Прекращение боевых действий в Нагорном Карабахе и изменение конфигурации мирного урегулирования – событие, важное не только в региональном контексте. Это очередной пример новой модели конфликтного урегулирования с участием стран, для которых достижение баланса – жизненно необходимо. И без участия тех, кто не имеет непосредственного интереса, а стремится участвовать только ради общего влияния и престижа.
Значимость произошедших событий для Южного Кавказа понятна. На протяжении 26 лет там сохранялся статус-кво, установившийся по итогам войны 1993–1994 гг., которая закончилась победой Армении. С тех пор расстановка сил и международный контекст кардинально изменились, а положение дел в конфликтной зоне – нет. Дипломатические усилия России и других стран не давали результата, поскольку настоящей заинтересованности сторон не было. Обе считали себя правыми: Азербайджан – морально (наша территория), Армения – по праву силы (победили в войне). Всё это наслаивалось на взаимные счёты за жестокости, творившиеся в прошлом.
В общем, доминировала точка зрения, что решить конфликт путём компромиссов невозможно. Поэтому главное – не позволить сделать это военным способом. А для последнего надо поддерживать баланс взаимного сдерживания, дабы ни одна сторона не получила решающего перевеса и, соответственно, надежды на военный успех. Около четверти века это удавалось. И оформлением этого всего служила ОБСЕ, считавшаяся универсальной рамкой постконфликтного урегулирования.
Изменения в мире ускорились с середины 2010-х годов. Тогда стало понятно, что либеральный порядок под руководством США и стран Запада (а ОБСЕ – инструмент именно этого периода) больше не справляется с регулированием международных отношений. Причины тому разные – от роста незападных игроков и усложнения всей картины до кризиса внутри самого западного мира. По мере ослабления этого регулирования и эрозии институтов глобализации (а они поддерживали западный порядок) стал расти уровень запросов и амбиций самых разных стран. Прежде всего, тех, кто считал, что западноцентричное устройство ограничивает их законные возможности.
Демократичного не в смысле системы управления в каждой отдельной стране, а с точки зрения полифонии и плюрализма разных голосов на мировой арене. Ни в холодную войну, когда мировая политика была зажата в тиски двухполюсной конфронтации, ни после неё, когда на короткое время доминирующую роль играл Запад, такого многообразия не было. А среди многообразия стали выделяться новые силы, претендовавшие на ведущую роль – как минимум в региональном, а иногда и в глобальном контексте. В предшествующие периоды их самомнение погасили бы сверхдержавы, в XXI веке это стало уже невозможно.
Какое отношение эти общие рассуждения имеют к Карабаху? Непосредственное. Мы наблюдаем появление на сцене Турции как самостоятельного и крайне напористого игрока. Возвращение России к более уверенной внешней политике (восстановление после распада СССР), а потом начало переосмысления системы своих приоритетов в новом мире. Способность Азербайджана проводить гибкий и достаточно равноудаленный курс, благодаря чему у него не было недостатка в источниках наращивания военной мощи. Всё это привело к появлению предпосылок для более многовариантной политики по главному региональному кризису. В итоге баланс возможностей изменился настолько, что эти изменения создали предпосылки для нового военного сценария. И исход его оказался иным.
В региональном контексте разыгралась партия наподобие классической «Большой игры» XIX века – пока что без чрезмерного риска, но с настораживающими тенденциями. А вот в глобальном контексте итог масштабнее. Во время холодной войны любой региональный конфликт рассматривался сквозь призму соперничества двух сверхдержав. Без их участия – в той или иной форме – не обходился ни один. После холодной войны «соседом всех стран на Земле» (выражение бывшего президента Киргизии Аскара Акаева) стали Соединённые Штаты. Они (и их европейские союзники) считали необходимым собственное участие в любом урегулировании. Напрямую или через западноцентричные институты вроде ОБСЕ, ЕС, НАТО и так далее. Это было объяснимо, ибо мир жил по законам либеральной глобализации, а определялись эти законы на Западе.
Карабахское перемирие (а до него – военно-дипломатические манёвры вокруг Сирии и Ливии) – пример того, как в урегулировании участвуют только те, кого это напрямую касается и для кого это жизненно важно. Оказывается, что в ряде случаев такой подход намного эффективнее, потому что разговаривают по делу и без сантиментов. И без излишней идеологизации, которая была чрезвычайной в либеральных институтах после холодной войны. Понятно, что и это не панацея. Но если бы в карабахском урегулировании по-прежнему полагались только на Минскую группу ОБСЕ, из всё более мрачного тупика никто бы не вышел.
Нет, эйфории или иллюзий нет. Ничего не закончено. Но по крайней мере намечен путь, который больше соответствует современному миру – жёсткому, фрагментированному, но по-прежнему тесно взаимосвязанному.
