Интеллектуальная собственность – относительно новый правовой институт. В американском и европейских правопорядках он сформировался во второй половине XIX века на пике промышленной революции. Его ключевая функция состоит в возможности приватизации (обращения в собственность) знания, которое в нормальных условиях находится в общественном (коллективном) пользовании. Поскольку слово «собственность» родом из мира вещей, то не будет большой натяжкой сказать, что с помощью института интеллектуальной собственности в эпоху развитого капитализма происходило размежевание сферы человеческого знания, как в период раннего капитализма – земельных наделов.
Промышленная революция рубежа XIX и XX веков потребовала приватизации знания для запуска стабильного массового производства. Институт интеллектуальной собственности должен был помочь созданию капиталистического механизма перетока знаний из науки и искусства в индустрию. Аналогию с миром вещей можно продолжить. Огораживание земли английскими землевладельцами путем вывода ее из общинного крестьянского использования стало прологом промышленной революции в Европе. Так и создание системы интеллектуальных прав и «огораживание» общественного пространства знания привело к ускоренной индустриализации и развитию новых массовых производств (от автомобилестроения до Голливуда).
Таким образом, в указанный период за счет правового института интеллектуальной собственности знание превратилось в интеллектуальный капитал. Как правило, ведущие мировые экономики эпохи индустриализации относились к этому институту в зависимости от соответствующего этапа промышленной революции. Это видно на примере Швейцарии и Германии в начале ХХ века. По мере того, как шло развитие национальной химической промышленности, они то вводили, то отменяли патенты на химические вещества. В 1904 г. германский кайзер, например, угрожал швейцарским соседям не торговой, а настоящей войной, чтобы заставить принять патентное законодательство, защищающее интеллектуальную собственность немецких химических концернов. Мудрые швейцарцы оперативно приняли нужные законы, но еще долго раздражали немецких гигантов необязательностью их исполнения, хотя и не в той мере, чтобы спровоцировать военную операцию. Когда же химические корпорации Базеля и Цюриха выросли в сильных игроков, накопивших достойный массив охраняемых знаний, Швейцария сама стала апологетом защиты химических патентов.
Да и в США, ныне «капитане мирового капитализма», в XIX веке патенты на изобретения, зарегистрированные в других частях мира, выдавались тем, кто был готов применить их на практике в Америке, несмотря на возмущения изобретателей (как правило, из Европы). Кстати, даже в послевоенный период, когда научно-техническое и экономическое лидерство Соединенных Штатов в мире уже стало неоспоримым, американская политика регулирования национального рынка знаний не была столь прямолинейной, как на международном уровне (проявлявшейся в ходе торговых переговоров с другими странами). Так, одним из ключевых факторов инновационного рывка в сфере информационных технологий и взлета Кремниевой долины послужило то, что режим охраны интеллектуальной собственности в США обладает целым рядом важных изъятий для стимулирования инновационной деятельности. Но такие изъятия в лучших традициях Realpolitik успешно торпедируются американскими торговыми представителями на переговорах с менее самодостаточными странами, включая Россию.
Интеллектуальная собственность в постиндустриальную эру
За последние два десятилетия роль института интеллектуальной собственности в регулировании экономики преобразилась.
Во-первых, изменилась модель мировой экономики. Переход от индустриальной экономики к информационной (еще ее называют постиндустриальной) сказался и на роли интеллектуальной собственности. Этот правовой институт, помимо того что он служит капиталистическим средством ввода знаний в индустриальную сферу, затрагивает сегодня широчайший спектр отношений на протяжении всей цепочки создания стоимости товара (value chain). Ведь сами по себе различные формы знания (от программного обеспечения и медийных продуктов до персональных данных, генетической информации и методов исследовательской работы) стали важнейшим товаром в сервисной постиндустриальной экономике. Во многих глобальных цепочках создания стоимости совокупная доля отчислений в пользу правообладателей объектов интеллектуальной собственности существенно превышает долю затрат на привлечение финансового капитала, трудовых ресурсов и сырья, вместе взятых. Широко известно, что отпускная стоимость смартфона, продающегося в США и Европе за 600–700 долларов, на заводе-изготовителе в Китае составляет не более 100–150, это включает труд, сырье и комплектующие. Всемирный банк уже в 2006 г. в докладе с характерным названием «Где находится богатство наций?», опубликованном через 230 лет после выхода в свет известной работы Адама Смита, отметил, что порядка 80% мирового богатства составляют неосязаемые ценности – информация и знания в различной форме.
Во-вторых, с 1995 г. правила охраны и использования интеллектуальной собственности стали частью глобальной системы регулирования торговли в рамках ВТО. После принятия TRIPS (Соглашения о торговых аспектах интеллектуальной собственности), ставшего одним из базовых договоров ВТО, режим этой сферы окончательно превратился в глобальный, утратив многие элементы гибкости и разнообразия, которые были присущи ему ранее, а также, что крайне важно, был подчинен логике глобализации экономики, заложенной в архитектуре ВТО, т.е. использование и воспроизводство человеческого знания стало регулироваться по модели торговых отношений.
Правовой режим, сложившийся в результате указанных трансформаций, имеет теперь совсем иное значение для мировой экономики, нежели в индустриальную эпоху. Об этом прекрасно сказал нобелевский лауреат Джозеф Стиглиц: «Глобализация – это один из важнейших вопросов сегодняшнего дня, и интеллектуальная собственность – один из важнейших вопросов глобализации, особенно учитывая, что мир движется в направлении экономики знания. То, как мы регулируем и управляем процессами создания и доступа к знаниям, имеет центральное значение для успешного функционирования новой экономики, экономики знания, и распределения выгод от ее работы. На кону сразу и вопросы распределения благ и эффективности».
Глобальный режим интеллектуальной собственности, получивший окончательный облик в рамках ВТО, вводит следующие ключевые правила, обязательные для всех членов организации:
- государства должны обеспечить возможность приватизации (подчинения частной власти – обращения в собственность) любого экономически ценного человеческого знания (TRIPS специально делает акцент на тех типах знания, которое ранее многие правопорядки выносили за рамки возможной приватизации);
- режим государственной охраны частной власти по отношению к знанию должен предполагать эффективный запрет любого несанкционированного собственником использования знания, которое способно снизить экономическую выгоду от приватизации им знания (по сути, закреплен приоритет интересов собственника знаний над интересами их пользователей);
- кроме того, заявленный TRIPS режим предусматривает приоритет охраны собственности на знания над традиционной собственностью на вещи (тем самым подкрепляя тезис о большей ценности нематериальных активов по сравнению с материальными).
Модель, утвержденная TRIPS, если использовать терминологию Стиглица, благоприятствует перераспределению экономических благ в экономике знания в пользу обладателей частной собственности на знание. Выбор делается в пользу капитала, а не труда. Воспроизводится одно из самых консервативных представлений о собственности как социальном благе, не нуждающемся в каком-либо оправдании его реальной общественной пользы – польза собственности на знание в TRIPS принимается как само собой разумеющееся. Такое понимание собственности, на самом деле, совершенно нехарактерно для национальных правовых режимов современных развитых экономик. Так, если взять сферу оборота вещей (в особенности земли – первичного объекта права собственности), легко заметить, что к концу ХХ века представление о собственности как «священной корове» рыночной экономики фактически изжило себя – собственность на вещи признается и защищается лишь в той мере, в какой она создает реальные стимулы к эффективному хозяйствованию и товарообмену. Собственность в вещной сфере, становящаяся бременем для общества, делается невыгодной для самого же собственника за счет имеющихся в распоряжении у развитого государства инструментов (от антимонопольного регулирования до налоговой системы) и возвращается в оборот (к более эффективным пользователям) или даже в общественную сферу. Однако в сфере интеллектуальных прав устаревшая модель «священной и абсолютной» собственности, принадлежащая давно ушедшей эпохе диккенсовского капитализма, успешно воспроизводится в XXI веке.
Охранять нельзя развивать
Создание нового знания без использования уже имеющегося невозможно. А это значит, что режим «священной и абсолютной» собственности дает преимущества тем странам и экономическим агентам, которые уже обладают значительными интеллектуальными активами – патентами, авторскими правами, товарными знаками. И создает экономические и организационные барьеры для промышленно-технологического и инновационного развития стран и предприятий, не имеющих таких запасов и вынужденных покупать права на интеллектуальную собственности. Несмотря на кажущуюся неограниченность человеческого знания, на самом деле, его сфера не может расширяться одномоментно и в любом направлении – создание нового крайне зависимо от использования существующего. Правомерно даже говорить о человеческом знании как об ограниченном и даже дефицитном ресурсе. И мы, действительно, не видим ни научных, ни культурных прорывов там, где не было интеллектуальной и культурной базы, и напротив – там, где был обеспечен режим максимально свободного доступа к знанию, имеют место неожиданные и научные и культурные новшества. Научно-технический прогресс невозможен без открытого доступа к передовым знаниям, технологиям и опыту. Возросшая роль интеллектуальной собственности в современной экономике поставила вопрос о том, не стал ли данный институт, призванный быть эффективным инструментом перетока знаний из науки и искусства в массовое производство, препятствием для движения новой экономики вперед.
Многие ведущие экономисты и юристы США и Европы считают, что в его нынешнем виде институт интеллектуальной собственности может сдерживать развитие новых отраслей. Например, профессор Ян Харгривз показал в отчете, подготовленном по заказу английского премьера Дэвида Кэмерона, что действующая сейчас в Великобритании система охраны интеллектуальных прав тормозит экономический рост в стране. Марк Лемли из Стэнфорда, гуру интеллектуальной собственности в Америке, с уверенностью пишет, что «все больше и больше данных показывают сомнительность связи между охраной интеллектуальной собственности и стимулированием создания нового знания». Группа ведущих ученых, в том числе ряд нобелевских лауреатов, подписавших нашумевший Манчестерский манифест «Кому принадлежит наука?» (Who owns science?), прямо говорят, что действующая патентная система разрушает науку.
Продолжая аналогию с вещной собственностью, можно отметить, что изменение отношения к земельной собственности в западных правопорядках было вызвано интенсивной урбанизацией XX века. Когда земельные собственники стали на пути развития городов, право постепенно создало целый калейдоскоп средств ограничения их возможностей. Сейчас пришло осознание, что возникший в диккенсовскую эру институт создает немало проблем и препятствий развитию. Ведущие издания, формирующие повестку на Западе (The New York Times, The Economist и др.), публикуют объемные материалы о том, что действующая система патентов и авторских прав сдерживает инновации, искажает экономические стимулы, подталкивая компании к борьбе за сохранение статус-кво, а не к развитию и технологическому обновлению. Однако, доходы, извлекаемые правообладателями из ренты от накопленных объемов приватизированного знания, весьма значительны, а инерция политической и правовой системы слишком велика, чтобы быстро изменить существующий механизм регулирования.
Глобальный режим интеллектуальной собственности является одним из важнейших инструментов перераспределения выгод от экономической деятельности в мире – от развивающихся стран в пользу развитых, обладающих интеллектуальным капиталом. Хотя уже сейчас во многих развивающихся странах активно создаются объекты интеллектуальных прав (например, Индия – лидер в оффшорном программировании для западных компаний), получение выгод от этих прав, приходится, в основном, на страны Запада.
Существующий режим не просто направлен на консервацию технологического лидерства Запада, но и обеспечивает преемственность в его доминировании над прочим миром, выступает своего рода «неоколониальным» инструментом. Нельзя забывать, что технологический задел, который позволяет Западу извлекать сверхдоходы в глобальных цепочках создания стоимости, стал возможен благодаря нескольким векам грабительской колониальной политики. Выгоды от такой политики поступали в том числе в эндаументы ведущих университетов и научных институтов. За счет колониальных доходов Запад осуществил промышленную революцию и создал условия для существования нынешних глобальных корпораций.
Понятно, что Запад не спешит с инициативами по изменению этого глобального режима. Однако лагерю сторонников снятия барьеров для научно-технического прогресса за последние пару десятилетий заметно прибыло и в самих западных странах за счет усиления роли компаний сервисной постиндустриальной экономики, зависящих от свободного доступа к знанию. Это делает вероятным существенную трансформацию системы уже в ближайшем будущем по мере увеличения роли сервисных постиндустриальных компаний в развитых экономиках (прежде всего, в США).
Россия – щедрая душа
В отличие от Запада научное и техническое развитие России происходило в ХХ веке без института интеллектуальной собственности. Как результат, вплоть до совсем недавнего времени (реально до начала 2000-х гг.) в России не происходило накопления интеллектуального капитала, хотя был создан значительный массив знания. Оно формировалось в системе социалистических отношений, предполагавших коллективное использование знаний и вознаграждение за интеллектуальный труд, а не за интеллектуальный капитал. Различие в подходах к стимулированию инноваций в СССР и в капиталистическом мире наиболее ярко проявилось как раз в этом аспекте. В Советском Союзе (особенно в лучшие годы) труд ученого, инженера, человека искусства вознаграждался напрямую через систему статусов, должностей, социального обеспечения. В капиталистическом мире вознаграждение осуществлялось через капитализацию знания, которое вводилось в оборот через соответствующую индустрию. Советская индустрия ничего не покупала у ученого или художника напрямую. Но это не значит, что не было множества стимулов для инноваций и творческой деятельности. И наука, и творчество подстегивались конкуренцией по множеству направлений – от соперничества между научными и творческими коллективами и соответствующими институтами и даже ведомствами до оценки персональных заслуг. На самом деле при более детальном рассмотрении того, как работала в XX веке американская инновационная машина (о чем прекрасно рассказано в нашумевшей работе профессора Массачусетского технологического института Марианны Мадзукатто «Предприимчивое государство», Entrepreneurial State), мы увидим, что стимулирование прогресса и там строилось по похожей модели. Институт интеллектуальной собственности никогда не имел значения для создания нового знания, включался он лишь для перетока знания в индустриальную сферу как интеллектуального капитала наряду с капиталом финансовым. Жизнь же внутри научного мира подчинялась и подчиняется во многом тем же законам – конкуренция ученых и научных коллективов, оценка персональных заслуг и интеллектуального труда. Внутри научного мира Соединенных Штатов в годы расцвета «большой науки», как и в СССР, не было капиталистических отношений. Однако достижения американской науки были впоследствии приватизированы и пущены в оборот как форма капитала. Это означает, что сейчас никто не может пользоваться ими без выплат ренты собственнику.
Знание, созданное в советский период, также было приватизировано и частично введено в оборот, но произошло это не в формате коммерциализации разработок, а через один из самых масштабных бесплатных технологических трансферов в истории человечества. Советские ученые и инженеры, уезжавшие за рубеж, увозили с собой знание, накопленное за годы работы в научных организациях. Поскольку советская власть не признавала возможности приватизации знания, оно беспрепятственно приватизировалось на Западе при переезде туда его носителей. Как правило, такой технологический трансфер осуществлялся по цене заработной платы «утекшему» ученому в западном институте или компании. По иронии судьбы, нередко технические достижения, которые Россия вынуждена покупать сегодня на рыночных условиях, основаны на разработках, созданных отечественными учеными и инженерами в советское время.
После распада советской системы Россия оказалась лишена необходимого научно-технического фундамента – механизмы воспроизводства знания, существовавшие в закрытой советской системе, перестали работать, а для полноценного участия в рыночных механизмах инноваций нет необходимой основы из охраняемых объектов интеллектуальной собственности. Вместо того чтобы имеющимися регуляторными средствами расширить доступ к знаниям и подстегнуть инновационный процесс, Россия старательно вкладывается во всемерную защиту чужой собственности и невыгодного российскому инновационному бизнесу статус-кво. Более того, парадоксально, но Россия не только не пытается сбалансировать нынешний режим доступа к знаниям, но и полностью игнорирует уже назревающие на Западе изменения в регулировании оборота знаний, вызванные переходом к постиндустриальной экономике, продолжая упрямо следовать вчерашней моде.
«Лучшие мировые стандарты» клуба ВТО
Последние 20 лет лейтмотивом развития института интеллектуальной собственности в России было приведение его в соответствие с так называемыми «лучшими мировыми стандартами». Под этим, как правило, понималось тривиальное принятие навязанной России в ходе переговорного процесса по вступлению в ВТО модели охраны интеллектуальной собственности в ее самом консервативном и ограниченном понимании. Во многих развивающихся странах требования ВТО вызвали недовольство. Ведь все понимали, что столь жесткий режим перераспределения благ в пользу тех, кто успел приватизировать большие объемы человеческого знания, несет негативные последствия для стран, не имеющих багажа интеллектуальных прав. В связи с этим для развивающихся стран был даже предусмотрен переходный период в 10 лет, в течение которого они могли соблюдать не все требования TRIPS. Также в TRIPS под давлением развивающегося мира был включен ряд положений, позволяющих уходить от охраны интеллектуальной собственности в целях развития здравоохранения, образования и конкуренции. Все эти положения активнейшим образом используются нашими партнерами по БРИКС – ЮАР, Индией, Китаем и Бразилией. Но неудовлетворенность TRIPS не исчерпана. Развивающиеся страны регулярно поднимают вопрос о радикальной реформе этого режима – в рамках Дохийского раунда торговых переговоров, а также на заседаниях Совета TRIPS (органа ВТО, отвечающего за толкование и совершенствование соответствующих норм). В 2011 г. Бразилия потребовала включить в число оснований для изъятия из общего режима охраны интеллектуальной собственности потребности инновационного развития развивающихся стран. Россия же приняла на себя обязательства по выполнению TRIPS еще за несколько лет до вступления в ВТО, т.е. понесла издержки, даже не получая ничего взамен. Причем Россия не только не солидаризируется со своими партнерами по БРИКС и другими развивающимися странами в критике TRIPS, но даже не воспользовалась ни одним из существующих изъятий для развития своей экономики – ни в отношении системы здравоохранения и образования, ни для стимулирования конкуренции. Видимо, желание казаться членом клуба развитых стран в данном случае перевесило подлинные национальные интересы развития.
Гибкое регулирование или даже отказ от патентной охраны в области здравоохранения позволили Индии за относительно короткий срок построить национальную фармацевтическую промышленность, которая стала мощной инновационной отраслью. В ЮАР при президентстве Нельсона Манделы было разрешено свободное использование запатентованных лекарств для лечения ВИЧ. После этого фармакологические компании обратились в суд с иском против правительства Манделы. Однако суд потребовал раскрыть затраты на разработку и производство лекарств, чтобы оценить экономическую обоснованность их цены. Фармкомпании предпочли урегулировать конкретный спор, чтобы не создавать прецедент, который предусматривал бы взвешенное рассмотрение подобного рода конфликтов с учетом оценки затрат и прибыли производителей, а также интересов потребителей. Мужество Манделы в отстаивании национальных интересов позволило купировать развитие эпидемии ВИЧ, построить национальную фармацевтическую промышленность и систему здравоохранения, доступную для широких слоев населения. Россия, даже переживая эпидемию ВИЧ, пусть и в меньших масштабах, чем в ЮАР, продолжает оплачивать полную стоимость современных иностранных лекарств либо заменяет их дешевыми препаратами, срок охраны которых истек. В то же время ничто не мешает России последовать примеру Индии и ЮАР и дать возможность своим компаниям производить самые совершенные препараты против ВИЧ или других страшных заболеваний, которые сейчас охраняются патентами. Это приведет к радикальному падению цены на такие препараты (в ЮАР такое снижение составило десятки раз), а также к развитию национальной фармацевтической промышленности.
Россия, когда-то, как было принято считать, самая читающая нация в мире, во всяком случае страна с некогда одной из самых развитых сетей библиотек, сделала все возможное, чтобы максимально затруднить доступ к материалам библиотек и научному знанию. В подавляющем большинстве стран мира право интеллектуальной собственности предусматривает изъятия для библиотек по свободной оцифровке фондов. Даже США, где действует самая крупная и алчная медийная индустрия, выступающая против любых послаблений в защите авторских прав, закрепили за библиотеками право на свободную оцифровку и распространение своих фондов. В России библиотеки вправе оцифровывать только ветхие экземпляры произведений. Право предоставления научной и учебной литературы в электронном виде в рамках межбиблиотечного абонемента также ограничено для защиты собственности и в ущерб интересам интеллектуального труда и развития людей в провинции.
Аномалия в сфере конкуренции
Особенно аномально выглядит в России ситуация с соотношением защиты интеллектуальной собственности и поддержки конкуренции. Конкуренция – драйвер инновационного развития. Институт защиты конкуренции возник в праве западных стран примерно в то же время, что и институт интеллектуальной собственности. Защита конкуренции – естественный ответ на вызовы растущей частной власти в капиталистическом обществе. И ни один адекватно развивающийся правопорядок, в том числе наших партнеров по БРИКС, не догадался исключить огромный кусок экономики, касающийся оборота знаний и информации, из сферы антимонопольного регулирования. Более того, учитывая, что режим интеллектуальной собственности вбирает в себя, по словам Стиглица, сразу проблемы эффективности и распределения благ, вопросы честной и добросовестной конкуренции и ограничения злоупотреблений рыночной властью в данной сфере должны быть в центре внимания антимонопольных регуляторов. Что и происходит, кстати, в развитых правопорядках.
В последние годы особенно заметно, что институт интеллектуальной собственности оказался инструментом недобросовестной конкурентной борьбы. Яркий пример – спор Apple vs. Samsung. Истинной целью судебного преследования со стороны Apple была не защита своих разработок, а одергивание конкурента путем использования интеллектуальной собственности как предлога. Случаев применения этой темы как оружия нападения много. И страдают от этого в основном малые начинающие компании. По меткому замечанию известного американского судьи и юриста Ричарда Познера, многие глобальные гиганты обкладываются патентами не для того, чтобы впоследствии их использовать в производстве, а чтобы с их помощью не допускать на рынок конкурентов или же попросту шантажировать другие компании. Национальные рынки большинства стран используют для защиты от злоупотребления интеллектуальными правами меры антимонопольного регулирования. Это – норма во всех развитых государствах, а также в странах БРИКС, правда, за исключением России. К примеру, в феврале 2015 г. Национальная комиссия по развитию и реформам – ведущий антимонопольный орган КНР – вынесла решение против американской компании Qualcomm, наложив штраф порядка 1 млрд долларов и установив требования к лицензионным практикам в отношении патентов на производство микросхем, существенным для соблюдения технических стандартов. Цель данного решения – обеспечить доступ китайских производителей к техническим решениям Qualcomm на разумных условиях. Значительное число дел такого рода в отношении американских правообладателей были приняты в Китае в 2014 году. Примечательно, например, еще дело 2012 года. Министерство торговли КНР поставило условие по одобрению сделки о приобретении компанией Google компании Motorola. Перед Google установлено обязательство по лицензированию платформы Android на условиях открытой и свободной лицензии для всех китайских разработчиков. Российские разработчики аналогичных прав лишены – собственным законодателем.
В России конкуренция на рынке неосязаемых ценностей полностью изъята из сферы антимонопольного регулирования. В законодательстве о защите конкуренции отношения по использованию результатов интеллектуальной деятельности изъяты из сферы антимонопольного регулирования (в силу прямого предписания статей 10 и 11 ФЗ «О защите конкуренции»). Эта ситуация еще более усугубляет обозначенные выше проблемы избыточно строгой защиты интеллектуальной собственности. В России монополия, предоставленная правообладателю (а в нашем случае это чаще всего иностранцы), является супермонополией – она не только дает монополисту максимальный набор прав и возможностей, но и не подвержена какому-либо антимонопольному регулированию (как любая другая монополия, даже естественная – железные дороги, сети и проч.).
Отдельного упоминания заслуживает история с запретом т.н. «параллельного импорта», что юридически корректно звучит как определение режима исчерпания исключительных прав. Исчерпание исключительных прав – это правовая конструкция, позволяющая собственнику вещи использовать ее в обороте, независимо от согласия на то собственника знания, воплощенного в ней – например, патента или товарного знака. Это возникло в США в конце XIX века, чтобы не допустить ограничения оборота товаров после того, как собственники знаний, воплощенных в этих товарах, стали злоупотреблять своими правами и пытаться контролировать оборот товаров уже после их «первой продажи» (т.е. после того, как разумный экономический интерес собственника знания уже удовлетворен). Главная цель законодателя здесь – пресечь необоснованное ограничение конкуренции. Российский же законодатель в 2002 г., никак не обосновав свое решение иначе как желанием угодить «нашим партнерам» по вступлению в ВТО, избавил российский рынок от здоровой конкуренции в торговле товарами, включающими в себя объекты интеллектуальных прав иностранных собственников. Правообладателям дали архаичную монополию не только извлекать прибыль от продажи товаров в наших национальных границах, но и контролировать каналы поставок, и в итоге извлекать монопольно высокий доход из российских потребителей. Более того, отечественный законодатель поставил на службу иностранным правообладателям всю мощь российской таможни, которой вменена несвойственная функция защиты частного интереса иностранных производителей по контролю за поставками товаров в Россию. Указанный режим позволяет иностранным правообладателям дискриминировать российских потребителей по качеству, ценам и ассортименту товаров, получая сверхприбыли. В данной сфере есть количественные оценки – так, по целому спектру товарных рынков цены на импортируемые товары в России кратно выше, чем на такие же изделия, продаваемые в Европе. Это было бы невозможно, если бы иностранные импортеры не опирались на инструменты, которые им предоставляет институт интеллектуальной собственности.
Характерно, что в данном вопросе российский законодатель также следовал логике чужих национальных интересов. Сохранение в России международного режима исчерпания исключительных прав (единственного адекватного как логике правового регулирования, так и российским интересам), к сожалению, противоречило национальным интересам Соединенных Штатов.
Чтобы не быть голословным, сошлюсь на недавнее решение Верховного суда США от марта 2013 г. по делу Kirtsaeng v. John Wiley & Sons, Inc. Верховный суд должен был разобраться с правовым вопросом – соответствует ли географическое ограничение доктрины «первой продажи» (иначе говоря – уход от международного режима исчерпания, что сделала Россия в 2002 г.) природе института интеллектуальной собственности. Вывод в указанном деле был однозначным: нет не соответствует – исчерпание исключительных прав происходит одномоментно при «первой продаже» и независимо от места такой продажи.
В то же время, одна из судей высказала особое мнение, не согласившись с выводом суда, но свое несогласие она, что интересно для нас, обосновала не правовой логикой, а геополитической. В частности, судья Гинзбург (одна из самых заслуженных в нынешнем составе суда) отметила, что поскольку экономические условия и спрос на определенные товары различаются в разных частях планеты, то правообладатели финансово заинтересованы устанавливать разные цены на свою продукцию в зависимости от регионов распространения. При этом, возможность правообладателей осуществлять ценовую дискриминацию будет существенно ограничена, если торговые посредники смогут импортировать продукцию из регионов с низкой ценой (например, Соединенные Штаты для высокотехнологичных товаров) в регионы с более высокой ценой (например, Россию). «Взвесив противоположные точки зрения, правительство США пришло к выводу, что широкое распространение в мире международного принципа исчерпания будет противоречить долгосрочным экономическим интересам Соединенных Штатов», – отмечает судья Гинзбург и обрушивает на своих коллег по суду критику за непонимание «генеральной линии». «В то время как наше правительство убеждает наших торговых партнеров отказаться от принятия международного режима исчерпания исключительных прав, который выгоден потребителям в этих странах, но существенно подрывает интересы производителей объектов интеллектуальной собственности в США, Верховный суд устанавливает международный режим исчерпания исключительных прав». Россия, к сожалению, прислушалась и в этом вопросе к «американским партнерам».
Интеллектуальная собственность и будущее России
Модель инновационного развития, построенная на приватизации знаний, – это, при всех возможных оговорках, явление прошлого. Следующий технологический уклад, о котором говорят сегодня все – от гуру менеджмента и профессоров права до философов, по всей вероятности, будет движим не приватизацией знания и введением в оборот интеллектуального капитала, а оборотом непосредственно интеллектуального труда, основанного на общем знании и максимально свободном доступе к нему. Понимание этой разницы в механизмах работы экономики следующей технологической волны – ключ к экономическому успеху России в XXI веке. Наша страна энергично «проела» технологический задел индустриальной революции прошлого столетия и пропустила возможность войти в новую экономику знания с достойным багажом интеллектуального капитала. Знания, которые могли составить его основу, как мы писали выше, либо свободно «утекли» вместе с «мозгами» на Запад, где пополнили запасы чужой собственности, либо просто устарели и потеряли экономическую ценность.
Сегодня по данным Национального доклада по инновациям (подготовлен ОАО «Российская венчурная компания» по заказу министра Михаила Абызова) экспорт интеллектуальной собственности из России составляет примерно 0,04% от ВВП, что в разы меньше чем в любой из развитых стран. Фактически, можно сказать, что по структуре экономики Россия превратилась в классическую страну развивающегося мира, покупающая чужую интеллектуальную собственность за природные ресурсы и дешевый труд. Однако, ключевое отличие России от большого числа развивающихся стран – это все еще хорошо образованное население, помнящее, что такое высокопроизводительный и совместный интеллектуальный труд. Именно такой труд составит основу конкурентоспособности в следующем технологическом укладе. И задача сегодня не растерять этот единственный ресурс возможной модернизации. Поэтому Россия как никакая другая страна развивающегося мира сегодня кровно заинтересована в том, чтобы в борьбе интеллектуального капитала с интеллектуальным трудом победил труд.
Иными словами, чтобы занять достойное место в экономике знаний следующего технологического уклада, России нужно добиваться такого переформатирования режима экономического использования знаний, чтобы максимально оплачивать интеллектуальный труд и нести минимальные издержки на оплату интеллектуального капитала. Если этого не произойдет, издержки, которые российская экономика несет на оплату чужого интеллектуального капитала, не позволят построить конкурентоспособную инновационную экономику.
Интеллектуальный капитал становится ключевым инструментом извлечения прибыли. Россия как развивающаяся страна заинтересована в максимальной открытости и снижении барьеров при использовании знаний и информации. Нам необходим более благоприятный режим для молодых компаний, только выходящих на глобальные высокотехнологичные рынки, которые будут развиваться в логике следующего технологического уклада – информационного сервисного общества.
В таком ключе вопрос никогда раньше не ставился ни российским правительством, ни обслуживающими его экспертными центрами. До последнего времени дискуссия об интеллектуальной собственности велась в России исключительно с позиций необходимости всемерной охраны интеллектуальных прав иностранных правообладателей, что рассматривалось в качестве одного из ключевых условий допуска России в ВТО. В ситуации наложенных торговых санкций, которые разрушают систему регулирования мировой торговли в рамках ВТО и, очевидно, лишают Россию многих преимуществ участия в этой организации, есть возможность принять симметричные меры.
Такими мерами уже сегодня могут быть:
- полная оцифровка и установление свободного электронного доступа ко всем научным и образовательным материалам российских библиотек, включая иностранные публикации, и закрепление требования свободного доступа (open access) ко всем научным работам;
- уход от охраны патентов в тех секторах, где Россия нуждается в быстром технологических обновлении промышленности и не владеет сейчас значимым объемом патентных прав на конкурентоспособные и продающиеся в мире изобретения – например, в фармацевтике;
- введение полноценного антимонопольного регулирования в сфере оборота объектов интеллектуальных прав, нацеленного на ограничение любых форм злоупотребления рыночной властью правообладателями и на защиту интересов потребителей знания, в том числе малых инновационных компаний;
- переход на международный принцип исчерпания исключительных прав, что снизит для иностранных правообладателей возможности по монополизации российского рынка и дискриминации российских потребителей;
- отказ от любых форм уголовного преследование за использование объектов интеллектуальных прав – защита интересов правообладателей должна целиком перейти в сферу гражданского судопроизводства.
Реализация программы из этих пяти пунктов, с одной стороны, в полной мере будет соответствовать действующим международным обязательствам России, а с другой, позволит уже сегодня переформатировать соотношение между интеллектуальным капиталом и интеллектуальным трудом в нашей стране в пользу труда.
Но следующим шагом должен быть демонтаж существующего глобального режима интеллектуальной собственности, закрепленного в TRIPS, и выход на систему в большей степени оценивающую интеллектуальный труд, чем капитал.
Для государств догоняющего развития, которые в основном импортируют технологии и инновационную продукцию (а наша страна относится как раз к этой группе), выгодны правила игры, предполагающие максимально свободный и гибкий режим оборота знаний и информации, вознаграждающий за труд, а не за капитал в интеллектуальной сфере. Это залог не только экономического, но и социального, и культурного развития. Россия как наследница советской системы организации науки, основанной на максимальной кооперации и оценке труда, а не капитала могла бы стать центром коалиции развивающихся стран по пересмотру несправедливого глобального режима оборота знаний. Но для этого надо сначала осознать свои национальные интересы и научиться строить пространство доверия с теми, с кем эти интересы совпадают, поскольку экономика будущего – это экономика совместного интеллектуального труда.
