Одной из главных тем наступающего политического сезона, несомненно, будет Евразийский союз— идея, выдвинутая Владимиром Путиным при возвращении на президентский пост, а потому явно приоритетная. Впрочем, за неполный год, который прошел после опубликования (в октябре 2011-го) программной статьи будущего главы государства, само понятие, кажется, сильно размылось. Точнее, его восприятие основано на ряде недоразумений, которые возникли из-за того, что сами авторы проекта не вполне осознают, что он означает.
Начать надо с того, что название вводит в заблуждение. Приверженцев евразийской идеологии, в соответствии с которой Россия представляет собой особую уникальную цивилизацию, противопоставленную Европе и имеющую в качестве миссии объединение огромных пространств Евразии, путинская идея крайне воодушевила.
Однако ни из самой статьи, ни из последовавших объяснений — надо сказать, немногочисленных и неконкретных — никакой евразийской метафизики в духе Трубецкого, Гумилева или Дугина не вытекает.
Скорее, речь идет не об отвержении европейских подходов, что было бы естественно для настоящего евразийца, а об их заимствовании и адаптации к России и окрестностям. Использование понятия имеет двойственный смысл: с одной стороны, подчеркнуть отличие от имеющегося ЕС (отсюда и евразийскость), но, с другой, продемонстрировать и сопричастность, сходство организационных принципов.
Если распутать словесную паутину, то становится понятно, что речь, по сути, вообще идет не о Евразии, а об одной конкретной стране, и расположена она совсем даже в Европе: об Украине. Именно вовлечение Киева в интеграционный проект является основной задачей, в то же время присоединение Киева придаст организации — нынешнему Таможенному союзу — совсем другой формат. В составе трех стран это интересный прототип, если же подключается Украина с ее обширным рынком и потенциально сильной и диверсифицированной экономикой, то серьезная структура, с которой придется считаться всем.
Собственно евразийские просторы, а именно Центральная Азия, инициаторов проекта, кажется, интересует весьма умеренно. Это не удивительно, поскольку с экономической точки зрения наиболее вероятные кандидаты (Киргизия и Таджикистан) проблем принесут никак не меньше, чем дивидендов.
Так что дееспособным и богатым сырьем Казахстаном евразийская составляющая, вероятно, на длительный срок и ограничится. (Еще, конечно, есть российская территория, которая на три четверти расположена в Азии.)
К тому же постоянно указывается на то, что Евразийский союз — это не замкнутая структура, а элемент будущего единого пространства от Лиссабона до Пусана, на котором в восторге сольются все рынки от европейского до тихоокеанского. То есть вроде бы даже и не обособление, а как раз наоборот. Евразийский союз как развитие союза Таможенного — это прикладное начинание. Целью его является расширение рынков и восстановление части разрушенных с распадом СССР производственных цепочек, а средством — воспроизводство на этой территории принципов европейской интеграции второй половины ХХ века. Катализатором служит глубокий кризис в Европейском союзе, которому сейчас и на обозримую перспективу придется заниматься исключительно внутренними проблемами, так что будет не до сопредельных государств. Так что России представляется благоприятный шанс снизить уровень конкуренции. Тем более что сама идея вполне рациональна и может быть перспективной.
Тут, правда, начинается другое недоразумение, точнее, отсутствие четкого образа проекта у его архитекторов. Когда есть оболочка, но отсутствует внятное содержание, оболочка начинает заполняться самостоятельно, впитывая то, что витает в воздухе. А в воздухе у нас витает остаточная просоветская риторика, обильно сдобренная ностальгией — у кого-то искренней, у кого-то искусственно и конъюнктурно раздуваемой — по единому и могучему.
У инициаторов Евразийского союза отсутствует язык, который представил бы эту структуру в современном виде, обращенном в будущее.
Аналогии с европейской интеграцией, представленные в программных документах, но несколько стыдливо и уклончиво, чтобы не создавалось ощущение копирования, могут быть дополнением, однако нужен стержень. А поскольку целостная картина, будь то ценностная общность партнеров или разделяемые всеми геополитические интересы, отсутствует, аргументация опять скатывается к воспоминаниям о том, как прекрасно жилось прежде.
Умиление по поводу общего советского прошлого в остальных экс-союзных республиках воспринимают совсем не столь позитивно, как в России. Она оплакивает утрату могущества, а остальные празднуют возникновение собственной государственности. Понятно, что в любой постсоветской стране хватает тех, кто многое потерял за 20 лет и с удовольствием вернулся бы в «золотой век». Но таких людей становится меньше по мере взросления поколений, которые этого века не помнят. И уж точно эти грезы не найдут понимания у правящего класса любого государства из числа бывших советских республик — они, естественно, не заинтересованы в собственной делегитимации. Между тем специфика евразийской интеграции заключается в том, что она еще в большей степени, чем европейская, строится на договоренностях верхушек (хотя и в Европе демократизм Европейского сообщества — распространенный миф). А значит, пугать вельможных партнеров возвращением к прошлой системе отношений «центр — периферия» совершенно не с руки.
Кроме всего прочего, если бы Москва действительно ставила цель воссоздать подобие Советского Союза, такая риторика, может быть, и имела бы какой-то смысл (хотя вряд ли — как раз в этом случае надо было бы убаюкивать разговорами о священности суверенитета). Но этого никто делать не собирается, и соответствующий набор эмоций и аргументов — то самое случайное заполнение вакуума подручными средствами.
Предполагаемый Евразийский союз не является тем, чем его видят со стороны. Это не политическое воплощение «великой степи», не реинкарнация СССР и лишь в небольшой степени альтернатива Евросоюзу.
Если проект будет продолжаться, а политическая воля по его продвижению очень сильна, то, вероятно, оболочка наполнится каким-то более конкретным содержанием, а выгоды, которые могут извлечь участники, подтолкнут их к поиску идейного каркаса. Пока же Евразийский союз — очередная яркая иллюстрация промежуточного положения российского сознания, которое уже явно начинает уходить от прежней имперской матрицы, но еще не может и не хочет себе в этом признаться.
