Первое после возвращения на президентский пост послание Владимира Путина Федеральному собранию получилось содержательным, и пищи для размышления там хватает. На мой взгляд, ключевым является следующий пассаж – вполне, казалось бы, технический: «Прошло уже достаточно много времени для того, чтобы все государства СНГ сформировались как таковые… Считаю, что не позднее чем в 2015 году въезд в Россию должен быть разрешен исключительно по заграничным, а не внутренним паспортам других стран».
Само собой, введение подобной меры отменит соответствующий порядок и для россиян, которые пока имеют возможность ездить по внутренним документам на Украину и в Киргизию (еще Казахстан и Белоруссию, но для них как для членов Таможенного союза привилегии, по словам Путина, сохранятся).
Перемещение по внутренним паспортам – наследие распада Советского Союза, когда психологически казалось, что все новые независимые государства – переходный этап к какой-то иной форме объединения. Постепенно иллюзия уходила, и вот под ней подводится черта.
Символично, что пройдет она в первую очередь по границе двух основополагающих бывших союзных республик – России и Украины, именно здесь связи теснее всего и наиболее интенсивный обмен. В подтексте, естественно, намек на Таможенный союз: вот была бы Украина сговорчивее, не пришлось бы жителям сопредельных территорий оформлять загранпаспорта. Но в целом решение закономерное: как написал Владимир Путин в первой своей предвыборной статье в январе этого года, постсоветская эпоха закончена и связанная с ней повестка дня исчерпана.
Следующий шаг, кстати, нетрудно предсказать – введение визового режима с теми странами-соседями, которые не вступят в интеграционные объединения с Россией. При том, что силой в них тянуть не будут, ну разве что ту же Украину, хотя и на этот счет есть сомнения – насколько в Таможенном союзе нужна страна, которая будет там играть роль Узбекистана в ОДКБ, то есть блокировать любые решения.
Послание Путина касается многих тем, но основной смысл в этой констатации завершения эры. «Мы должны быть устремлены только вперед, только в будущее».
Лозунг незатейливый и очевидный. Но на фоне мучительного расчесывания язв и рыданий по поводу утраченного величия, которые обуревали политическое сознание после распада (иногда их загоняли вглубь, иногда, наоборот, выпячивали, в основном в электоральных целях) – большой прогресс. Равно как и констатация того, что «Россия началась не с 1917-го и даже не с 1991 года». Тривиально, но на протяжении постсоветской эпохи фактически спорили именно об этом отрезке времени: что лучше – Советский Союз или то, что его сменило? Тысячелетняя русская история, к которой теперь апеллирует Путин в дискуссии, на деле не присутствовала. Сегодня власти ищут строительный материал, из которого можно пытаться создавать новый исторический миф. Тот, в котором споры с пеной у рта, был ли Сталин величайшим благословением России или ее самым главным проклятием, станут лишь частью общего осмысления процесса национального развития, наряду с другими событиями.
Понятно и обращение к Первой мировой войне, уже второй раз в устах Путина за этот год: «Наши предки называли ее великой войной, но она была незаслуженно забыта, фактически по ряду политических, идеологических соображений вычеркнута из нашей исторической памяти и из истории».
Похоже, что относительно широкое празднование 200-летия Отечественной войны 1812 года – преддверие масштабных акций в 2014-м, посвященных столетию Первой мировой.
Примечательно, что в минувшем ноябре без торжеств миновало 400-летие народного ополчения 1612 года, хотя еще пару лет назад из новоизобретенного Дня народного единства пытались соорудить едва ли не главный идеологический праздник новой России. Вероятно, двусмысленность этой даты, которая если и олицетворят единение народа, то только русского, оставляя за бортом всех остальных жителей страны, сейчас осознается лучше, чем в середине 2000-х.
Вообще, упор, который Путин делает на противодействии национализму (а это было заметно во время избирательной кампании и повторено в послании), свидетельствует о том, что Кремль понимает, где проходит самый болезненный нерв, воспаление которого чревато опасными осложнениями.
Советский ресурс закончился и здесь – интернационализм и заведомо светский характер государства теперь уже не аксиомы, их нужно отстаивать и формулировать по-новому.
Слова Путина о недопустимости национализма и шовинизма, а также о том, что «мы не допустим появления в России замкнутых этнических анклавов со своей неформальной юрисдикцией, живущих вне единого правового и культурного поля страны, с вызовом игнорирующих общепринятые нормы, законы и правила» понятно, к чему и кому обращены. Но современные и учитывающие российскую специфику принципы формирования этого единого правового и культурного поля неясны.
Россия перестает быть империей со всеми преимуществами и недостатками этой формы государственного устройства, но обычным государством-нацией, какими становились остальные колониальные державы после распада, она стать не может в силу сложной композиции.
В результате будущая Россия вместо новой идентичности рискует сочетать в себе негативные стороны того и другого. Возможна ли модель, которая, напротив, дает возможность использовать положительные аспекты имперского и национального построения, пока просто непонятно. Для нее нет подходящей ценностной рамки.
Неслучайно лейтмотив послания – мораль и нравственность, понятия, которые из уст российских руководителей слышать доводится очень редко. Да и на практике ими не руководствуются. В этом тоже отличие от позднесоветской и постсоветской эпох, каждая из которых по-своему, но отмежевывалась от чего-либо идеального. (Исключение составляли романтики-шестидесятники, затеявшие перестройку, но их быстрый политический крах только усилил отвержение ценностей.) На протяжении многих лет преобразований общественная трансформация воспринималась в основном сугубо экономически, прагматизм заведомо брал верх над любым идеализмом, и верная математическая модель считалась более важной, чем адекватное ценностное содержание. Даже бурные дискуссии о «европейских ценностях» имели политическое и даже геополитическое, но не сущностное измерение.
Сейчас – и путинское послание не единственный знак этого – ценности превращаются в идеологический концепт, хотя разновидность традиционализма, которая на глазах вырастает из страстных столкновений «истинно верующих» и «истинно либеральных» (первые пока берут верх, но еще не вечер) не похожа на что-то, способное дать стимул развитию. Поэтому слова Путина о том, что «нельзя законом установить нравственность», а «попытки государства вторгаться в сферу убеждений и взглядов людей – это, безусловно, проявление тоталитаризма… для нас абсолютно неприемлемо» крайне важны. Хотя бы есть к чему апеллировать, когда петербургские и прочие депутаты в очередной раз начнут устанавливать нравственность законом. В любом случае,
возвращение самого понятия ценностей, пусть пока и в весьма странном виде, в политический лексикон – прогресс по сравнению с самоуверенным цинизмом, который правил бал до сих пор.
«Если нация не способна себя сберегать и воспроизводить, если она утрачивает жизненные ориентиры и идеалы, ей и внешний враг не нужен, все и так развалится само по себе». Эта неоригинальная мысль могла бы поставить точку под дискуссией о причинах распада СССР, которая не прекращалась все 20 лет. Последние годы стало казаться, что версия «козней врага» становится канонической, но, может быть, теперь что-то изменится. Во всяком случае, эта фраза объясняет, почему в послании, которое, как говорили в Кремле накануне, будет в значительной степени посвящено национальной безопасности, практически ни слова не сказано о внешней политике. Национальная безопасность сегодня – это устойчивое государство с нормальным обществом, все остальное – приложения. И признание этого означает, что в наступающую новую эпоху есть хотя бы шанс правильно расставить приоритеты.
