Взрывы на финише марафона в Бостоне вернули в мировой обиход разговоры о терроризме, затихшие в последние несколько лет. Параллели с 11 сентября, конечно, неизбежны, все-таки в США с тех пор не было таких громких актов насилия, однако сравнение только подчеркивает, насколько все изменилось. В первую очередь это касается ощущения того, где проходит основная линия напряжения — на глобальном или национальном уровне.
Нападение на Нью-Йорк и Вашингтон в 2001 году стимулировало перемены в мировой политике, которые к тому моменту назрели. С окончанием «холодной войны» прежний баланс исчез, и Соединенные Штаты оказались — к некоторому удивлению для самих себя — в положении глобального гегемона. Противовесов не было, равно как кого-либо, кто потенциально мог бы бросить вызов американскому доминированию.
Возникло ощущение, что США, несмотря на все риски центрального положения, в состоянии править миром, и нужен был только повод для того, чтобы открыто перейти в режим такого управления. 11 сентября стало поводом.
Акция террористов-смертников продемонстрировала, что угроза безопасности Америки исходит отовсюду, следовательно, меры по ее предотвращению должны охватывать весь мир.
Во избежание недоразумений подчеркну: вышесказанное не означает, что автор относит себя к многочисленным в нашей стране сторонникам теории заговора, согласно которой атака на Всемирный торговый центр и Пентагон явилась провокацией американских спецслужб. Но верит в логику исторического развития: когда какие-то процессы объективно назревают, происходит нечто, что дает им возможность проявиться.
Последующие годы и стали периодом, когда Соединенные Штаты попытались формализовать свой статус мирового лидера. Инструментом стала «контртеррористическая коалиция», призванная, по идее, объединить всех людей доброй воли против универсального зла.
«Международный терроризм» на какое-то время заполнил смысловую нишу, опустевшую после распада СССР, — всеобщая точка отталкивания, второй полюс противостояния. Продлилась гармония недолго — по двум причинам.
Во-первых, в качестве идейной основы США решили использовать продвижение демократии, что казалось логичным. Демократии, как известно, не воюют друг с другом, и чем больше демократий, тем прочнее мир. Однако демократизация силой принуждения, к которой приходилось прибегать там, где не было условий для естественного процесса, порождала нарастающие враждебность и сопротивление. Во-вторых, довольно быстро выяснилось, что понятие «международный терроризм» в лучшем случае собирательное, объединяющее разные по своему происхождению явления, с которыми, соответственно, нужно совсем по-разному обращаться.
Парадоксальным образом, искомый «второй полюс» (стремление воссоздать в какой-то форме биполярную оппозицию, так упрощавшую картину мира в годы «холодной войны», было велико) возник не там, где ожидали. Вместо «международного терроризма» им стал глобальный антиамериканизм. Заявка Соединенных Штатов на мировое лидерство вызвала явное или скрытое противодействие практически везде, международная система отвергала чье-либо желание единолично ею командовать. Дело не только и не столько в неудачных войнах Америки на Ближнем и Среднем Востоке, сколько в выходе из-под контроля процессов. Например, эрозия отношений с ближайшими союзниками, которые избегали следования в американском фарватере, а также формирование внятной оппозиции в виде крупных держав, не желавших мириться с гегемонией, хотя и не выступавших против нее с открытым забралом.
Следствием стало исчерпание модели, по сути, имперской политики, которую проводила администрация Джорджа Буша, символическим проявлением чего стал мировой финансовый кризис и приход Барака Обамы, политика принципиально иного мироощущения.
При Обаме разговоры о борьбе с терроризмом окончательно перешли в категорию обязательного фона. На случай обострения президент создал себе «алиби»: ликвидация бен Ладена позволяет ему отметать все упреки в том, что пепел жертв 11 сентября перестал стучать в его сердце. Но в остальном Обама далеко ушел от установок, сформулированных после терактов 2001 года. Прекращение унаследованных войн и попытка минимизировать военный вклад в текущие кризисы («лидерство из-за кулис» в Ливии и индифферентность в Сирии). Сокращение военных расходов и сворачивание активности там, где она не выглядит жизненно необходимой. Вялая поддержка демократии, да и то в основном если перемены уже происходят или произошли. Такая линия вызывает острую критику в Америке, привыкшей быть намного более «ярко выраженной» во всех ситуациях. Однако Обама действует не из слабости, в чем его обвиняют недоброжелатели, а из убеждения: сегодня США, как и другие страны, прежде всего должны заниматься собой.
В этом коренное отличие. После 11 сентября 2001 года Соединенные Штаты, по сути, провозгласили, что намерены изменить мир, чтобы он отвечал их нуждам и обеспечивал их развитие. Сегодня подход противоположный — изменить себя, чтобы соответствовать вызовам современного мира.
Альтруизма нет ни в том ни в другом случае, интересы Америки в центре, но противоположное представление о том, как их гарантировать. Просто за 12 лет, прошедших после полета камикадзе, Вашингтон осознал, что даже самая мощная держава в истории человечества не способна в одиночку тащить на себе бремя мировой гегемонии. Делить его сейчас объективно не с кем: кто мог бы взять часть на себя — делать этого не хотят, а кто готов — от тех мало толку. Значит, лучше отстраниться (насколько это возможно для страны с по-прежнему глобальным охватом интересов и угроз) и подождать, как все сложится дальше. Либо появится явный соперник (это всегда проще), либо наметится баланс интересов, либо, напротив, те, кто сейчас выглядит как будущий вызов, сдуются. А пока заниматься наращиванием собственных возможностей.
Кто организовал взрывы в Бостоне — еще выяснится. В духе описанного было бы логично, чтобы за ними стоял не иностранный, а «домашний» терроризм, ведь традиции политического насилия в Америке вполне укоренены. Но даже если обнаружится привычный «исламский след», по существу это ничего не изменит. Линия напряжения в сегодняшнем мире проходит не между цивилизациями или религиями, как некоторые предрекали после конца «холодной войны», а внутри обществ. Исчерпание моделей экономического роста и социального обеспечения, имущественное расслоение, конфликт поколений, трения между носителями разных культур, сосуществующих в одном поле, политическая поляризация, которая не генерирует альтернатив политики, — все это в разной степени свойственно странам любого общественно-политического устройства и идейной ориентации. От США и Испании до Йемена и Китая. Террористические проявления — это не только не причина, но и даже не основное следствие ситуации, так что ставить их в центр внимания просто нет смысла. Терроризм возвращается туда, где он всегда и был, — в сферу деятельности спецслужб, которым положено выявлять и предотвращать. Политикам придется заниматься совсем другим.
