Россия в глобальной политике

Непал, редко привлекающий международное внимание, оказался в центре мировой информационной повестки в сентябре 2025 г., когда там произошли массовые беспорядки и насильственная смена власти. Обратим внимание на одну их особенность, которая существенна и для других стран, включая Россию.

Замах выше возможного

29 января 2023 г. (по григорианскому календарю) в Непале был принят Закон о социальных медиа 2081 г.[1] (Social Network Bill, 2081)[2], который обязал самый широкий круг цифровых сервисов получить лицензии министерства коммуникаций и информационных технологий (далее – министерство коммуникаций) для продолжения работы в стране. Статья 4 закона предусматривает множество требований, которые необходимо выполнить для получения лицензии. Например, предоставить перечень членов совета директоров и наблюдательного совета, список всех инвесторов с указанием их персональных данных (видимо, включая даже миноритарных), а также другие детали, описывающие юридическую структуру компании – владельца цифровой платформы. Необходимо также предъявить массу документов относительно политики компании в области защиты персональных данных, приватности пользователей и обеспечения защиты данных, полученных сервисом. Обязанности лицензируемой компании включают и назначение официального представителя цифровой платформы в Непале. В свою очередь, министерство коммуникаций наделялось полномочиями по проверке заявления, получению дополнительных документов по своему усмотрению, оценке операционной деятельности платформы с точки зрения принятых мер по обеспечению безопасности пользовательских данных и «других технических аспектов деятельности» (ст. 5, 6).

После соблюдения всех условий предполагалось, что интернет-платформы заплатят лицензионный сбор и будут ожидать выдачи лицензии, на что отводилось до трёх месяцев. Согласно ст. 7 закона, осуществление деятельности цифровой платформы без получения лицензии или с истёкшей лицензией не допускалось. А в случае нарушения этого условия министерство коммуникаций обязано было приступить к блокировке доступа к ресурсам сервиса, для чего соответствующие предписания выдавались интернет-провайдерам Непала.

Изложив факты, мы вступаем в пространство, где оценка данного закона может быть вариативна. Он по своему замыслу, безусловно, созвучен федеральному закону от 1 июля 2021 г. № 236-ФЗ «О деятельности иностранных лиц в информационно-телекоммуникационной сети “Интернет” на территории Российской Федерации», который даже в официальной периодике был назван «законом о приземлении»[3]. И в таком случае можно сказать, что Непал боролся с западными IT-гигантами за свой цифровой суверенитет.

У Запада сложился противоположный нарратив – «Непал ограничивает свободу слова» и остальной (тоже хорошо знакомый нам) набор эпитетов и оценок экспертов[4]. Однако даже тут есть нюансы. Например, когда в ноябре 2023 г. Непал заблокировал приложение TikTok, The New York Times отметила, что это «тревожный сигнал для китайской компании в контексте более широких усилий правительств по всему миру по ограничению её использования»[5].

То есть, когда речь зашла о блокировке «неправильного», с точки зрения Запада, приложения, озабоченность вопросами свободы слова снизилась, а акцент сместился в сторону изучения аргументов правительства Непала, считающего, что сеть разжигала ненависть на религиозной и кастовой почве.

Примечательно, что TikTok принадлежит к небольшой группе цифровых платформ, которые в 2024 г. согласились с требованиями Закона о социальных медиа и получили лицензию на работу в Непале[6]. В общем, на пути к цифровому суверенитету были свои победы. Более того, этот эпизод воодушевил правительство Непала, которое продолжало рассылать письма цифровым платформам в надежде, что те «последуют примеру TikTok»[7].

28 августа 2025 г. министерство коммуникаций, ссылаясь на решение Верховного суда Непала от 26 августа 2025 г. № 080-CF-0012, потребовало от цифровых сервисов пройти процедуру регистрации в семидневный срок[8]. Они требование проигнорировали. Любопытно, что Верховный суд Непала принял решение в отношении даже не вопроса соблюдения Закона о социальных медиа, а нескольких исков ещё от 2020 г. с требованием запретить распространение контента на нелицензированных платформах, которые объединил в одно дело и тем самым обязал правительство принять более решительные меры[9].

У описанных событий есть и экономическая подоплёка. В мае 2022 г. правительство Непала ввело двухпроцентный налог на цифровые услуги (Digital Services Tax), оказываемые нерезидентами потребителям внутри страны. Эта мера коснулась всех видов цифровых инфраструктур: облачного хранения данных, маркетплейсов, игровых сервисов, социальных сетей и т.д.[10] Таким образом, блокировка цифровых платформ мотивирована желанием не только контролировать контент, но и получать доходы от использования гражданами иностранных сервисов.

4 сентября 2025 г. в силу вступило решение правительства о блокировке всех цифровых платформ, кроме тех, что были ранее зарегистрированы. Для страны, где треть ВВП составляют денежные переводы от мигрантов[11], а уровень безработицы молодёжи превышает 20 процентов[12] при среднем возрасте населения в 25 лет, это оказалось спичкой, поднесённой к бензину, тем более что протесты и столкновения в Непале, где ещё недавно велась гражданская вой­на, отнюдь не редкость. Например, в марте 2025 г. прошли многолюдные митинги в пользу восстановления монархии[13].

Нетривиальная задача

Можно спорить о первопричинах кризиса в Непале, однако непосредственная связь между кровавыми событиями с 8 по 13 сентября 2025 г. и блокировкой цифровых платформ 4 сентября неоспорима. Просто между 4 и 8 сентября больше ничего значимого в Непале не случилось, очевидного иностранного вмешательства наблюдатели не увидели. Да, многое произошло до 4 сентября, но таких кровавых волнений не было давно.

Интернет уже не просто придаток некой государственной политики, а самостоятельное стратегически значимое пространство, доступ к которому так же важен, как доступ к воздушным и водным просторам[14]. И его регулирование не рядовая административная задача.

Пример Непала показывает, что запреты и требования, которые по замыслу местных юристов должны были стабилизировать ситуацию, имели противоположный эффект.

Регулирование интернета следует аккуратно и точно вписывать в социально-политическую конфигурацию каждой страны, соотносить с возможностями и доступными государству инструментами. Непальский опыт может стать классическим примером выхода государства за пределы своей способности регулирования интернета. Чтобы исключить подобное, необходимо привлекать институты гражданского общества к выработке мер ограничения доступа к цифровым ресурсам. Чрезмерное увлечение запретами вплоть до предложений «отключать интернет на выходные»[15] не повышает стабильность в стране, а лишь усиливает раздражение и протестные настроения[16].

Разумеется, автор отдаёт себе отчёт, что против Российской Федерации ведётся война в «многодоменной среде». Однако проблема в том, что Россия не заняла подобающего ей места в глобальном регулировании интернета. И речь не о формальном участии в выработке конвенций или рамочных соглашений. Прежде всего необходима чёткая и понятная миру позиция, которую надо выразить на уровне концепции, следовать ей и искать союзников для её продвижения.

Это не предложения о разных способах отключения интернета, а позитивная повестка. Например, о повышении роли Глобального Юга в управлении мировыми делами и изменении архитектуры информационного пространства сообразно роли последнего в мировой экономике[17]. Однако прежде необходима домашняя работа. Сама по себе деятельность по обеспечению «суверенности интернета» в России[18] ещё не ответ на вопрос: мы за открытый или закрытый интернет? Если мы в широком смысле за закрытый интернет, как укреплять связи со странами БРИКС (в том числе экономические)? Предложить им использовать российский национальный мессенджер? Такая позиция возможна и даже в чём-то логична. Но она должна базироваться на предположении, что значимость России в коммуникационном плане для наших партнёров из Индии, Бразилии, стран БРИКС+, Турции равна таковой у Китая. Однако это сомнительно.

Если мы предлагаем странам БРИКС+ просто борьбу за собственный суверенитет в интернете по принципу «берите суверенитета, сколько хотите», что остаётся в общем для всех участников знаменателе? В практической плоскости это может означать, что, если не найти общее пространство, мы в конечном счёте придём к тому, что россияне будут использовать Max, китайцы – WeChat, индийцы – ZohoCliq и т.д., но доступа к общим для всех платформам не останется.

В борьбе с влиянием Запада важно, учитывая все негативные факторы цифровизации, не разрушить архитектуру сотрудничества, сложившуюся в цифровом мире.

Чтобы происходило сближение государств и экономик в рамках БРИКС+, необходимы общие цифровые платформы или хотя бы подходы к регулированию, которые отражали бы ценности БРИКС+. Если киберпространство Глобального Юга развалится на замкнутые информационные анклавы, общее дело борьбы за изменение мировой архитектуры управления пострадает, импульс к переменам будет упущен.

Для выработки базового подхода к регулированию интернета, который мы готовы экспортировать, предлагать партнёрам и использовать в России, нужен специальный государственный орган. Существующие ведомства не имеют соответствующих задач и полномочий, перегружены прикладными вопросами и не получили свой научно-экспертный аппарат, который отвечал бы масштабу описанных задач.

Новая структура могла бы достаточно чётко и относительно прозрачно решить уравнение, где в качестве переменных – интересы граждан, бизнеса, сохранения международной коммуникации и культурных связей, а с другой стороны – обеспечение государственной безопасности, необходимость сохранения когнитивной автономии и культурной самобытности. Важно, чтобы такой орган имел возможность подбирать инструменты, обеспечивающие равенство обеих частей уравнения. Такая управленческая технология годна на экспорт и как ноу-хау, и как успешная модель, применимая в странах БРИКС, в том числе для создания общих для них цифровых платформ.

Автор: Евгений Дискин, кандидат юридических наук, старший научный сотрудник Международной лаборатории цифровой трансформации в государственном управлении ИГМУ Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики».