На электронных страницах «России в глобальной политике» развернулась дискуссия о перспективных подходах к выстраиванию внешней политики России в новых условиях. Борис Межуев предложил свой взгляд, обозначив его в виде «пяти принципов русского палеоконсерватизма». Мне представляется, что само словоупотребление здесь поднимает проблемы, которые не сводятся к вопросам «цивилизационного выбора» и, собственно, внешней политики.
Особенно показателен пятый «принцип», предлагаемый автором:
«Россия нуждается в некоей разумной, желательно неформальной идеологии, способной подчеркнуть её отличие от Китая и стран “коллективного Запада” и способной не отпугнуть, но привлечь к сотрудничеству интеллектуальный класс, от участия которого зависит успех российского цивилизационного строительства. Такой идеологией могла бы стать идея консервативного Просвещения, или же консервативной демократии».
Парадоксально, но «русский палеоконсерватизм» здесь предстаёт идеей, лишённой идеи – он (вместе с Россией) в ней лишь нуждается. Иначе говоря, консерваторы должны сохранять нечто, о чём пока сами ясного представления не имеют. Сама постановка вопроса, конечно, не нова – последние лет двадцать российское государство и занимается судорожным нащупыванием того, что могло бы составить консервативную повестку, которую оно героически защищает от тлетворного влияния коллективного Запада. Строго говоря, это означает, что для людей, находящихся в таком поиске, консерватизм может быть только с приставкой нео-. Ибо наиболее существенная проблема для «русского палеоконсерватизма» состоит в фактическом отсутствии того палео-, к которому он должен отсылать.
Пол Готфрид и Патрик Бьюкенен ни термин, ни «принципы» палеоконсерватизма не изобретали – они обращались к достаточно конкретной для США традиции, в рамках которой вопросы внешней политики были производными от политики внутренней, от представлений о должном месте государства в жизни общества. Относительный успех палеоконов в 1990-е (как и последующие скромные, но всё-таки успехи Tea Party Movement, трампизма и даже alt-right) был связан именно с тем, что отсылали они к живой и понятной многим американцам системе взглядов. Прежде всего – к представлению о том, что США являются республикой в классическом значении этого слова, то есть такой формой организации сообщества, где политическое участие граждан не сводится к периодическому голосованию на выборах. Политика в республиканском смысле предполагает не только право, но и обязанность граждан сопротивляться с оружием в руках преимущественно тирании собственных властей, а не угрозе мирового коммунизма.
Это мироощущение, восходящее не только к событиям Американской революции, но и глубже – к патриархальному быту колониального периода, фактически не знавшего национального государства, последовательно вытеснялось на периферию политической жизни американским истеблишментом под лозунгами демократизации и либерализации общественной жизни. Но, тем не менее, на каждом этапе расширения государственного присутствия находились люди, открыто заявлявшие о предательстве республиканских ценностей отцов-основателей. Конституционалисты Юга в первой половине XIX века, индивидуалисты – во второй, «старые правые» (Генри Менкен, Альберт Нок, Фрэнк Ходоров) и Южные аграрии в эпоху социалистического строительства Рузвельта, «традиционалисты» вроде Рассела Кирка или Ричарда Уивера, фузионисты и либертарианцы после Второй мировой – все они прекрасно осознавали, что не выдумывают для сограждан ничего нового, лишь напоминают о реальных, а не сконструированных представителями академии, практиках свободной жизни. Именно историческая устойчивость этого образа мысли позволяет палеоконсерваторам сегодня использовать соответствующую приставку.
Поэтому изоляционизм американских палеоконсерваторов, который они отстаивают (например, в Chronicles) и в условиях военных действий на Украине – это не самостоятельный тезис, продиктованный практическими соображениями realpolitik, геополитическими раскладами, потребностями «цивилизационного строительства». Это всего лишь результат логической цепочки для тех, кто относится к принципам всерьёз: люди имеют право жить так, как они считают нужным, а не обслуживать дармоедов у власти – за это право, в конце концов, колонисты и воевали с Георгом III; государственная власть – зло, склонное к разрастанию, чему в демократиях способствует анонимный и отчуждённый характер политического участия; государство должно задействовать имеющиеся ограниченные ресурсы исключительно в интересах всех граждан, а не математического большинства; в интересах всех граждан может существовать лишь минимальное государство, обеспечивающее minimum minimorum правопорядка; ведение войн за пределами территории государства, как и материальная помощь «дружественным режимам» – это произвольное расходование средств налогоплательщиков, обусловленное соображениями, за которые налогоплательщики не стали бы лично голосовать долларом; следовательно, изоляционизм является единственно возможной адекватной внешней политикой. Ровно та же самая логика применима (даже в первую очередь) и ко внутренней политике – бесконечные программы перераспределения, «социальной поддержки», пособий – всё это лишь хорошо известные способы выуживания средств одних и обеспечения лояльности других.
К какому историческому опыту отсылал бы русский палеоконсерватизм, понятый аналогичным образом? Что он мог бы собой представлять как программа? Во всяком случае, не попытку реанимации Ивана Ильина, Константина Леонтьева и других носителей чисто националистического этоса, к русской традиции имеющего отношение не большее, чем триколор или балалайка. Бесполезно пытаться выдать за «традиционные ценности» фантазмы модерна в духе ансамбля народной песни и пляски. Это подход неоконов отечественного разлива. Самое смешное, что в Соединённых Штатах заметный процент неоконсерваторов составляли выходцы из социалистического движения, разочаровавшиеся в целях коммунистического строительства, но сохранившие пристрастие к средствам. В принципе, можно было бы попросту взять подшивку National Review за пятьдесят лет и переводить оттуда статьи, меняя местами сверхдержавы.
В чём состоял рецепт успеха Уильяма Бакли-младшего и компании, в конце концов приведших в власти Рейгана и Бушей? В околоконсерватизме. Религия? Да, но без фанатизма. Рынок? Да, но «регулируемый». Децентрализация? Да, но так, чтобы без угроз для национального единства. Но главное – почаще разоблачать врагов, внутри и снаружи. Именно против такого безопасного для власти «рассерженного патриотизма» и выступили палеоконы. Именно такой удобный консерватизм, по сути, предлагается и у нас – ситуационный. И да, он требует активной внешней политики в качестве замены ценностного ядра – он существует как реакция на всё новые раздражители извне и колеблется вместе с линией партии, причём даже не своей. Действительно, преодоление комплексов требовало бы отказа от подобной реактивности мышления. Действительно, привлекательным для интеллектуалов был бы проект, вырастающий из наших самобытных черт и предлагающий позитивную программу несколько более сложную, чем жонглирование набором из символов Российской Империи и Советского Союза.
Но возможна ли сегодня в России реальная палеоконсервативная повестка на уровне, предположим, парламентского процесса? Конечно, нет. Во-первых, нет никакого массового опыта самоорганизации и независимости, к которой бы она отсылала. Память о каком коллективном сопротивлении тирании греет сердца русских людей? Опыт английских колонистов оказался удачным, опыт старообрядцев – красноречивая трагедия русской истории. Во-вторых, палеоконсерватизм предполагает однозначный антиэтатизм, децентрализацию, дерегулирование. Сегодня такая действительно консервативная политическая программа сама по себе составила бы перечень эпизодов уголовного дела. В-третьих, и что самое страшное, псевдоконсерватизм власти вполне комплементарен псевдоконсерватизму населения. Пока граждане приветствуют государственные пособия, расширение государственного присутствия в экономике, увеличение трат на те нужды, которые государство сочло первоочередными, о подлинном консерватизме не может быть и речи.
Поэтому мне всё же представляется, что не следует обманывать себя – настоящий консервативный поворот требовал бы коренных преобразований в политической жизни и массовом мышлении, которые прямо сейчас невозможны. А значит, невозможна и последовательная внешняя политика «цивилизационной самостоятельности».
Автор: Родион Белькович, доцент факультета права Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики», научный руководитель Центра республиканских исследований.
