это неизбежность, хотя сейчас они настолько плохи, что дальше некуда. Но если, например, украинская проблема будет решена, ничто не мешает начать восстанавливать отношения.
– Была ли возможность обойтись без расширения НАТО?
– Я думаю, что расширение НАТО было большой ошибкой. В середине 1990-х гг. была программа «Партнёрство ради мира», что-то вроде зала длительного ожидания для желающих. Это придумали, чтобы ответить на обеспокоенность России, и мы рассчитывали, что такой подход и будет взят на вооружение. Спешки никакой не было, мы понимали, что Россия будет возражать и полагали, что надо подождать, добиться более доверительных отношений и так далее. Но всё резко развернулось после промежуточных выборов в США в 1994 году. Демократы крупно проиграли, и Клинтон решил, что по электоральным соображениям надо ускорить процесс расширения НАТО.
В 2008 году, когда был Бухарестский саммит НАТО, администрация Буша хотела быстро запустить процесс принятия Украины и Грузии, а Германия и Франция резко воспротивились. Мы тогда занимали промежуточную позицию. Открою секрет: именно британцы предложили тот вариант, который и был принят, а затем создал проблемы – Киев и Тбилиси не вступают сейчас, но вступят когда-то потом.
Но расширение НАТО не было неизбежным. Она стало результатом именно решения Клинтона. С тех пор и разбираемся.
– Могла ли Россия вступить в НАТО? Путин эту идею теоретически обсуждал с британским лордом Робертсоном, генсеком альянса в начале 2000-х.
– Это могло бы стать возможным в момент сразу после краха коммунизма. Но он быстро закончился. Причина понятна. Чтобы кто-то вступил в НАТО, нужен консенсус тех, кто там есть. В НАТО вступили страны, которые никогда не согласятся на участие России.
Что касается будущего, это интересный вопрос. Позитивная сторона кризиса в том, что, если он разрешён, то открывает возможности для восстановления доверия. Если русские и американцы, допустим, заключат сделку, это изменит ситуацию.
Я не думаю, что Россия в сколь-нибудь обозримой перспективе может вступить в НАТО, как и Украина, кстати. Но разрядка позволит обсуждать новые структуры безопасности, как когда-то предлагал Дмитрий Медведев, и они могут просто затмить собой НАТО.
– Концепция Лондона на международной арене после Брекзита называется «Глобальная Британия» – самостоятельная мировая держава. Получается?
– Пока в процессе. Это были очень бурные пять лет британской истории. Яростные битвы внутри, пандемия – было совсем не до внешней политики. Украинский кризис возвращает её в центр внимания. Он показал и сильные, и слабые стороны нашего положения.
С одной стороны, мы вне ЕС, он принимает решения, и мы не имеем влияния на них. С другой стороны, мы гораздо больше обеспокоены происходящим и особенно военной стороной, чем Евросоюз, судя по его реакции, и у нас громкий независимый голос. Я бы сказал, что глобальная Британия в муках рождается из нашего очень запутанного внутреннего контекста.
