Россия в глобальной политике

«Призрак бродит по Европе, призрак суверенизма», – так, переиначивая общеизвестные строки, начинает свой манифест итальянский философ и общественный деятель, бывший идеолог «Движения 5 звёзд»[1], Паоло Бекки.

Действительно, в последние годы риторика поддержки и укрепления национального суверенитета набирает обороты даже в тех странах, которые казались движущей силой глобализации, – «Альтернатива» в Германии, «Фидес» в Венгрии, отчасти «Австрийская партия свободы», «Форум за демократию» в Нидерландах, не говоря уже о курсе вновь избранного в США Дональда Трампа.

Вместе с тем само понятие «суверенизм», несмотря на интуитивное улавливание смысла, ещё не проявилось как комплексный феномен, с характерным и чётким набором качеств. Иными словами, суверенизм пока не стал оформившейся идеологией. Из-за этой неясности формируется и системное непонимание того, что представляет собой суверенизм, зачастую его отождествляют с простым популизмом, антиглобалистским «ретроградством». И первое, и второе не вполне соответствует действительности. В этой связи примечателен пример Италии, в политическом контексте которой суверенизм прошёл характерные этапы – от инструментального понятия в среде популистов-евроскептиков, до выхода на «метаполитический» уровень с претензией на преобразование в новую антиглобалистскую идеологию.

Термин «суверенизм» (итал. il sovranismo) появился в политическом языке итальянцев в середине 2010-х годов. Изначальный импульс был дан отстранением от власти Сильвио Берлускони, который давно и сильно раздражал европейский истеблишмент. Правые силы в Италии сочли политические перемены следствием внешнего давления, которому надо противостоять. Выигравшая выборы 2018 г. «Лига» Маттео Сальвини взяла на вооружение термин «суверенизм». После политических манёвров 2019 г. и отставки лидера «Лиги», термин стал ассоциироваться с популистским «Движением 5 звёзд», пропагандировавшим евроскептицизм и возврат к политике национального суверенитета.

Постепенно суверенизм стали отождествлять с популизмом, из-за его частого использования оппозицией.

Негативные коннотации термина обнаруживаются при его употреблении в СМИ. Бернар-Анри Леви – французский философ и один из идеологов либерализма – в комментарии газете Corriere della sera по поводу Брексита заявил, что «это победа не народа, а популизма. <…> это победа наиболее затхлого “суверенизма” и глупого национализма»[2]. Газета Foglio так комментировала политическую нестабильность 2016 г. из-за отставки Маттео Ренци и давления на правительство «Лиги Севера» и «Движения 5 звёзд»: «Несмотря на суверенизм, популизм <…> и их нападки, европейские институты остаются прочными»[3]. Газета La Repubblica также осудила сторонников суверенизма за противодействие трендам евроинтеграции: «Нам казалось, что демократический ландшафт был завоёван навсегда, но вот суверенизм меняет эмоциональную географию и уменьшает интернационалистский горизонт, в котором двигались левые»[4]. Наконец, недавно почивший папа Франциск, защищавший процессы интеграции в Европе, также негативно отзывался о суверенизме: «Суверенизм – это закрытость. Страна должна быть суверенной, но не закрытой. Нужно защищать суверенитет, но также необходимо защищать и развивать отношения с другими странами, с Европейским сообществом. Суверенизм – перегиб, который всегда заканчивается плохо: он ведёт к войнам. <…> Популизм является способом навязать позицию, приводящую к суверенизму, и его не следует путать с “популяризмом”[5], выражающим культуру народа»[6].

Новый подъём

Тенденция конца 2010-х гг., таким образом, отождествляла суверенизм с популизмом и придавала исключительно негативные коннотации этому феномену как препятствию глобализации. Ситуация стала меняться в 2020-е гг., когда политический маятник качнулся вправо. Одним из главных триггеров к возобновлению суверенистской риторики стала ковид-пандемия и неспособность ЕС обеспечить равные условия для борьбы с эпидемией, несмотря на заверения Брюсселя о взаимопомощи[7]. Иными словами, кризис показал неэффективность евроинтеграции в чрезвычайной ситуации, а ограничение суверенитета европейских стран при отсутствии гарантированно эффективных механизмов управления вновь подняло вопрос о целесообразности существования Евросоюза в текущей конфигурации.

Суверенизм вновь начинает активно использоваться уже в консервативных кругах, прежде всего, в партии «Братья Италии». Крупнейший правый экспертно-аналитический центр (ЭАЦ) «Будущая нация» (итал. Nazione Futura), связанный с «Братьями», в течение последних пяти лет планомерно трансформировал и встраивал понятие суверенизма в политический язык, нормализуя его значение. В аналитических записках центра тематика суверенизма неотъемлемо связана с политической идентификацией итальянского консерватизма[8]. Показательно и выступление Джорджи Мелони в феврале 2020 г. на конференции, организованной ЭАЦ. На ней политик говорила о размывании идентичности вследствие разрушительной роли Маастрихтского договора[9] и процессов глобализации[10], дублируя тем самым классическую суверенистскую риторику. В ноябре того же года лидер «Братьев Италии» обвинила левых в том, что они не считаются с проблемами людей: «То, о чём мы говорим, всё более актуально. Наши тезисы побеждают. А левые, которые поддержали политику глобализации, мондиализма, финансов, иммиграции, открытых границ, не замечают проблем людей. Однако теперь даже они постепенно начинают к нам прислушиваться»[11].

Сегодня риторика суверенизма плотно встроена в политический язык «Братьев Италии»: прагматичный подход в отстаивании вновь приобретаемых национальных границ и интересов постепенно становится приоритетным. Это заметно в рамках избранной Мелони политической линии, в которой солидарность (в рамках НАТО) или проевропейская позиция тесно сопряжены с насущными интересами страны, что исключает приоритет обязательства в рамках «союзов на крови». Так, высказывание всяческой поддержки Украине не помешало Мелони отклонить приглашение участвовать в «коалиции желающих» в марте 2025 г., когда на повестке был вопрос об отправке контингентов на Украину.

Риторика перевооружения Евросоюза и роста расходов на вооружения также рассматривается итальянскими политиками в контексте защиты национальных границ и удовлетворения собственных интересов, а не ЕС в целом, что особенно актуально с учётом географического положения Италии и проблем, связанных с нелегальными мигрантами.

Ярким примером служит проект постройки моста через Миссинский пролив, бюджет которого правительство Мелони планирует включить в статьи военных расходов[12]. В случае успеха это позволит формально приблизиться к европейскому уровню расходов на военные нужды и одновременно решить давнюю проблему соединения Сицилии с югом Апеннин. Примечательна и инициатива Италии по созданию энергетических потоков из Африки, получившая название «План Маттеи». Несмотря на возможные трудности, с которыми придётся столкнуться правительству страны на континенте, сам план является ярким примером «суверенистского мышления» в его стратегическом измерении.

Суверенизм как идеология в процессе становления

Помимо исключительно политического измерения суверенизма, принципы которого интуитивно понятны, любопытен вопрос о философском осмыслении «политики суверенитета», особенно активно развивающемся в итальянской интеллектуальной среде. Важно отметить, что интеллектуальные корни суверенизма одновременно прослеживаются у представителей как левого, так и правого политического спектра, что делает любое соотнесение этого феномена с тем или иным политическим флагом весьма условным. Так, например, к схожим «суверенистским» выводам приходит Валерио Бенедетти – редактор журнала Il Primato Nazionale, занимающего радикально правые, националистические и евроскептические позиции, которые, однако, не выходят за пределы итальянской политической культуры; с другой стороны, схожие позиции занимает представитель академического сообщества философ Паоло Бекки, изначально близкий к левопопулистскому «Движению 5 звёзд». Российское экспертное сообщество не рассматривает проблему суверенизма идеологически, традиционно сосредотачиваясь на анализе политического уровня и интерпретируя популизм с суверенизмом в качестве симптоматической реакции на кризис европейской демократической системы или упадок глобализма в целом и оставаясь, таким образом, в рамках старой системы политических координат «лево-право»[13].

Термин, сравнительно недавно вошедший в политический обиход и тесно связанный с событиями 2010-х гг., постепенно переместился в область «предполитического пространства» (итал. campo prepolitico, dimensione prepolitica), став предметом рефлексии преимущественно для «правых» интеллектуалов. В этих условиях снижение академического и экспертного интереса к суверенизму, хотя и объяснимо недостаточной медийной репрезентацией данного концепта, представляется неоправданным.

Автор статьи убеждён, что «предполитическое» измерение первично по отношению к собственно политическому дискурсу, поскольку именно оно питает его идеями и аргументацией. В этой связи стоит сказать об интеллектуалах, осмысляющих тему суверенизма. Они видят в нём не только новую перспективу политического развития европейских стран в условиях глобальных трансформаций, но и попытку преодолеть традиционное противостояние «левых» и «правых», идеологические границы между которыми всё больше размываются.

Вместо этого формируется иная концептуальная рамка, в центре которой вопрос идентичности: должна ли она выстраиваться вокруг глобального или национального как основного ориентира.

Одним из ключевых авторов, внёсших большой вклад в развитие суверенизма в 2010-е гг., является Паоло Бекки. Его «Манифест суверенизма»[14], изданный в 2018 г., стал первым документом политико-философского содержания, определившим вектор дальнейшего развития идеи суверенизма, сыграв роль опоры и точки отсчёта для формирования нового политического нарратива, противопоставленного глобалистским тенденциям Брюсселя.

В тексте впервые с дискуссий начала 1990-х гг. вокруг заключения Маастрихтского договора поднимаются проблемы, связанные со стремительным сокращением прав государств, их суверенитета не только в финансовой и валютной политике, но и в области моральной и этической функции государств, поскольку «“права” отдельных людей множатся благодаря универсальным и принципиальным “декларациям”, но зачастую без какого-либо эффективного механизма защиты»[15]. Это, по мнению Бекки, подрывает не только «моральный облик» наций, но напрямую влияет на способность обеспечивать внутреннюю и внешнюю безопасность, т.е. лишает государство одного из его основополагающих механизмов.

Бекки считает необходимым вновь обратиться не к индивидуальному измерению, а к общественному: «Предпосылка всегда одна и та же: обладателем права является и может быть только индивид, единичная личность в её абстрактном понимании. Однако мы что-то забыли. Что же мы забыли? Мы забыли, что люди никогда не существуют “в одиночку”, не живут на робинзоновском острове, но объединены в рамках семьи, общины, народа, каждый из которых имеет свои традиции, свои обычаи. Мы забыли, что сами “государства” – это не абстрактные образования, а конкретное, экзистенциальное выражение политической воли определённых народов»[16]. Именно народ, понятый как устойчивая исторически сложившаяся общность, вправе распоряжаться собственной судьбой. Идея суверенизма не связана напрямую с идеей «государства» в смысле обязательного сохранения и защиты современных государственных форм во что бы то ни стало. Как отмечает другой идеолог суверенизма Валерио Бенедетти, «этнонациональные идентичности не существуют ab aeterno [17]»[18], поэтому с их динамичным изменением и трансформациями не исключено и формирование новых государственных форм в замену старым. По сути, один из пунктов суверенизма сводится к готовности пересмотреть «общественный договор» с изменением социополитического контекста, в котором старые формы оказались бы неспособны обеспечить защиту народных интересов. Стоит ещё раз подчеркнуть, что речь идёт о т.н. «государствообразующем народе», т.е. сообществе людей, имеющих устойчивое этническое и культурно-историческое ядро.

Степень ассимиляции и «открытости» такого сообщества контролируется, поэтому неограниченные миграционные потоки с угрозой замещения одного народа другим стали бы невозможны[19] или трудноосуществимы. Одной из главных точек преткновения в этой связи является вопрос о правах человека, защитники которых, убеждённые в их универсальности, обрушиваются с критикой на суверенистов, поскольку аксиоматичность прав человека в их глобалистском изводе подвергается сомнению.

В долгосрочной перспективе риторика суверенистов, направленная на критику прав человека, может существенно затруднить оправдание интеграционных проектов Брюсселя.

Очевидная полемичность «Манифеста», отсылки к «правам народов» и иным тезисам, которые могут быть расценены как «популистские», идеи, изложенные Бекки, не остались незамеченными в правых интеллектуальных кругах: публикация «Манифеста» в 2020 г. в издательстве Giubilei-Regnani, сооснователем которого является президент «Будущей нации» Франческо Джубилеи, свидетельствует о включении идей Бекки в «предполитическое пространство», формируемое этим консервативным ЭАЦ.

Отправной точкой критики суверенизма является классический либерально-демократический морализм, в котором этот феномен воспринимается как проявление симптома, указывающего на необходимость корректировки и поддержки систем демократического организма[20].

Несмотря на генетическую близость популизма и суверенизма, неверно утверждать тождественность этих явлений, особенно явно это становится при рассмотрении суверенизма не в сугубо политической, а в идеологической оптике. Так, Бенедетти, один из идеологов суверенизма, посвятивший книгу исследованию генеалогии понятия[21], проводит чёткую разграничительную линию.

Популизм, по его мнению, связан с политическим «стилем», его характерным признаком является апелляция к массам, попытка различными способами показать близость политика к избирателю и его проблемам (что типично и широко распространено в эпоху массового общества). По мнению исследователя, популизм выстраивает риторику на противопоставлении «народа» и «элиты/касты», для него характерен отход от больших идеологических проектов в пользу решения текущих вопросов, исходя из «здравого смысла»[22]. Политик-популист активно использует нестандартные способы взаимодействия с электоратом – социальные сети, блоги, в которых, помимо политических заявлений, активно демонстрирует жизнь «простого человека».

Популизм, таким образом, является одним из расхожих политических инструментов, используемых сейчас в том или ином виде практически всеми политиками, а значит, не может рассматриваться как характеристика политической идеологии.

Подобная позиция перекликается с мнением отечественного исследователя Александра Тэвдой-Бурмули, указывавшего на необходимость пересмотра термина «популизм», значение которого стало слишком размытым, что не позволяет использовать его для анализа современной политической действительности[23].

В этой связи суверенизм едва ли можно отождествить с популизмом. Это, по мнению Бенедетти, сложная идеологема, в центре которой понятия «идентичности, суверенности, географических и политических границ, которые могут взять на вооружение как представители популистских движений, так и старых традиционных партий»[24]. Сегодня суверенизм становится «точкой, способной сгенерировать настоящую политическую доктрину»[25], т.е. является идеологемой в процессе становления. Отсюда и обилие критики и противоречий, которые признают и сами авторы, что тем не менее не мешает формированию суверенистского нарратива.

Переходя на «предполитический» уровень, суверенизм становится не просто набором инструментов и подходов, которые можно применять в политической борьбе, а ценностным и мировоззренческим ориентиром, призванным стать основой для нового, альтернативного глобалистскому мировоззрению политического принципа. В этом смысле отождествление инструмента и идеи – популизма и суверенизма соответственно – в корне неверно. Анализ суверенизма как самостоятельного политико-философского феномена позволил бы иначе взглянуть на правые политические проекты в Европе, отнюдь не являющиеся простыми «симптомами» болезни либерально-демократической системы.

Суверенизм является своеобразной точкой, в которой соединяются как «левые», так и «правые», объединённые общим неприятием текущей конфигурации ЕС и его откровенно агрессивным глобализмом. Если в Италии суверенистские проекты формируются в основном в «правой» среде, как радикальной, так и умеренной, это отнюдь не означает, что и в «левой» среде нет подобных импульсов. Ярким примером «левого суверенизма» можно считать позицию французского интеллектуала Жака-Люка Меланшона или философа Жана-Клода Мишè, которые отстаивают идею о том, что современные левые, по сути, слились с либерализмом и ретранслируют глобалистский нарратив. Иными словами, и в «левой», и в «правой» среде происходит системная критика леволиберального порядка, преодолеть который возможно только с восстановлением роли (национального) государства. Есть основания полагать, что пока этот вопрос не будет разрешён, политическая риторика будет формироваться скорее по оси «суверенизм vs глобализм», а не «левые vs правые».

Поднятые суверенизмом вопросы фактически не воспринимаются в отечественном экспертном сообществе как самостоятельные. Они не поддаются внятному учёту и не имеют чётких политических критериев при оценке, а значит, и не могут быть проанализированы. Это создаёт искажённую картину, в которой новый рост национального самосознания интерпретируется либо как временная реакция на падение благосостояния, либо вовсе как нечто мнимое, побочное, «повторение старых ошибок»[26], говоря словами Альберто Саравалле, одного из критиков суверенизма. Это ещё раз свидетельствует о генетической близости, общих корнях отечественных и зарубежных экспертных сообществ, определяющих способы интерпретации и анализа политического без поиска и учёта скрытых факторов, прежде всего, неформальных связей и сетей, в которых идеи формируются и вновь становятся актуальными, а также разрабатываются новые политические стратегии. Кроме того, клеймение суверенистов как «леваков», «популистов» или даже «фашистов» ещё раз свидетельствует о фундаментальном непонимании суверенизма и фактической ретрансляции леволиберального категориального аппарата.

Интерпретация политики как результат выбранного подхода

Возвращаясь к вопросу о необходимости пересмотра подхода к суверенизму, стоит упомянуть о двух методологиях, с помощью которых возможно рассматривать вопросы идентичности и суверенитета. Если они анализируются с чисто конструктивистских позиций, перечисленные проблемы воспринимаются исключительно как легко поддающиеся корректировке, прежде всего экономическими рычагами. Если же рассматривать их с позиций историзма, воспринимая идентичность как результат органичного формирования и развития народа на протяжении всего его существования, станет невозможно игнорировать укоренённость сообщества, создавшего государство. А это потребует большего внимания и к формированию отношений между институтами ЕС, и в оценке разворачивающихся политических процессов.

Иными словами, вновь возникает, казалось бы, решённый вопрос о путях развития интеграции – «Европа отечеств» или «Европейская федерация»?

Трансформация европейского сообщества должна проводиться «сверху вниз», от воли Брюсселя к странам-участницам, либо же, напротив, «снизу вверх», отталкиваясь от взаимных интересов и исторических связей между государствами?

Между Брюсселем и национальными правительствами внутри Евросоюза возникает трение. Отталкиваясь от «воображаемых» представлений о переустройстве общества, стремясь унифицировать европейские страны, ограничивая их экономическую самостоятельность и размывая идентичности, руководство ЕС провоцирует сопротивление, вызывая, по выражению Бекки, «призрак суверенизма». Однако его наличие может указывать не столько на необходимость дополнительного экономического давления (как в случае с Венгрией или Польшей), сколько на изначально ошибочный подход к трансформации европейского сообщества. Попытки списать всё на симптомы кризиса, рост расистских настроений, глупого национализма и правого популизма не увенчались успехом. Всё это, если и присутствует, является естественной реакцией на навязанные «сверху» нормы, но никак не плодом недостаточной образованности носителей суверенистского мышления. Иными словами, здесь перепутаны причина и следствие.

Идея суверенизма встречает ожесточённое сопротивление наднациональной евробюрократии и зачастую ограничена институциональными препонами. Сложности осознают и сами суверенисты: Бекки характеризует его как «слабый» (итал. Sovranismo debole), с этим согласен и Бенедетти[27]. Современные политики, по их мнению, занимают ситуативно консервативную позицию по наиболее острым актуальным вопросам, но не уделяют достаточного внимания идеологической проработке политических линий. В результате они занимают оборонительную позицию, лишь отсрочивая поражение, вместо того чтобы сформулировать равнозначный ответ на вызовы[28].

Конечно, между максимализмом теории и реализмом практики зачастую имеется большой разрыв. Тем не менее взвешенность политического курса Италии в контексте современных событий, «оппортунизм» Мелони, следует рассматривать как проявление суверенистского мышления, «искусства возможного», попытку отвергнуть реализацию утопичных проектов за счёт интересов страны. Постепенное сближение с консервативными нарративами, также слабо развитыми в Италии ввиду отсутствия проработанной охранительной государственнической традиции, формирует типичное для страны – «срединное», гибкое и «диалектичное» – восприятие идеологических систем.

Смещение политической риторики в сторону суверенизма способствует выстраиванию новой системы политических координат, в которой политические акторы делятся на приверженцев старых глобалистских проектов и их противников. Данный феномен становится своеобразным инструментом, при помощи которого будет создаваться новая (не только экономическая, но и идеологическая) система международных взаимодействий с разной степенью противопоставления старым центрам глобализма.

Автор: Даниил Сушков, аспирант кафедры всеобщей истории исторического факультета ИАИ РГГУ.