Российскую инициативу о заключении Договора о европейской безопасности (ДЕБ) можно с уверенностью считать центральной темой отечественной внешней политики в прошедшем году и в начале нынешнего.
Вряд ли кто-то в Москве рассчитывал на то, что удастся сразу добиться решающих успехов в продвижении идеи, а ведущие партнеры ее единодушно одобрят. Но вопрос о создании единой системы коллективной безопасности в Европе является ключевым для России, и не только для нее, уже потому, что если не все, то большинство проблемных тем последнего времени так или иначе с ним связаны. Что ни возьми: расширение НАТО либо перспективу вступления в нее Грузии и Украины, локальные конфликты на постсоветском пространстве либо проблему непризнанных государств, размещение элементов американской ПРО в Европе либо судьбу Договора об обычных вооруженных силах в Европе – все это имеет прямое отношение к системе европейской безопасности.
Вернее, к ее отсутствию. Ибо суть проблемы сводится к предельно простой альтернативе: или такая система появится – и в ней будут участвовать все, или нет – и тогда разделительные линии, перепады уровня безопасности и взрывоопасная разность потенциалов станут неизбежны.
НАТО необходимая, но недостаточная
В свое время Робер Шуман, министр иностранных дел Франции и один из авторов идеи европейской интеграции, придумал этот проект для группы разделенных итогами Второй мировой войны западноевропейских стран, объединяя их перед лицом коммунистической угрозы с Востока. Крушение мировой социалистической системы в конце 1980-х гг. западные политики той поры использовали лишь для механического расширения зоны действия имеющихся институтов на «новых соседей». Второго Шумана не появилось, и верх взяла концепция именно расширения на Восток западноевропейской модели, а не объединения Европы на действительно взаимоприемлемых основах.
Главное же – в этой новой «объединенной» Европе не нашлось и до сих пор не находится места для России с ее специфической географией, структурой населения и историей. Поэтому желание Москвы изменить ситуацию вполне понятно. Но предложение создать единый страховой механизм, который охватывал бы всех без исключения на пространстве «от Ванкувера до Владивостока», диктуется не какими-то особыми нуждами либо претензиями России, а объективными причинами.
Логично предположить, что похожее стремление должно возникнуть и у потенциальных партнеров по новому Договору на Западе: они не могут не видеть, что прежние схемы не работают. Между тем западные структуры отреагировали на обоснованные предложения Москвы скорее сдержанно. Обсуждать они готовы то, что касается не обязывающего «факультатива» к уже имеющимся институтам. Но как только речь заходит об обязательствах и взаимоприемлемом решении общих вопросов, то возникает настороженность, появляется желание переадресовать тему, например, в ОБСЕ, хотя все сознают, что эта организация в последние годы занимается не столько безопасностью, сколько надзором за выборами в «незападных» странах.
В свое время, когда готовился Основополагающий акт Россия – НАТО, перечислялись различные вызовы, над которыми должна вестись совмест-ная работа. Практически все они сохранились и сегодня. Но серьезной, реальной совместной работы не ведется, а причина, по сути, одна: Североатлантический альянс не готов признать Россию равноправным партнером и тем более сотрудничать с ней по принципу «альянс с альянсом», признав факт существования Организации Договора коллективной безопасности, не говоря уже о договорном взаимодействии с данным объединением. Ведь это означало бы признание того, что «есть жизнь (т. е. безопасность для отдельных государств) вне НАТО», а это противоречит претензии на монопольные позиции самого альянса, в частности, в Евразии.
Резкую реакцию на действия России в августе 2008 г. во многом вызвали именно эти соображения: была наглядно продемонстрирована возможность получить защиту вне НАТО, а такого якобы «не может быть, потому что не может быть никогда». Ибо одно дело, когда рассуждения о сугубой добровольности присоединения к блоку звучат в условиях фактической безальтернативности в сфере безопасности (а то и рисков в случае невступления, когда, что называется, проще вступить, чем не вступить), и совсем другое, когда есть реальный выбор. И тому или иному народу, чтобы выжить, вовсе не обязательно договариваться с Брюсселем и принимать его геополитические, а также экономические, внутриполитические и т. п. условия. Тем более что российские требования на деле (а не в пропагандистских интерпретациях) зачастую менее обременительны для национального суверенитета соответствующей страны.
Налицо не очень афишируемые представления о том, что, дескать, чем больше государств в Североатлантическом блоке, тем в принципе меньше проблем в сфере безопасности: все, кто вне, просто не рискнут спорить, тем более противостоять альянсу либо его «протеже».
Разумеется, такая логика хромает: Россия защитила своих миротворцев и народ Южной Осетии не потому, что Грузия еще не присоединилась к НАТО. А потому, что возникают ситуации, когда не вмешаться нельзя. Думаю, самые трезвые умы в Брюсселе это все-таки поняли, что и привело сначала к успеху миссии Медведева – Саркози, а затем и к появлению доклада комиссии ЕС (во главе с Хайди Тальявини) по расследованию причин российско-грузинского военного конфликта. Если бы Грузия решала проблемы силой, будучи членом НАТО, это могло бы придать конфликту иной масштаб, но вряд ли предотвратило бы его.
Понятно, что никакая модель безопасности в Европе работать не будет как без НАТО, так и на основе одной лишь НАТО. Даже если принять в альянс всех от Ванкувера до Владивостока, за столь «малыми» исключениями, как две ядерные державы – Россия и Китай, одна из которых занимает бЧльшую часть Евразии, а в другой проживает почти половина населения этого континента. И Москва, и Пекин будут вынужденно воспринимать структуру, в которую им закрыт путь, как угрозу. Вопрос о перспективе членства этих двух стран в НАТО не стоит уже потому, что каждая является самостоятельным «центром силы». Попади любая из них в «евро-атлантический клуб», это в корне изменило бы не только сам альянс, но и всю мировую конфигурацию.
Но если говорить о системе коллективной безопасности в Европе и подписании ДЕБ в практической плоскости, а не на уровне деклараций, то будущее здесь зависит от того, смогут ли Россия и НАТО найти общий язык. С этим сейчас все не так плохо, как в конце 2008 г., но по-прежнему весьма непросто. Однако, чтобы добиться столь радикального прорыва, каким стал бы общий механизм обеспечения безопасности с участием и России, и НАТО, необходимо нечто, выходящее за рамки точечного взаимодействия по насущным практическим вопросам.
Отношения между Россией и НАТО складываются из двух важных составляющих. Первая – объективная, каковой является наше несогласие с ошибками Североатлантического блока «постбиполярных» лет (силовые действия в отношении Югославии/Сербии, показательно антироссийское расширение на Восток, попытки прикрыть натовским щитом темы энергобезопасности, Арктики и пр.). Вторая – субъективная, отражающая отношение российского населения к НАТО как к рудименту холодной войны. Так, если бы в свое время первую волну расширения альянса не отложили до 1997 г. (хотя вопрос практически был решен еще в 1994 г. на встрече президента США Билла Клинтона с лидерами «Вышеградской группы»), то в России в 1996 г. вполне мог бы быть избран другой президент. Это наглядно показывает, какие ассоциации вызывает у россиян сама аббревиатура НАТО.
Еще в начале процесса расширения западных структур на Восток была допущена системная ошибка: начинать надо было с России, а не с ее бывших союзников. Это не значит, что Россию следовало полноценно интегрировать в западную систему, как, например, Польшу или Литву. Но можно было и объединить усилия для поиска практических решений и, главное, перспектив наподобие тех, которые сохраняются у Турции, гораздо более далекой от Европы в цивилизационном плане, чем Россия. Оставив же Москве только две возможности – «либо с нами (под нами), либо в геополитическом одиночестве» и продолжая на них настаивать, наши визави то ли не могут, то ли не хотят заглянуть в «послезавтра».
И «перезагрузке» отношений Россия – НАТО, и пересмотру самой концепции альянса мешает прежде всего «расширенческая» логика в качестве самоцели развития. Поборники расширения в какой-то мере рассматривают его как «прививку» от сближения с Россией. Москва же выступает против расширения не потому, что сама претендует на какие-то территории, а потому, что речь идет о военной организации без нашего участия. Ведь против вступления Украины, Грузии или даже Белоруссии в Европейский союз трудно что-либо возразить (сегодня, к примеру, когда новый украинский лидер Виктор Янукович заявляет о европейском векторе, это не вызывает протестов в Москве).
Но дело не только в том, что Россия, не будучи членом альянса, стремится сделать так, чтобы его «было меньше» и в содержательном, и в географическом отношении. Напротив, есть вопросы, где нам как раз проще было бы иметь дело с этой евро-атлантической структурой. Так, и в НАТО не всех устраивала ситуация, когда прежняя американская администрация «подключала» альянс для достижения своих целей и «отключала» его, когда у европейских стран – членов этой организации имелись возражения против некоторых авантюр – в частности, планов развертывания элементов третьего позиционного района стратегической ПРО Соединенных Штатов в Польше и Чехии.
Вопросы, касающиеся стратегической безопасности в Европе, не должны решаться в двустороннем порядке. Однако слишком часто именно так и происходит (или преподносится в таком виде): как только возникает какое-то осложнение в сфере безопасности, Россию переадресуют либо в Вашингтон, либо в какую-то европейскую столицу, не вспоминая о НАТО. Но эта ситуация ненормальна по своей сути: коль скоро члены альянса делегируют вопросы безопасности Брюсселю, то и адресатом для обращений, и партнером по переговорам должен быть он.
Вместе с тем кардинальному решению проблемы и выходу на практические договоренности по Договору о европейской безопасности может содействовать попытка и российской стороны взглянуть на ситуацию с несколько иного угла зрения.
Не забыть о ценностях
Много дискуссий вызвала за рубежом опубликованная недавно новая Военная доктрина Российской Федерации. В этом документе среди основных внешних военных опасностей на первом месте обозначено стремление НАТО наделить свой силовой потенциал глобальными функциями, реализуемыми в нарушение норм международного права, приблизить свою военную инфраструктуру к границам нашей страны, в том числе путем расширения блока.
То, что подобная проблема существует и напрямую затрагивает гео-политические интересы России, сомнений не вызывает. Но у многих партнеров на Западе возник вопрос, почему, скажем, такие прямые угрозы, как применение военной силы на сопредельных с Россией территориях либо эскалация там вооруженных конфликтов, а также распространение международного терроризма, значатся в представленной шкале опасностей лишь на 8, 9 и 10-м местах соответственно. Недавно президенту РФ Дмитрию Медведеву в ответ на вопрос французского журнала Paris Match пришлось специально разъяснять, что «вопрос не в НАТО, и в Военной доктрине не НАТО является основной военной угрозой».
Кстати, если мы обратим внимание на подход самого Запада, то он, совершая действия, вызывающие понятную озабоченность у России, на словах и в документах старается демонстрировать миролюбие по отношению к нам. Любопытный опыт. Возможно, порой действительно резоннее давать меньше поводов для претензий к словам и документам, но больше внимания уделять безопасности на практике, имея в виду развитие новых видов вооружений, укрепление материальной базы армии, достижение военно-политических договоренностей с другими государствами и т. п. И Москве, без сомнения, намного удобнее обладать мощным военным потенциалом и иметь надежные военно-политические союзнические связи, заверяя при этом, что все это не направлено против кого бы то ни было (что делают НАТО и США), нежели демонстрировать словесную активность при ослабленном военном потенциале (что практикуют порой Иран и КНДР).
Североатлантический альянс был создан в условиях начинавшейся холодной войны, одной из сторон в которой был Советский Союз и возглавляемый им блок. У нас, естественно, сформировалось восприятие НАТО через призму того противостояния. Нет ничего удивительного в том, что и в настоящее время возникает желание видеть альянс исключительно в контексте наших собственных отношений с «североатлантистами», порой сводя к ним сам смысл и цель существования блока. Никакие операции в Афганистане не могут поколебать глубокую убежденность многих россиян в том, что мишенью «агрессивного блока» по-прежнему является лишь Россия и он сохраняется и наращивает свою мощь исключительно ради нее.
Представляется, что это не соответствует истине, как и обратное утверждение о том, что Североатлантический блок может не интересовать государство со вторым в мире ядерным потенциалом. Безусловно, в НАТО есть немало тех (особенно из числа «новобранцев»), кто на словах вступал в данную организацию для защиты от России, а фактически ради конфронтации с нею. Для них это своего рода идея фикс. Проблемы «старших братьев» по альянсу – вроде ядерной программы Ирана или миссии в Афганистане – для них, по существу, глубоко вторичны. Максимум – это повод проявить атлантическую верность, чтобы потом потребовать той же самой верности от «больших», когда нужно будет решать уже собственные проблемы, и прежде всего связанные с Москвой.
Расширение НАТО оправдывали тем, что это несет стабильность к границам России и успокоит ее соседей. Фактически не произошло ни то ни другое. Натовские неофиты не только не «умиротворились», а, наоборот, продемонстрировали, что «крыша» альянса им нужна для подкрепления собственных претензий к Москве. Они консолидировали жесткое антироссийское лобби в НАТО, которое крайне негативно сказалось и на самой организации, и на ее отношениях с Россией («инъекция русофобии» не стала прививкой, укрепляющей иммунитет, а, напротив, в немалой степени заразила весь организм). Мы имеем дело, по сути, с двумя разными структурами – до расширения и после. С «НАТО-15» развитие отношений могло стать совсем другим – вплоть до членства России либо создания единой структуры с двумя опорными точками.
Но было бы неправильно считать антироссийские настроения и силы преобладающими в НАТО. Они есть, и в какие-то моменты (например, август 2008 г.) им удается доминировать. Вопрос в том, хотим ли мы ставить взаимодействие с альянсом (и тем самым, в сущности, судьбу ДЕБ) в зависимость от нашего отношения к этим силам и персонам. И в НАТО, и в Европе, и в Соединенных Штатах (даже в окружении президента Барака Обамы) есть две линии, два подхода к России, и разнятся они весьма значительно. Если за негативом мы не сможем увидеть желание кардинально изменить ситуацию к лучшему, то рискуем надолго застрять в эпохе холодной войны, в чем не без оснований обвиняем сегодня НАТО.
Ведь призрак идеологического противостояния раз от разу возникает не только потому, что военный блок тех времен сохранился и доныне. Проблема отчасти и в том, что Россия в нем не участвует, что уже само по себе воссоздает элементы конфликта, ибо, как говорится, «для танго нужны двое». Но было бы примитивной ошибкой считать подобного рода конфликт с Москвой самоцелью альянса.
Когда мы утверждаем, что нынешние предохранительные механизмы в Европе не работают, мы обходим стороной один нюанс: эти механизмы не работают вне евро-атлантического сообщества, но работают внутри. Логично, что члены НАТО, вне зависимости от их отношения к России, не спешат разменивать то, что работает, на то, что пока неизвестно. Нам говорят, что своей инициативой мы хотим возложить на партнеров некие весомые обязательства, не становясь при этом их союзниками и не жертвуя суверенитетом. Коллективные решения Европы пока не сочетаются с суверенными решениями России, и это одна из главных сложностей на пути к согласованию наших позиций.
В свое время НАТО создавалась для решения следующих трех задач, в равной степени заслуживающих внимания всех участников:
- противостояние советской военной угрозе (т. е. защита от внешней агрессии);
- исключение применения военной силы в отношениях внутри блока;
- силовое обеспечение создаваемой системы общих ценностей.
Что очень важно, триединая «первозадача» Североатлантического альянса (с поправкой на новые условия) актуальна для его членов и сегодня. Мы же, сделав упор на задачу номер один и рассматривая блок как нашего «персонального» визави, порой склонны считать, что с распадом СССР и ликвидацией Организации Варшавского договора миссия НАТО была исчерпана. А это не так.
Следовательно, готовность идти на взаимодействие с Россией, в част-ности, в вопросе о заключении Договора о европейской безопасности, будет определяться тем, насколько и Москва в свою очередь готова работать сообща по всем направлениям. Не только в плане снятия угрозы извне, но и относительно предотвращения конфликтов, в том числе в ближайшем окружении, а также защиты действительно общих ценностей.
Этот ценностный компонент мы часто и незаслуженно недооцениваем, сводя все к механической страховке от угроз в сфере «жесткой без-опасности» («hard security»). А для членов Североатлантического альянса решение проблем с подобными угрозами вытекает из согласия и полного доверия в вопросах ценностей. Между своими нет проблемы «hard security» – она есть в вопросах защиты от чужих.
«Оговорка о ценностях» может оказаться решающей для формирования необходимого уровня доверия, который является обязательным компонентом эффективной системы коллективной безопасности в Европе. Не случайно оппоненты России умышленно стремятся выставить все острые противоречия явно геополитического происхождения, например, по перспективам вступления Грузии и Украины в НАТО в качестве сугубо идеологического противостояния, конфликта ценностей. Нет, мол, цели «оторвать» стратегически значимую Украину, чтобы обеспечить геополитическое одиночество Москвы. А налицо, дескать, нежелание «авторитарной» России терпеть «молодые демократии» у своих границ. Нет и попыток искусственно приравнять советскую систему к нацизму, но зато есть реабилитация сталинизма в современной России и т. д. и т. п.
Мы же, по праву полагая, что никакого конфликта ценностей с Западом нет и в помине, в ответ считаем тему закрытой, предпочитая углубляться в привычные и, казалось бы, более важные проблемы вооружений. Но, похоже, такой подход не совсем верен.
Проблемы с «hardware» не решить без прогресса по «software». Если не добиться реального согласия по ценностям и общего понимания того, что в этой сфере подготовлена не почва для конфликта, а, напротив, идейная платформа общеевропейской системы коллективной безопасности, мы будем в лучшем случае строить модели «мирного сосуществования двух систем» по образцам «разрядки» 70-х гг. прошлого века. А в худшем случае – все время в той или иной форме воспроизводить холодную войну.
НАТО уже сегодня работает за пределами географии, заложенной в ее названии. Характер угроз объективно изменился. Военный союз, «заточенный» под глобальное противостояние со своим антиподом, вынужден заниматься совершенно другими вещами. Необходимость реформировать его диктуется не пожеланиями отдельных политиков, а объективными обстоятельствами. Но было бы ошибкой, если бы реформу стали осуществлять лишь в собственных групповых интересах, воссоздавая альянс в прежнем формате, опираясь на идею «военного протекционизма» (по аналогии с протекционизмом в экономике и финансах, препятствующим решению глобальных экономических проблем). Итогом «групповой терапии» станет модификация Североатлантического альянса с прежними естественными ограничителями в виде неизбежного «полужелезного» занавеса на Востоке, нерешенности проблем коллективной безопасности для всей Европы, неспособности предотвращать конфликты и др.
Однако я не стал бы утверждать, что Россия по определению исключена из этих атлантических процессов. Ибо, как уже говорилось, любая модель безопасности в Европе без России – фикция, и это объективная реальность. Поэтому нужно прислушаться к тому, что происходит в евро-атлантических структурах, и активно сотрудничать с теми ведущими фигурами, которые размышляют о реформе. Но реформой не одной только НАТО, а альянса как части системы коллективной безопасности в Европе и всей системы в целом.
России следовало бы по-своему поддержать реформу НАТО. И по содержанию, не выпрашивая уступок для себя, но обозначив перспективу серьезного пересмотра отношений с обновленной структурой Запада. И по формальным признакам, призывая к «косметическому» обновлению, вплоть до смены названия, чтобы снять субъективный фактор восприятия альянса не только в России, но и в других странах, где с Североатлантическим блоком связаны негативные ассоциации. Теоретически возможно даже представить себе, что альянс в его нынешнем виде был бы формально распущен (пусть хотя бы на один день), с тем чтобы пригласить к вступлению в новую организацию всех. Не исключая России.
Мир действительно изменился, объективные обстоятельства предъявляют новые требования и к формату структур безопасности, и даже к названию (где Афганистан и где Атлантика?). Россия готова к рабочему диалогу по темам коллективной безопасности, и Западу невыгодно полностью закрывать от нее обсуждение судеб НАТО. Впервые, пожалуй, со времен антигитлеровской коалиции мы имеем шанс прийти к чему-то общему, но на принципиально иной, не вынужденной обстоятельствами основе.
Доказав, что Россия, будучи одним из геополитических «центров силы» современного мира, не является при этом его идеологическим полюсом, мы сможем выйти на принципиально иные формы взаимодействия с Западом, поставив финальную точку в холодной войне и окончательно оформив политическое завершение ХХ века.
