Россия в глобальной политике

Если и есть в мире страна, для которой убеждение в своем великодержавном предназначении важнее реальных фактов, его подтверждающих, то это Франция. «Начиная с Наполеона, а потом от де Голля до Миттерана французская политика представляет собой попытку восстановить былое величие при полном отсутствии средств, которые делали бы это возможным», – писал политолог и философ Пьер Асснер. О величии грезили не только творцы внешней политик – эта идея стала частью национальной политической культуры.

Историк Альфред Гроссер подчеркнул едва ли не антропологический характер убеждения французов в собственной избранности: «Франция – страна, руководители которой сами являются частью общественного мнения, воспринимающего национальный престиж не в качестве средства достижения конкретных результатов, а в качестве самоцели, позволяющей испытывать исключительно сильные чувства самоудовлетворения и снисходительности к загранице».

Международный престиж для французов – это одновременно и предмет национальной гордости, и причина для неотступнойй тревоги. С начала ХХ века к внешним факторам, вызывавшим во Франции болезненный страх упадка, добавились и внутренние. Слабым местом стала экономика, точнее, неспособность адаптироваться к современным формам производства и к потребностям рынка. Из-за этого страна отставала от конкурентов, прежде всего от США. Медленный прирост и старение населения, недостаток инвестиционной и инновационной активности и большой вес аграрного сектора в экономике, уязвимость перед германским соседом служили постоянными мотивами для тревоги.

В то же время Франции, как правило, удавалось находить факторы, которые компенсировали присущие ей слабости, и сохранять позиции и на мировой, и на европейской арене. Это в первую очередь политика в отношении бывших колониальных владений, выстраивание особых отношений союза-конкуренции с англосаксонским миром и стратегическое примирение с «наследственным врагом» – Германией в рамках большого европейского проекта.

ИМПЕРСКИЙ ШЛЕЙФ

К концу XIX века наличие колониальных владений стало одним из непременных атрибутов великодержавного могущества. Еще при Наполеоне III и в первые десятилетия Третьей республики (1870–1940) строительство империи (в эпоху расцвета – вторая по территории в мире) было важным фактором, компенсировавшим ослабление позиций Парижа в Европе.

Однако политика удержания имперского влияния дорого обошлась Франции. Жестокие колониальные войны – в Индокитае (1946–1954) и Алжире (1954–1962) – поставили страну на грань катастрофы, серьезно подорвав ее внешнеполитические позиции. Но Париж потому и бился за сохранение своих колоний с таким ожесточением, что империя оставалась последним из былых символов великодержавности. 

«Всякое проявление могущества (от завоевания до помощи, от вмешательства до сотрудничества) имеет свою цену… Оно порождает цепь субординации, клиентельных отношений, претензий. Поддержание могущества, вначале скрыто, потом явно, подтачивает само это могущество», – указывает видный французский политолог Филипп Моро-Дефарж. Могущество преходяще, и причина упадка кроется в самой его природе: издержки могущества начинают постепенно перевешивать его преимущества. «Всякая империя погибнет» – таков вывод классика французской политологии Жан-Батиста Дюрозеля, давший название его книге о тайне международного влияния.

Разрыв Франции с имперским прошлым знаменовался двумя событиями: Суэцким кризисом 1956 года и деколонизацией Алжира в 1962-м. Но колониальный шлейф не оборвался после массового (около миллиона человек) бегства французов из бывшего заморского департамента. Конец империи привел к еще более массовой иммиграции во Францию жителей стран Магриба, Ближнего Востока и Черной Африки. Выходцы с других берегов Средиземного моря создали внутри французского общества мощную мусульманскую идентичность, которая, как мы еще раз могли убедиться во время бурных событий ноября 2005 года, превратилась в важный фактор внутриполитического и социального развития.

«Крокодил», N 2, 1955

Последнее обстоятельство серьезно влияет на выработку политики в отношении мусульманского Востока и в ближневосточном конфликте. С одной стороны, Франция стремится поддерживать интенсивные отношения со странами Магриба. С другой – стать арбитром в ближневосточном урегулировании Парижу мешает память арабов о Суэцком кризисе. (После национализации Египтом Суэцкого канала Лондон и Париж попытались оказать военное давление на Каир для обеспечения судоходства на их условиях. Против англо-французских действий выступил Вашингтон, в результате чего войсковую операцию пришлось прекратить. – Ред.).

Франция не желает ни предоставить страны региона самим себе, ни допустить в них безраздельное влияние США, привлеченных нефтяными богатствами региона. В постколониальную эру Париж привык считать свои бывшие территории в Средиземноморье и Африке «заповедной зоной» собственного влияния. В 1995-м тогдашний французский премьер-министр Ален Жюппе заявил, что эти два региона представляют для Франции «предпочтительную ценность». И от Парижа требуется особая деликатность, чтобы попытки покровительствовать и помогать бывшим колониям не были истолкованы как неоколониализм. Груз колониальных отношений и сравнительная ограниченность финансовых ресурсов, которые Франция может направить на оказание помощи в развитии стран региона, Париж уравновешивает, привлекая к средиземноморскому сотрудничеству средства и институты Европейского союза.

Поскольку и экономические, и силовые возможности Франции в мире существенно сократились, основной упор делается на гуманитарный характер миссии и – в связи с мусульманским фактором внутри французского общества – на диалог цивилизаций. «Наша роль всегда состояла в том, – писал Жюппе, – чтобы наводить мосты, утверждать ценности свободы, терпимости, демократии, которые могут приобретать различные оттенки в соответствии с духом, присущим каждой нации, каждой цивилизации, но которые остаются универсальными».

Продвигая внутри Евросоюза (совместно с Испанией и Италией) идею евро-средиземноморского партнерства, Франция добилась созыва в Барселоне осенью 1995 года средиземноморской конференции. В ее задачи входило преодоление растущей психологической пропасти между европейским и арабо-мусульманским миром, создание «пространства солидарности» со всеми странами Средиземноморья.

Франция очищает атмосферу в Алжире. «Огонек», N 50, декабрь 1960 г.

Африка традиционно считалась одной из опор глобальной политики Франции. Париж, сохранивший после деколонизации сильные военно-политические позиции в регионе, претендовал на роль гаранта стабильности. Франция имеет право военного вмешательства в целях сохранения или восстановления внутриполитической стабильности и обеспечения безопасности европейского населения, а также располагает воинскими контингентами на территории ряда стран: Джибути, Сенегала, Центрально-Африканской Республики, Чада, Кот-д’Ивуара, Камеруна.

После окончания биполярного противостояния в мире, когда Африка потеряла прежнее значение как объект соперничества в соревновании двух систем, стратегия Франции направлена на активное подключение разного рода международных организаций и объединений (ВТО, ООН, ЕС) к оказанию помощи ее бывшим колониям. Одно из важнейших направлений – преодоление отсталости бывших африканских колоний в рамках франко-африканского сообщества. В 1989 году глава государства Франсуа Миттеран выступил с инициативой списания долгов с наиболее слаборазвитых стран. В следующем году их займы были преобразованы в безвозмездные субсидии. С начала 1990-х руководители Франции выступают с инициативой превращения долгов в инвестиции, что пока не вызвало большого энтузиазма ни у развитых стран, ни у французской экономической элиты.

Несмотря на великодушные призывы к расширению экономического содействия слаборазвитым странам, в последние годы французская помощь на нужды развития сократилась с 0,5 % до 0,32 % ВВП, хотя социалисты еще в 1980-х годах намеревались довести ее вес в бюджете до 1 % ВВП. Тем не менее по объему помощи бедным странам по отношению к ВВП Франция продолжает занимать первое место в «большой семерке».

В конце 1990-х французская дипломатия была вынуждена принципиально изменить концепцию франко-африканских отношений. Как и в других сферах, главным фактором приумножения ее влияния является Европейский союз. Изменилась и риторика, сопровождающая политику Парижа. Этой риторике все еще присущ ностальгический тон, но она наполнилась актуальным содержанием. Обсуждаются главным образом две ключевые идеи – борьба с бедностью и гуманная глобализация. Официально декларируемая политика сотрудничества «призвана играть ведущую роль, подчеркивающую решимость Франции бороться за более управляемую и гармоничную глобализацию». Девизом страны стала «солидарная глобализация».

МОГУЩЕСТВО С ОПОРОЙ НА СОЮЗЫ

В XX век французы вступили под знаком молниеносного и сокрушительного поражения во Франко-прусской войне 1870–1871 годов. Катастрофические потери в Первой мировой войне породили стремление любой ценой избежать в будущем столкновения с Германией и определили внешнюю политику межвоенного периода, в которой поиски союзов и системы безопасности сочетались с политикой ослабления германской мощи. Поэтому не менее важной составляющей стратегии французского могущества стало строительство военно-политических союзов.

С момента крушения империи Наполеона военно-политические союзы играли во французской внешнеполитической традиции двоякую роль: помимо обеспечения безопасности они содействовали поддержанию международного престижа страны.

Во времена, когда главную угрозу представляла Германия, эта стратегия опиралась на идею взятия ее в кольцо недружественных стран. Такой подход предполагал союз Франции с Россией, а впоследствии с СССР. Идеологически подобный союз не всегда представлялся безусловным, поэтому в 20-е годы прошлого века «русского медведя» пытались неудачно заменить молодыми государствами Восточной Европы. Малая Антанта оказалась одним из наиболее слабых звеньев системы безопасности Франции в преддверии Второй мировой войны, символом провала такой стратегии стал позорный мюнхенский сговор с Гитлером.

Константой и одновременно одним из парадоксов французской внешней политики ХХ века оставалась неизменность решения строить безопасность на союзах с Соединенными Штатами и Великобританией, несмотря на перманентный конфликт с ними в том, что касалось международного влияния. И в двух мировых войнах, и в годы холодной войны Париж стремился упрочить свою мощь благодаря союзам с Лондоном и Вашингтоном, будь то система коллективной безопасности типа Версальско-Вашингтонской, антигитлеровская коалиция или Североатлантический пакт. В то же время согласие с англосаксами, обеспечивавшее Франции международный престиж, оказалось далеко не безупречным в сфере колониального соперничества, экономического влияния и претензий на политическую гегемонию в Европе.

Последним англо-французским столкновением из-за колоний стал фашодский инцидент 1898-го (французы попытались закрепиться на территории Судана, на который претендовали англичане. Английский отряд окружил захваченное французами селение Фашода, и его командир потребовал покинуть долину Нила под угрозой открытия огня. Только неготовность к войне заставила Париж отдать приказ уйти из Фашоды и отказаться от претензий на Верхний Судан. – Ред.). Договор об Антанте 1904 года, направленный против Германии, одновременно явился франко-британским соглашением о закреплении сфер влияния. После Первой мировой войны Великобритания и Франция разделили между собой германские колонии и турецкие владения. Будучи колониальными империями, обе державы достигли к началу ХХ века апогея мирового влияния. Если союзы придавали им мощь, то статус империи – планетарное величие. Однако к середине века франко-британская солидарность в колониальном вопросе была подорвана: Великобритания сблизилась с Соединенными Штатами, признав принцип суверенитета, провозглашенный Атлантической хартией 1941 года.

Для США рост национализма в колониях был главным противовесом распространению там коммунистических идей. Поощрение англичанами арабских националистов и прямой нажим Великобритании заставили Францию покинуть свои ближневосточные мандатные территории Сирию и Ливан. С другой стороны, Вашингтон не оставлял попыток экономически и политически проникнуть во французские владения. Парижу было очевидно, что он не может рассчитывать на англосаксонских союзников в своем стремлении сделать колониальную империю главной ставкой в борьбе за возвращение статуса великой державы. Получить американскую помощь для войны в Индокитае и заручиться англо-американской поддержкой в ООН в период колониальных войн Франции удавалось только в тех случаях, когда борьба за сохранение империи могла вписаться в «крестовый поход» против коммунизма.

Если бы после Второй мировой войны судьба Франции (не говоря уже об ее международном престиже) зависела только от США, то американский президент Франклин Делано Рузвельт поставил бы под вопрос само ее суверенное существование. Известно, что признание Временного правительства Шарля де Голля в качестве законного представителя французской нации стало возможным благодаря поддержке Сталина, а присоединение Франции к клубу держав-победительниц – благодаря стремлению Уинстона Черчилля уравновесить тандемом двух западноевропейских держав беспрецедентное влияние СССР в Европе. Несмотря на эти успехи, в послевоенные годы при Четвертой республике (1946–1958) усилия Франции вернуться в круг мировых держав были ограничены и экономической зависимостью от США, и рамками биполярной системы, то есть зависимостью военно-политической.

C

Шарль де Голль

с большим апломбом

славит атомную бомбу,

Говорит он, что Париж

видит в этом свой престиж.

Ради этого престижа,

Что писаками воспет,

От натуги нажил грыжу

Государственный бюджет.

Каждый год одну примету

Видит Репюблик Франсэз:

К атомной статье бюджета

Прибавляют новый вес.

Вес огромен! Я предвижу,

Что в бюджете этот факт

Вскоре сможет, кроме грыжи,

Вызвать подлинный инфаркт!

А. Безыменский

Крокодил, N 18, июнь 1964 г.

 одной стороны, такая ситуация наилучшим образом ограждала Францию от опасностей со стороны и Германии, и «советской угрозы». С другой – постоянно напоминала об унизительном положении. Так было, например, во время уже упоминавшегося Суэцкого кризиса, когда США продемонстрировали участникам англо-французской коалиции, насколько условно их право на суверенное решение в мировых делах.

Франция не хотела мириться с ролью «средней державы». Успешное развитие экономики, укрепление франко-германского тандема, лидирующего в западноевропейской интеграции, и опора на Общий рынок стали главными достижениями Четвертой республики в плане возрождения могущества страны. К этому следует добавить также развитие французской ядерной программы, хотя это преимущество сыграет свою роль только во времена Пятой республики (с 1958-го).

Ее основатель Шарль де Голль провозгласил своей задачей возрождение величия Франции. Благодаря его независимой политике Париж с 1958 по 1969 год стал играть роль, непропорциональную его реальному могуществу. Величие понималось президентом де Голлем не как данность (Франция не могла тогда сравниться с двумя сверхдержавами), а как философия действия и как исторический долг. По его словам, величие – «это путь, который избирают, чтобы превзойти себя, подняться над собой, чтобы избежать посредственности и вновь сделать Францию такой, какой она бывала в свои лучшие времена». Он подчинил внешнюю политику двум главным целям, соразмерным двум ее основным ориентирам. Для самой Франции это национальная независимость, основанная на сильном государстве и соответствующем военном потенциале. Для мира в целом – борьба за изменение международного порядка.

В мире блокового противостояния Париж не должен был оставаться в одиночестве. Формула «координация взамен субординации», характеризовавшая в годы Пятой республики отношения с США в рамках НАТО, означала отказ от подчинения диктату сверхдержав. Де Голль всегда выступал против самовластия предписывающих условий, которые неизбежно вытекали из участия в международных организациях, будь то Европейское экономическое сообщество или НАТО. Он неизменно отдавал предпочтение национальным интересам перед принципом наднациональности. Пресловутый антиамериканизм де Голля на деле являлся антигегемонизмом.

В годы, когда процветал силовой реализм, оставлявший величие на долю только двух сверхдержав, президент Франции сделал главную ставку на особое видение перспектив развития мировой системы. По его мнению, многополюсный мир более устойчив, чем биполярный. В основе международных отношений должен лежать принцип равновесия, которое определяется отнюдь не соотношением военных потенциалов. Оно понималось де Голлем как отказ от гегемонии сверхдержав, от диктата блоков, от необходимости присоединения к блоковой политике и предполагало наличие общей системы ценностей.
Самостоятельные ядерные силы, дополнившие французский военный арсенал в 1960-м, стали инструментом политики независимости, политическим орудием на службе новой стратегии – «обороны по всем азимутам». Отказавшись от участия своей страны в военной организации НАТО, де Голль продолжал поддерживать саму идею союза и самого тесного сотрудничества с альянсом: стандартизацию вооружений, общую организацию снабжения и перевозок, координацию стратегических планов и возможность установления единого командования в случае войны. Но вооруженные силы должны были сохранять автономию и не полагаться на решения внешних сил: «Если Франции случится вести войну, надо, чтобы это была ее война», – считал Шарль де Голль.
Крушение биполярного мира только усугубило неравновесие сил: на смену гегемонии двух сверхдержав пришло глобальное политическое лидерство Соединенных Штатов. В этих условиях борьба за установление сбалансированного диалога с США, против однополярности и тактики силового давления стала одним из главных направлений дипломатической стратегии Парижа. В рамках союзнических отношений внутри НАТО это означает стремление к реформе евроатлантической системы. Франция добивается формирования единой европейской позиции в сфере внешней политики, обороны и безопасности, превращения Европейского союза в самостоятельный полюс силы. Растущий вес ЕС на мировой арене должен, по замыслу Франции, компенсировать ослабление международного влияния страны.

АЛЬЯНС С «НАСЛЕДСТВЕННЫМ ВРАГОМ»

Опыт союзов с Англией и США в двух мировых войнах показал: французы не могут противостоять мощи германского соседа в одиночку, но и альянсы с англосаксами, во-первых, не являются сдерживающим фактором для немецкой агрессии, а во-вторых, не дают гарантии, что в случае победы Франции удастся воспользоваться преимуществами державы-победительницы.

В 1948–1949 годах Париж присоединился к планам Вашингтона и Лондона по созданию западногерманского государства. Не имея сил противостоять возрождению Германии, Франция предпочла сделать бывшего противника своим партнером и союзником. В 1950-м Париж становится инициатором создания Европейского объединения угля и стали и тем самым гарантирует себе, пусть и на основе принципа наднациональности, сохранение контроля над этими стратегическими товарами. Антигерманские страхи были еще очень сильны и в середине 50-х годов прошлого века – в ходе борьбы вокруг ратификации Парижского договора (1952) о создании Европейского оборонительного сообщества, который предусматривал перевооружение ФРГ. В конце августа 1954 года Национальное собрание Франции отказалось ратифицировать этот договор. Перевооружение же Западной Германии произошло не внутри исключительно западноевропейской структуры, а под эгидой США в связи с вступлением ФРГ в НАТО.

Испытание французского могущества на прочность германским фактором не утратило актуальность и по окончании холодной войны. Процесс объединения Германии был болезненно воспринят французским политическим классом, опасавшимся возросшего веса ФРГ в Европе. Президентом Франции в то время был Франсуа Миттеран – человек, прошедший войну, немецкий плен и борьбу в Сопротивлении. Миттерану не удалось затормозить германское объединение, но он сумел добиться сочетания этого процесса с линией на форсированное европейское строительство. «Визитной карточкой» его дипломатии стала «политика сопровождения».

В ее рамках Миттеран получил согласие федерального канцлера ФРГ Гельмута Коля совместно инициировать новый качественный прорыв в деле европейской интеграции – введение единой валюты и переход от экономического объединения к политическому союзу. Можно утверждать, что для французской дипломатии Маастрихтский договор (1992) явился конструктивной реакцией на объединение Германии. Обозначенный в договоре курс на выработку европейской общей внешней политики и политики безопасности компенсировал растущий политический вес Бонна/Берлина, а учреждение евро помогло сковать потенциал немецкой марки.

ОТ СИЛОВОГО РЕАЛИЗМА К «МЯГКОМУ МОГУЩЕСТВУ»

Понятие могущества во французской теории международных отношений никогда не сводилось к простому соотношению сил. Основатели французской политологии Раймон Арон и Жан-Батист Дюрозель считали, что международный статус определяется не только и не столько материальными предпосылками, сколько целенаправленной деятельностью государства и общества, проникнутой чувством исполнения определенной миссии. Ее успех зависит от способности страны сделать свои внешнеполитические задачи притягательными для ее международного окружения.

Соперничают между собой не только государства, но и общества, коллективные представления, идеи. Филипп Моро-Дефарж считает, что «могущество не является ни данностью, ни постоянным качеством, – это созидательный процесс, своего рода продукт взаимодействия явлений и расчетов, которые в определенный момент ставят одну или несколько наций, одно или несколько обществ в центр международной игры».

Данное утверждение отражает одну из характерных особенностей французской внешнеполитической культуры. Оправданием амбициозного курса служит не только и не столько превосходство в материальных средствах, военных или экономических, сколько морализм, своего рода «республиканское мессианство». В его основе – восприятие собственной роли как светоча западной культуры и цивилизации, родины свободы, равенства и братства. Эта идея восходит к 1792 году, когда революционная Франция посылала свои войска нести идеалы свободы европейским народам, «стонущим под игом тиранов». Имперская, а позже колониальная политика тоже строилась на ощущении цивилизаторской миссии по отношению к зависимым народам Азии и Африки.

Точно так же сознание величия взятой на себя глобальной задачи определяло независимый курс де Голля. Лозунгом его дипломатии стало «преодоление Ялты». Шарль де Голль, глава Временного правительства Французской Республики, не был приглашен на Ялтинскую конференцию глав правительств союзных держав (1945). По его мнению, невзирая на блоковую солидарность его стране следовало отказаться признать свершившийся факт – раздел Европы на сферы влияния между СССР и англо-американскими союзниками. Франция должна была стать мостом, пробивающим «железный занавес». В этом состояло, как считал де Голль, ее историческое призвание в мире, которому были навязаны законы холодной войны. Непререкаемость силового превосходства СССР и США он желал компенсировать моральным авторитетом Франции.

Окончание холодной войны не умерило мессианские устремления. Вышеупомянутый Ален Жюппе подтвердил верность этому курсу: «На нас возложена особая задача – сохранять бдительность, ибо наша роль всегда состояла в том, чтобы наводить мосты, утверждать идеалы свободы, терпимости, демократии».

Хотя экономический и промышленный потенциал страны, ее внешнеторговые позиции и высокий технологический уровень по-прежнему обеспечивают Франции прочное место в «большой семерке», формальные и материальные факторы, которыми Париж обосновывал свою мировую ответственность, начали терять былое значение. Вес Франции в качестве постоянного члена Совета Безопасности ООН был поставлен под вопрос в условиях, когда кризисное урегулирование начало осуществляться в рамках односторонних действий Соединенных Штатов. Обладание собственным ядерным оружием стало не столь бесспорным аргументом перед лицом новых угроз безопасности (международный терроризм, этнические конфликты, непредсказуемость государств-изгоев). Усиление гегемонистских тенденций во внешнеполитическом курсе США и их экономическое превосходство серьезно угрожают позициям Франции в Средиземноморье и Африке. В Европе позиции англо-американского тандема усилились в связи с принятием в Евросоюз стран Центральной и Восточной Европы, для которых интересы атлантической солидарности пока важнее, чем единодушие внутри ЕС.

В условиях американского военно-политического превосходства Франция стремится обосновать свою глобальную роль моральными факторами, сделавшись глашатаем прав человека. В этом направлении ее дипломатия обрела за последние годы достаточную связность. Данный курс наглядно проявился с весны 1999-го, когда сомнительное с точки зрения международного права вмешательство в дела Югославии получило убедительное оправдание вследствие нарушения прав человека правительством Слободана Милошевича. После косовского конфликта ближайшим поводом для демонстрации моральной позиции Франции стала возобновившаяся в августе 1999 года военная операция Российской армии в Чечне. Президент Франции Жак Ширак, поддержанный общественным мнением страны, не преминул стать наиболее жестким критиком политики России.

Однако такая позиция на время изолировала его в многостороннем диалоге Запада с Россией, значение которого возросло после событий 11 сентября 2001-го. Для Парижа улучшение отношений с Москвой было тем более важным, что одновременно усилились расхождения между Францией и США. Разногласия, скрытые в пору югославского кризиса, наиболее явно обозначились в период иракского конфликта 2003 года. Обстоятельства благоприятствовали этому: Германия разделила французские подходы, укрепился международный авторитет Китая и России, которые, как и Франция, выступают против односторонних силовых действий США. С реализацией одного из важных слагаемых французского проекта многополярности – выработки европейской общей внешней политики – возникли затруднения, которые только подчеркивают необходимость и взаимную привлекательность тесного сотрудничества Франции и России.

Следуя своей главной стратегической задаче – сохранить глобальную роль страны, современная французская дипломатия сделала ставку на многополярность международной системы и разработала двойную стратегию реализации этого замысла. Ее первым направлением является прогресс в деле европейской интеграции, превращение Европейского союза в фактор приумножения международного влияния Франции, в самостоятельный полюс силы, чему соответствует понятие «державная Европа».

Второе стратегическое направление – усиление роли международных (межгосударственных) организаций в урегулировании кризисов и в обсуждении глобальных вопросов – тесно связано с европейским, и они взаимно дополняют друг друга. Когда международные инициативы Франции буксуют из-за отсутствия согласия внутри ЕС, ее дипломатия обращается к стратегическому диалогу с Россией и Китаем, в рамках избранного клуба постоянных членов Совета Безопасности ООН, как это случилось в период иракского кризиса 2002–2003 годов.

В постбиполярном мире Франция утвердилась в качестве средней державы с глобальными притязаниями, позиция которой в международных делах отличается самостоятельностью. При этом внешнеполитическая стратегия страны исходит не только из факторов силового могущества, но и из идеи многополярности, то есть из конструктивистской («праксеологической») предпосылки. Факторами, компенсирующими недостаток военно-политического потенциала, являются, помимо принадлежности к Евросоюзу и Североатлантическому альянсу, слагаемые «мягкого могущества». Внутреннее благополучие страны, универсальный характер ее ценностей, притягательность ее культуры и образа жизни – все это, по мнению французской политической и интеллектуальной элиты, способствует сближению интересов Франции с интересами других государств. Тем в большей степени успех глобального проекта Парижа и, следовательно, его роль в нарождающейся международной системе зависят, с одной стороны, от сохранения идентичности самого французского общества, а с другой стороны, от широкой международной поддержки как внутри Европейского союза и Большой Европы, так и за их пределами.