Дэниел Эллсберг, американский военный аналитик, консультант Министерства обороны США и Белого дома, специалист по теории принятия решений. В корпорации RAND он занимался вопросами ядерной стратегии, но впоследствии стал одним из самых яростных противников ядерного оружия. К годовщине Хиросимы предлагаем вашему вниманию отрывок из его книги «Машина Судного дня», вышедшей в издательстве «Альпина Паблишер», с любезного разрешения издателя.
В августе 1945 г. атомная бомба просто вписалась в давнюю негласную модель ведения войны путём массового уничтожения гражданского населения. Атомные удары, казалось, подкрепили эту модель – практически сразу после них война против Японии прекратилась, а публика и армия (ничего не знавшие о перехваченных нами японских сообщениях) были уверены, что иных путей прекращения войны не существовало. Военные части, занимавшиеся доставкой бомб, без проблем получили независимость от других родов войск вскоре после войны и без особого сопротивления перешли под крыло Стратегического авиационного командования, созданного и возглавляемого генералами Кертисом Лемеем и Томасом Пауэром, организации, которая оттачивала тактику уничтожения на протяжении последних шести месяцев Второй мировой войны.
Однако на какого врага эта тактика была нацелена теперь? Когда Вторая мировая война подошла к концу, только одна страна имела население, вооружённые силы, промышленный и научный потенциал, способные противостоять военной мощи Соединённых Штатов, – Советский Союз, несмотря на его беспрецедентную военную разруху и потери. Помимо прочего, его возглавлял такой же жестокий диктатор, как Гитлер, и единственная партия, ещё более сплочённая и всевластная, чем нацистская партия. Советский Союз уже оккупировал половину Европы, и его военной мощи было достаточно, чтобы подмять под себя и вторую половину. Некоторые высокопоставленные члены администрации Гарри Трумэна по самым разным мотивам всё больше и больше опасались, что Советский Союз именно это и собирается сделать.
Такой взгляд не был новым для генерала Лесли Гровса, который отвечал за реализацию атомного Манхэттенского проекта. Ещё в 1944 г. ярый антикоммунист Гровс поведал польскому физику Джозефу Ротблату во время совместного обеда в Лос-Аламосе о том, что, по его мнению, проект всегда был направлен против Советов. В Корпусе армейской авиации думали так же. В поисках системы целей, которая могла бы оправдать существование большого парка стратегических бомбардировщиков в послевоенное время и, таким образом, независимость ВВС, там обратили взоры на Советский Союз.
30 августа 1945 г., всего через две недели после капитуляции Японии, генерал-майор Лорис Норстад, заместитель начальника штаба ВВС по планированию, направил генералу Гровсу документ, где в качестве целей возможного будущего ядерного удара фигурировали 15 «ключевых советских городов»[1] во главе с Москвой и 20 «крупных советских городов», включая Ленинград, а также указывалось количество атомных бомб, необходимых для уничтожения каждого из них. Москве и Ленинграду предназначалось по шесть бомб.
Однако у Соединённых Штатов не было шести атомных бомб в 1945 г. В конце года они располагали только двумя. К 30 июня 1946 г. (конец финансового года) в арсенале находилось девять бомб. Первый официальный план войны против Советского Союза, датированный ноябрём 1947 г., предусматривал нанесение удара по 24 советским городам с использованием 34 бомб. Однако к тому времени в арсенале США было всего 13 бомб, из которых, пожалуй, только семь находились в состоянии боеготовности. Эта информация была сверхсекретной. Президента Гарри Трумэна официально не информировали[2] о количестве ядерных боеприпасов до 3 апреля 1947 г., и он был потрясён, узнав, что их так мало.
Двумя месяцами ранее Объединённый комитет начальников штабов уведомил военного министра и министра ВМС о том, что запасы атомного оружия «неадекватны» требованиям национальной безопасности. Вплоть до конца 1948 г. все произведённые боеприпасы (плутониевые имплозивные бомбы типа сброшенной на Нагасаки) были штучными изделиями и считались «экспериментальными образцами»[3]. Объединённый комитет начальников штабов по результатам испытаний на атолле Бикини летом 1946 г. (для которых были использованы два из девяти имевшихся в том году боезарядов) «заключил, что из-за дефицита делящихся материалов бомбы должны использоваться как “стратегическое” оружие против населённых и промышленных центров». Генерал Лемей, отвечавший в то время за исследования и разработки в ВВС (в этом качестве он поддерживал создание RAND), обобщил основные выводы отчёта следующим образом:
- Атомные бомбы, количество которых[4] меньше того, что мы получим в обозримом будущем, способны уничтожить военный потенциал любой страны и разрушить её социально-экономическую систему.
- В сочетании с другими видами оружия массового уничтожения оно позволяет истребить население на огромных участках земной поверхности, оставив на них лишь следы человеческой деятельности.
В октябре 1947 г. Объединённый комитет начальников штабов под председательством адмирала Уильяма Лихи направил в Комиссию по атомной энергии (AEC), которая теперь отвечала за все аспекты производства атомных бомб, отчёт с долгосрочными требованиями к ядерному оружию. За два года до этого в качестве главы администрации Трумэна, если верить словам Лихи в его мемуарах, он в душе осуждал бомбардировку Хиросимы и Нагасаки и считал, что «применяя ядерное оружие первыми, мы переходим на нравственные нормы варваров мрачного Средневековья. Меня не учили вести войну таким способом, и войны нельзя выигрывать путём уничтожения женщин и детей». Теперь же он уведомлял AEC о том, что «с военной точки зрения требуется примерно 400 атомных бомб, эквивалентных по мощности бомбе, сброшенной на Нагасаки, для нанесения удара примерно по 100 городам. Целевой датой обретения способности «уничтожить страну»[5] (концепция, которая родилась в штабе ВВС, занимавшемся подготовкой рекомендаций) было 1 января 1953 г.
К середине 1948 г. планы ВВС пришли в соответствие с запасами оружия, хотя эти запасы всё равно были ниже тех, что Объединённый комитет начальников штабов считал адекватными. План в то время предусматривал нанесение удара по 20 городам с использованием 50 бомб[6]. Эти 50 бомб реально поступили в арсенал[7] к 30 июня 1948 г. Москве предназначались восемь бомб, а Ленинграду семь.
Генерал Лемей возглавил SAC в октябре 1948 г. Он составил свой «Чрезвычайный план военных действий», который требовал от SAC «наращивания потенциала до уровня, позволяющего доставить весь имеющийся запас атомных бомб в рамках одного массированного удара». Главными целями должны быть города и промышленные объекты, а также правительственные центры управления. Цели второй очереди включали в себя нефтеперерабатывающие предприятия, две трети которых находились в 16 советских городах. План предусматривал нанесение ударов по 70 советским городам[8] с использованием 133 атомных бомб. Это, по оценкам, могло привести к гибели 2,7 млн человек[9] в 70 целевых городах и ещё 4 млн человек в других местах.
Год спустя, в октябре 1949 г., дополнение к «Чрезвычайному плану военных действий» увеличило число целевых городов до 104, а количество используемых бомб до 220. Ещё 72 бомбы оставались в резерве для нанесения повторного удара. Необходимые для этого 292 бомбы были готовы к 30 июня 1950 г. AEC, бюджет которой увеличивался Трумэном трижды – после блокады Берлина в 1948–1949 гг. и после первого советского ядерного испытания в 1949 г. – поставила производство бомб типа Нагасаки на поток. Эра «ядерного дефицита», по терминологии Пентагона, уступила место эре «ядерного изобилия». Необходимые для уничтожения целой страны 400 бомб поступили в арсенал уже к 1 января 1951 г.[10], на два года раньше срока. Однако к этому времени число целей для ядерного удара в глазах стратегов из ВВС выросло многократно.
Это были исключительно планы первого удара, но так стали говорить впоследствии, а в то время такого термина не было из-за простого отсутствия противника, способного нанести второй, или ответный, удар.
Америка обладала монополией на ядерное оружие, которой, как полагали президент Трумэн и генерал Гровс (учёные-ядерщики не согласились бы с этим, если бы поинтересовались их мнением), ничто не угрожало на протяжении жизни целого поколения, а может быть, и дольше. Гровс и Трумэн наивно верили в то, что секретная программа скупки и дипломатии позволит им контролировать все известные источники богатых урановых руд. (Гровс, как он выразился позднее, проглядел[11] запасы богатой урановой руды в Восточной Германии, оккупированной Советами.) В их глазах эта программа была решающим «атомным секретом». Именно в этой ложной уверенности Трумэн добился согласия сената взять обязательство по защите Западной Европы.
Учёные настаивали на международном контроле запасов урана, исследований, обогащения и переработки делящихся материалов в целях энергетики и указывали ещё в 1945 г., что в противном случае Советы создадут бомбу примерно за четыре года. Четыре года спустя, в сентябре 1949 г., американские разведывательные самолёты обнаружили признаки того, что Советы провели испытание плутониевой бомбы типа той, что была сброшена на Нагасаки. (Как оказалось, она была создана на основе чертежей, украденных Клаусом Фуксом – советским шпионом в Лос-Аламосе.) Трумэн, Гровс, Конгресс, американская публика и наши союзники по НАТО были потрясены.
В Объединённом комитете начальников штабов, однако, паники не наблюдалось. Там очень быстро поняли, что Советам потребуются годы на создание средств доставки и арсеналов, позволяющих угрожать Соединённым Штатам напрямую. Однако в планах SAC города и промышленные зоны уступили место самых приоритетных целей будущим советским системам доставки ядерного оружия на территорию Соединённых Штатов и их союзников. Это привело к появлению практически неограниченного числа первоочередных целей для американского ядерного удара – к ним, прежде всего, относились аэродромы, которых в СССР насчитывалось 1100. К 1953 г. генерал Лемей идентифицировал 409 аэродромов[12], которые могли использоваться для нанесения ядерного удара, помимо разбросанных по всей территории СССР промышленных объектов, связанных с производством ядерного оружия.
Осенью 1949 г. масштабы производства делящихся материалов вновь выросли – нужно было создавать бомбы для расширившего набора целей. Кроме того, требовалось ещё больше средств их доставки. Когда Трумэн покидал свой пост в начале 1953 г., в арсенале США насчитывалось 1000 ядерных боеголовок. В конце своего второго президентского срока Дуайта Эйзенхауэр передал администрации Джона Кеннеди 15 000 ядерных боеголовок.
При той же системе выбора целей, что и в начале 1950-х гг., не 18-кратный рост количества ядерных боеголовок – многие из них стали теперь «тактическим» оружием небольшого радиуса действия при мощности на уровне бомбы, сброшенной на Нагасаки, – определял изменение характера стратегического оружия в распоряжении SAС и ВМС (у них было более 1000 боеголовок). Изменился смысл самого понятия «ядерное оружие». Это произошло в значительной мере скрытно от американского народа и всего мира. Подавляющее число боеголовок в ядерном арсенале, унаследованном президентом Джоном Кеннеди в 1961 г., были не «атомными», то есть не того типа, что использовались в Японии в 1945 г. и испытывались впоследствии на атолле Бикини и в Неваде. До начала 1950-х гг. урановые и плутониевые бомбы были единственным видом ядерного оружия. Однако к 1961 г. практически все боеголовки SAC стали «термоядерными» – водородными бомбами, в которых энергия выделялась в результате слияния тяжёлых изотопов водорода. Первое испытание такой бомбы было проведено в ноябре 1952 г.
Именно это изменение, обнаруженное мною в 1961 г., объясняло загадку, на которую я наткнулся несколько раньше. При изучении совершенно секретных документов, связанных с объединёнными планами использования стратегических сил и средств 1950-х гг., в процессе подготовки проекта руководящих указаний по планированию войны во времена работы на администрацию Кеннеди я наткнулся на последовательный ряд оценок потерь Советского Союза в войне с применением основных стратегических средств, которые в начале текущего десятилетия казались удивительно «низкими» для ядерной эры: несколько миллионов погибших, затем 10 млн и так далее, вплоть до 13 млн к 1955 г. Однако уже в следующем, 1956 г. эта оценка неожиданно возросла в 10 раз до 150 млн погибших. В 1961 г., как мне было уже известно, Объединённый комитет начальников штабов прогнозировал потери, превышающие 200 млн человек, только в одном советском блоке. Чем объясняется такое увеличение? И почему оно произошло именно в это время?
Я был потрясён этими цифрами. Меня преследовали вопросы: почему разработчики планов настолько повысили оценки? Неужели кто-то решил, что «уничтожение целой страны» с помощью четырёх сотен атомных бомб, которые должны убить десятки миллионов русских, недостаточно много для сдерживания? Или, может, исполнение наших обязательств перед НАТО по отражению или упреждению наземного вторжения Советов приводит к нанесению именно такого «сопутствующего урона»? Опираясь на что, они пришли к таким оценкам?
Причина такого скачка всего за один год в размерах потерь, которые мы собирались нанести в войне против России, – от уровня меньше потерь Советского Союза во Второй мировой войне до беспрецедентного в истории человечества уровня – не была, как оказалось, связана с приведенными выше предположениями. Все было намного проще.
Никакой новой идеи относительно необходимости кардинального изменения планируемого эффекта нашего удара не было. Просто разработчики планов совершенно справедливо учли то, что SAC намеревается использовать против тех же самых целей вместо атомного оружия первого десятилетия ядерной эры новые термоядерные бомбы. Именно с этим связана готовность SAC убить в 10 раз больше людей, чем прежде. Не десятки, а сотни миллионов людей, возможно даже миллиард, должны были умереть главным образом в результате выпадения радиоактивных осадков после взрыва водородных бомб. В арсенале SAC находились сотни водородных бомб, мощность которых в тысячи раз превышала мощность атомных бомб времён Второй мировой войны.
Такое изменение произошло не потому, что кто-то счёл его необходимым, а просто из-за появления новых, более эффективных ядерных бомб – более дешёвых и неизмеримо более мощных, чем старые. (Одним из факторов роста количества жертв было то, что практически все операции с применением ядерного оружия в конце 1950-х гг. предполагали осуществление наземных взрывов с целью повышения количества радиоактивных осадков, а следовательно, «дополнительных» потерь в советско-китайском блоке и, к сожалению, в соседних с ним странах, включая наших союзников.)
Эти оценки количества погибших от американских ядерных ударов были настолько секретными и доступными настолько узкому кругу людей даже в SAC и в Пентагоне, что мало кто из американцев за пределами правительства знал о произошедшем в конце 1950-х гг. кардинальном изменении смысла понятия «ядерная война» и его причинах. С целью продолжения термоядерных испытаний в атмосфере на континентальной части Соединённых Штатов, несмотря на их предсказуемое воздействие на «подветренные» территории в штатах Невада и Юта, президент Эйзенхауэр делал всё для того, чтобы публика знала как можно меньше об изменениях характера ядерного оружия. Он дал указание Гордону Дину, председателю AEC[13], изъять термины «термоядерный», «синтез» и «водородный» из пресс-релизов и выступлений и «сделать так, чтобы между понятиями “ядерная реакция” и “термоядерная реакция” не было разницы». Однако, как я неожиданно для себя обнаружил весной 1961 г., и Объединённый комитет начальников штабов, и президент Эйзенхауэр прекрасно понимали ужасающие потенциальные последствия своих приготовлений для Евразии.
Эйзенхауэр «был потрясен»[14] в конце 1960 г. «избыточностью жертв» (о которой рассказал ему советник по науке Джордж Кистяковски) в плане SIOP-62, особенно неэкономной избыточностью накрытия целей, но, надо думать, не только этим. Он сказал своему военно-морскому адъютанту, что презентация «напугала его до смерти». Тем не менее Эйзенхауэр утвердил этот план и передал его по наследству Кеннеди. Когда в июле 1961 г. Джона Кеннеди проинформировали о прогнозируемых результатах обмена ядерными ударами в 1963 г., он в шоке произнёс, выходя из конференц-зала: «И мы после такого называем себя людьми!»[15] Однако эта фраза предназначалась госсекретарю Дину Раску, а не Объединённому комитету начальников штабов и уж точно не публике. И «опция» развязывания полномасштабной войны сохранялась в планах на протяжении всего срока пребывания Джона Кеннеди в должности и на протяжении всего президентского срока Линдона Джонсона.
Президент Никсон в январе 1969 г.[16], как говорят, также «был потрясён» на первом брифинге по единому интегрированному плану войны тем, что единственным возможным вариантом является массированный ядерный удар, ведущий к уничтожению 90 млн русских в течение нескольких часов. Его помощник по национальной безопасности[17] Генри Киссинджер сказал, что подобные планы не могут быть основой для «политически оправданных», достаточно убедительных угроз. Немного позже, весной, он спросил на заседании: разве может «кто-то в трезвом уме… принять решение об уничтожении 80 млн человек?» Однако его попытки на протяжении следующих восьми лет предусмотреть в плане не столь кровожадные варианты (как попытки Роберта Макнамары до этого при моём участии) практически ничего не принесли.
В 1973 г. в середине своих безуспешных поисков[18] ограниченных и более разумных альтернатив Генри Киссинджер заметил на очередном заседании: «Иметь лишь единственный вариант, предполагающий уничтожение 80 млн человек, – это вершина безнравственности». (В действительности этот вариант был не единственным – другие возможности предусматривали уничтожение ещё большего количества людей.) Однако частные высказывания Киссинджера относительно нравственности оставались закрытыми для американской публики на протяжении нескольких десятилетий, пока наконец не были рассекречены. Президенты Джеральд Форд, Джимми Картер и Рональд Рейган расширяли набор вариантов «ограниченной ядерной войны», которая должна быть не такой апокалиптической, однако, как признался генерал Ли Батлер[19], последний командующий SAC, разработчики планов в Омахе и в Пентагоне никогда не воспринимали эти предложения всерьёз. При оперативном планировании и при учениях они всегда исходили из того, что война будет «полномасштабной».
Конечно, никто из этих представителей власти – гражданской и военной не рассчитывал или по крайней мере не ожидал реального возникновения обстоятельств, которые заставят их реализовать такой план. Однако они также знали, что вероятность их возникновения была выше нуля. Возможность или риск существовал всегда – хотелось бы надеяться, что небольшой.
В то же время, они не считали[20], что держат в руках рычаги машины Судного дня, которая может уничтожить практически всех. Так или иначе, риск реализации единого интегрированного плана войны, сознательно принимаемый президентами и Объединённым комитетом начальников штабов, каким бы маленьким они его ни считали, был связан с возможностью уничтожения организованного общества – всех городов – в Северном полушарии, помимо истребления практически всех их обитателей.
Как мрачно заметил британский историк Эдвард Томпсон, такой исход, возможно, не будет означать «уничтожение жизни вообще». Он будет означать «всего лишь уничтожение нашей цивилизации[21]. Будет составлен окончательный баланс за два последних тысячелетия, по каждой статье деятельности и культуры, где перед каждым итогом стоит знак минус».
С 1961 г. я смотрю на такие решения ответственных лиц в Соединённых Штатах и странах-союзницах по НАТО, а также в Советском Союзе точно так же, как смотрел на Вьетнамскую войну восемь лет спустя: как на нечто такое, чему следует противодействовать[22], однако необходимо понимать. Изучая в последующие десятилетия историю ядерной эры, я выяснил, что перспектива угрозы существованию цивилизации и самого человечества – не только в Северном полушарии – рассматривалась в строжайшем секрете ещё в самом начале Манхэттенского проекта.
Идея появления термоядерного оружия, в тысячи раз более мощного, чем ядерное оружие (и в конечном итоге более дешёвого и более массового), витала в головах учёных, занятых в Манхэттенском проекта, с самого начала. Некоторые из них видели в нём сложную и увлекательную перспективу, неизбежную и желательную. Другие – опасность, которую необходимо предотвратить (к сожалению, им это не удалось).
Как бы то ни было, в тот же самый момент – фактически в тот же день в июле 1942 г., – когда главные теоретики Манхэттенского проекта представили идею водородной бомбы, они увидели возможность появления пусть маловероятной, но невообразимо более серьёзной угрозы для жизни на планете. Втайне от других они приняли этот риск.
[1] См. Richard Rhodes, Dark Sun: The Making of the Hydrogen Bomb (New York: Simon & Schuster, 1955), 23–24. См. также Gregg Herken, Brotherhood of the Bomb (New York: Henry Holt and Co., 2002), 142.
[2] См. David Alan Rosenberg, “U. S. Nuclear Stockpile, 1945 to 1950,” Bulletin of the Atomic Scientists 38, no. 5 (1982): 26. Розенбергу удалось рассекретить эти цифры впервые лишь в 1982 г.
[3] См. David Alan Rosenberg, “American Atomic Strategy and the Hydrogen Bomb Decision,” Journal of American History, June 1979, 66.
[4] См. там же, с. 67.
[5] См. там же, с. 67–68. См. также Edward Kaplan, To Kill Nations: American Strategy in the Air-Atomic Age and the Rise of Mutually Assured Destruction (Ithaca, NY: Cornell University Press, 2015).
[6] См. Rosenberg, “American Atomic Strategy,” 68. См. также Rosenberg, “U. S. Nuclear Stockpile,” 26.
[7] См. Gregg Herken, The Winning Weapon: The Atomic Bomb in the Cold War 1945–1950 (New York: Knopf, 1981), 271.
[8] См. Rosenberg, “American Atomic Strategy,” 70.
[9] См. там же, с. 73.
[10] См. Rosenberg, “U. S. Nuclear Stockpile,” 26.
[11] См. Herken, The Winning Weapon, 341.
[12] См. David Alan Rosenberg, “The Origins of Overkill: Nuclear Weapons and American Strategy, 1945–1960,” International Security 7, no. 4 (Spring 1983): 35. Статьи Розенберга и, в частности, эта являются основой публикаций по планированию военных действий, опирающихся на рассекреченные документы (многие из которых обнародовал сам Розенберг). Дополнительную информацию см. в Fred Kaplan, The Wizards of Armageddon (New York: Simon & Schuster, 1983); Marc Trachtenberg, A Constructed Peace: The Making of the European Settlement, 1945–1963 (Princeton: NJ: Princeton University Press, 1999); Scott D. Sagan, Moving Targets: Nuclear Strategy and National Security (Princeton, NJ: Princeton University Press, 1989); Janne E. Nolan, Guardians of the Arsenal: The Politics of Nuclear Strategy (New York: Basic Books, 1989); Desmond Ball and Jeffrey Richelson, eds., Strategic Nuclear Targeting (Ithaca, NY: Cornell University Press, 1986).
[13] См. Adam Clymer, “A-Test ‘Confusion’ Laid to Eisenhower,” New York Times, April 20, 1979 (citing Gordon Dean’s diary for May 27, 1953).
[14] См. David Alan Rosenberg, “The Origins of Overkill: Nuclear Weapons and American Strategy, 1945–1960,” in Steven E. Miller, ed., Strategy and Nuclear Deterrence: An International Security Reader (Princeton, NJ: Princeton University Press, 1984), 118.
[15] См. William Burr, “Studies by Once Top Secret Government Entity Portrayed Terrible Costs of Nuclear War,” National Security Archive Electronic Briefing Book No. 480, posted July 22, 2014, nsarchive.gwu.edu/nukevault/ebb480/.
[16] См. William Burr, “The Nixon Administration, the ‘Horror Strategy,’ and the Search for Limited Nuclear Options, 1969–1972,” Journal of Cold War Studies 7, no. 3 (Summer 2005): 34.
[17] См. там же, с. 35.
[18] См. William Burr, “To Have the Only Option That of Killing 80 Million People is the Height of Immorality,” National Security Archive Briefing Book No. 173, November 23, 2005, nsarchive.gwu.edu/NSAEBB/NSAEBB173/. См. также William Burr, “ ‘Is This the Best They Can Do?’: Henry Kissinger and the US Quest for Limited Nuclear Options, 1969–75,” in War Plans and Alliances in the Cold War: Threat Perceptions in the East and West, eds. Vojtech Mastny, Sven G. Holtsmark, and Andreas Wenger (New York: Routledge, 2006), 118–140.
[19] См. George Lee Butler, Uncommon Cause: A Life at Odds with Convention (Denver: Outskirts Press, 2016), 6–17.
[20] Как я говорил во введении, Эдвард Теллер, «отец водородной бомбы», подчеркивал, что тысячи единиц термоядерного оружия в арсеналах обеих сторон, независимо от того, как они будут использованы, смогут уничтожить «от силы четверть населения Земли». Он сказал это в ответ на вопрос, который я задал в 1982 г. на публичных слушаниях в комитете законодательного собрания Калифорнии в Лос-Анджелесе по проблеме двухстороннего замораживания ядерного оружия. Он отвергал возможность «омницида», хотя я и не упоминал этот термин в своём предшествующем заявлении. Теллер настоял на выступлении после меня, без права предъявления контраргументов, однако я не мог удержаться от высказывания сомнения по поводу его уверенности. Уничтожение почти всего человечества, как он вновь заявил, было «невозможным». Курсив в обоих случаях передаёт акцент, сделанный Теллером.
[21] См. Edward Thompson, “Notes on Exterminism, the Last Stage of Civilization,” New Left Review I, no. 121 (May–June 1980): 23, 29.
[22] См. Daniel Ellsberg, Papers on the War (New York: Simon & Schuster, 1972), 10–12: «По моему мнению, такой войне, даже на этой последней стадии, необходимо не только сопротивляться всеми силами, её нужно ещё понимать. Я говорю о недостаточно глубоких представлениях не только у широкой публики, но и у “экспертов” – бывших чиновников, решительных критиков, журналистов и учёных. Никто, на мой взгляд, включая и меня самого, не понимает до конца силы, институты, мотивы, убеждения и решения, которые привели нас как страну к тому, что мы делаем с народом Индокитая на протяжении долгого времени. Никто, похоже, не имеет достаточного понимания для того, чтобы успешно противодействовать процессу или эффективно изменять его; или хотя бы для того, чтобы разобраться в основных загадках и противоречиях этого процесса сегодня и в прошедшую четверть века… Одна проблема заключается в том, что горстка экспертов лично контролирует практику или данные по целому ряду аспектов этого многогранного процесса. Другая проблема состоит в недостатке специализированных исследований в некоторых из этих областей, например, в сфере внутренних аспектов внешней политики США. Прежде всего критические данные по бюрократическому процессу принятия решений тщательно скрываются, доступны всего нескольким специалистам – одним из которых являлся я – и представляются публике в совершенно искаженном виде. Я повторяю ещё раз: попытки углубить представления нельзя оставлять до тех пор, пока сопротивление не наберёт силу, не закончится война. Именно с этой целью я пытаюсь, начиная с осени 1969 г., довести до Конгресса и американского народа документы и аналитические заключения, которые получили название “документов Пентагона”». Все это относится – в чём я не сомневаюсь в настоящий момент – и к нашей ядерной политике. Как уже говорилось во введении, я писал это в 1972 г. с тем, чтобы открыть обществу глаза на ситуацию, которая сложилась в ядерную эру, с помощью публикации «других документов Пентагона» по вопросам нашей ядерной политики.
