Путин – политик и лидер, а не академический учёный. Его консерватизм следует оценивать соответственным образом. Это не законченная, автономная концепция, а лишь часть того интеллектуального аппарата, который Путин использует в своей деятельности.
Владимир Путин хорошо знаком каждому россиянину и интересующейся новостями аудитории во всём мире. Тем не менее он держит многие мысли при себе и редко даёт представление о том, что происходит в его голове. Он никогда не писал воспоминаний. Откровеннее всего он говорил с журналистами зимой 2000 г., перед тем как в первый раз был избран президентом (опубликовано под заголовком «От первого лица. Разговоры с Владимиром Путиным»).
Большинство западных обзоров современной российской политики сосредоточены на вопросе о режиме – и в широком смысле о том, как власть распределяется между государством и обществом. Однако, возможно, имеет смысл отдавать предпочтение идеям и ценностям, а не институциональным технологиям их достижения. Являются ли цели построенной Путиным системы либеральными или консервативными? Находится ли она в правой или левой части политического спектра? Он националист или интернационалист? Является ли его экономика капиталистической или социалистической?
В некоторых кругах модно преуменьшать идейное измерение. Путин в глазах Запада иногда изображается как сторонник максимизации власти и дисциплины в чистом виде. Но такой подход не в состоянии охватить человека в целом, понять эволюцию его поведения с течением времени или отличить его от других лидеров, в том числе от предшествующих российских правителей, которые по-разному использовали власть.
Владислав Сурков, в течение многих лет бывший кремлёвским куратором внутренней политики, в 2019 г. отрицал, что политику его страны определяют абстрактные идеи: «Начать в России можно с чего угодно – с консерватизма, с социализма, с либерализма, но заканчивать придётся приблизительно одним и тем же. То есть тем, что, собственно, и есть».
По словам Суркова, невозможно определить «путинизм» как целостную совокупность идей, до тех пор пока Путин не уйдёт со сцены: «Путин едва ли является путинистом, так же как, например, Маркс не марксист и не факт, что согласился бы им быть, если бы узнал, что это такое. Но это нужно сделать для всех, кто не Путин, а хотел бы быть, как он».
Это утверждение более убедительно, если речь идёт о ярлыках, чем об идеологии и убеждениях как таковых. В том же эссе Сурков признаёт, что в новой России идеи всё же имеют значение: «С тех пор как после провальных 90-х наша страна отказалась от идеологических займов, начала сама производить смыслы и перешла в информационное контрнаступление на Запад, европейские и американские эксперты стали всё чаще ошибаться в прогнозах».
Какими бы ни были его личные размышления, на публике Путин долгое время избегал сводить свои убеждения в единую аксиоматику или образ. Однако это существенно изменилось в его третий и особенно в его нынешний, четвёртый президентский срок.
Свои основные взгляды он выразил в двух понятиях, причём оба, что интересно, заимствованы из иностранных языков. Первое – «цивилизация»: Россия как крупная культурная единица с высокой степенью замкнутости и притяжением второстепенных культурных единиц. Другое, гораздо чаще употребляемое, – «консерватизм». Путин часто уточняет этот термин. На пленарном заседании Международного дискуссионного клуба «Валдай» в октябре 2021 года он использовал четыре взаимозаменяемые формулы – «разумный консерватизм», «здоровый консерватизм», «умеренный консерватизм» и «консерватизм оптимистов». Подразумевалось, что существует неразумная/нездоровая/неумеренная/пессимистическая версия консерватизма, которая не пойдёт России на пользу.
Путин отметил на Валдайском форуме, что он начал говорить о консерватизме некоторое время назад, но углубился в эту тему не из-за внутрироссийских событий, а из-за сложной международной ситуации. «Сейчас, когда мир переживает структурный слом, значение разумного консерватизма как основы политического курса многократно возросло именно в силу множащихся рисков и опасностей, хрупкости окружающей реальности», – заявил он. Путин подчеркнул, что «консервативный подход не бездумное охранительство, не боязнь перемен и не игра на удержание, тем более не замыкание в собственной скорлупе». Наоборот, он носит положительный характер: «Это прежде всего опора на проверенную временем традицию, сохранение и приумножение населения, реализм в оценке себя и других, точное выстраивание системы приоритетов, соотнесение необходимого и возможного, расчётливое формулирование цели, принципиальное неприятие экстремизма как способа действий».
Это общая картина, вполне согласующаяся с пониманием консерватизма в других частях света. Американский словарь Merriam-Webster определяет консерватизм как «склонность сохранять в политике то, что укоренилось», и «политическую философию, основанную на традициях и социальной стабильности, подчёркивающую устоявшиеся институты и предпочитающую постепенное развитие резким изменениям». Вполне можно представить, что некоторые слова Путина исходят из уст, скажем, Джорджа Буша-младшего, Бориса Джонсона или Виктора Орбана.
На заседании Валдайского клуба Путина спросили об универсальности исповедуемого им консерватизма. Разве традиции не меняются в зависимости от времени и места? Путин согласился: «Конечно, есть огромное своеобразие и особые черты у каждого народа в разных частях мира». Тем не менее «есть и нечто такое, что объединяет всех людей». Что же это? Здесь Путин обозначил всего два общих драйвера: сохранить жизнь и сделать её продолжительной. «Есть и другие. Что мне их перечислять, вы здесь все умные люди, все всё прекрасно понимают», – добавил он. Это была несколько разочаровывающая формулировка.
Откуда взялся этот консерватизм Путина? Самое простое объяснение, которое невозможно окончательно доказать или опровергнуть, связано с соблазнами власти. Два десятилетия в Кремле и перспектива ещё нескольких лет могли склонить его к принципиальному консерватизму как средству оправдания статус-кво.
Другое потенциальное объяснение может быть связано с его личностью. Валдайская ссылка на хрупкость реальности относилась к настоящему моменту, но Путин не раз отмечал непрочность человеческого бытия. «Нам многое кажется невозможным и неосуществимым, а потом – бах!» В качестве иллюстрации он привёл событие, которое, по общему мнению, травмировало его больше, чем любое другое, – распад СССР. «Как с Советским Союзом было. Кто мог представить, что он сам по себе возьмет и рухнет? Да в страшном сне такое не могло привидеться». Такому темпераменту вполне подойдут «проверенные временем» формулы.
Как насчёт интеллектуальных ориентиров? Здесь Путин дал несколько подсказок. Примечательно, что, несмотря на его утверждения об универсальности основных консервативных ценностей, он цитирует только русских мыслителей. На Валдайском форуме он упомянул двух из них, наиболее часто встречающихся в его риторике – Николая Бердяева и Ивана Ильина, философов, депортированных из ленинского СССР в 1922 г. и умерших за границей. Не называя автора по имени, Путин также сослался на понятие пассионарности, сформулированное советским историком и этнологом Львом Гумилёвым, многие работы которого были запрещены в коммунистический период. И Бердяев, и Ильин интересовались религией и культурой – темами, которые Путин в последние годы упоминал регулярно, часто с упором на «семейные ценности». При этом Бердяев не был консерватором во многих вопросах, поскольку он выступал за «духовную революцию» и отказ от многих современных устоев, да и Гумилёв плохо вписывается в консервативную идеологию. Как ни странно, Путин не упомянул ещё одного консерватора –писателя Александра Солженицына, с которым он дважды встречался на посту президента и которому в 2007 году даже вручил Государственную премию. Вручая её, он отметил, что «некоторые шаги, которые мы делаем сегодня, во многом созвучны с тем, что писал Солженицын».
Политолог из Пенсильванского университета Кас Мудде в своём исследовании европейского популизма назвал его «идеологией с тонким центром», мировоззрением, которое затрагивает только часть политической повестки и имеет тенденцию действовать в сочетании с «базовыми идеологиями», такими как национализм и социализм. Этот подход представляется вполне применимым к консерватизму Владимира Путина. Хотя очерчивается этот консерватизм весьма скупо, нет причин сомневаться в словах Путина, когда он говорит, что для него это реальная идеология. Она укоренена в том, что, по признанию самого Путина, является сводом мыслей, для которого характерно большое разнообразие. Путин, Буш, Джонсон и Орбан могут быть консерваторами, но они консерваторы совершенно разных типов.
Путинский консерватизм сочетается, хотя и не всегда, с путинской стратегией сохранения власти и стабильности, с национализмом и его геополитическими устремлениями и тревогами, а также с полемикой по поводу исторической памяти и интерпретации революционных эксцессов российского прошлого. На других фронтах – таких как сдерживание COVID-19, борьба с инфляцией, стимуляция экономического роста и многое другое – он почти не фигурирует.
Смешение идей приводит к сложностям и противоречиям. Например, в рамках политики исторической памяти Путин прославляет Солженицына как великого русского патриота; он также хвалит Юрия Андропова, который был главой советского КГБ, когда молодой Путин стал сотрудником этой организации в 1975 г., и который изгнал того же Солженицына на двадцать лет за границу. Путин восхваляет успехи Советского Союза в науке и промышленности, а также в противостоянии иностранным врагам, при этом осуждая Ленина за истребление элит, признание поражения в Первой мировой войне и федерализацию империи. Он ценит русское православие и его вклад в национальное строительство, но, очевидно, помнит, что Россия – многонациональное и многоконфессиональное государство.
Путин в конечном счёте политик и лидер, а не академический учёный. Его консерватизм следует оценивать соответственным образом. Это не законченная, автономная концепция, а лишь часть того интеллектуального аппарата, который Путин использует в своей деятельности.
Международный дискуссионный клуб «Валдай»
