Минувший сезон мировой политики был насыщен событиями, суть которых при всех различиях происходящего можно свести к нехитрой мысли: продолжается хаотическая и в основном неуправляемая трансформация международного порядка вещей. Средневековое убийство полковника Каддафи в октябре и успех на июньских выборах в Египте кандидата «Братьев-мусульман» стали своеобразной рамкой, внутри которой разыгрывались события «арабской весны», по-прежнему самого яркого из спектаклей глобальной сцены.
Брызги от ближневосточных волн социального возбуждения летели во все стороны, заставляя вздрагивать то российское руководство, некстати затеявшее манипуляции с тандемом, то власти ведущих западных стран, где «оккупанты» малоосмысленно, но зрелищно требовали социальной справедливости.
Европа последовательно погружалась в пучину интеграционного кризиса, продолжая судорожно латать расползающуюся ткань единого валютного пространства в надежде избежать замены самого полотна. Тем, кому в минувшем сезоне досталась власть — испанцу Мариано Рахою, итальянцу Марио Монти, французу Франсуа Олланду, не говоря уже о греке Антонисе Самарасе, — можно только посочувствовать. Они получили букет проблем, которые непонятно, как решать.
Китай, еще недавно казавшийся незыблемым монолитом, продемонстрировал, что и в нем есть трещины. Скандальное низвержение влиятельного партийного чиновника Бо Силая, которого прочили на самые высокие должности, и разгром его клана стали свидетельством того, что борьба за власть и глубокие внутриполитические противоречия свойственны и современному Китаю, даже если преемственность курса определена чуть ли не на десятилетие вперед.
Олицетворением мировой политики прошедших месяцев с осени 2011-го до лета 2012-го стали два лидера, само упоминание которых в одной категории может вызвать недоумение, — Ангела Меркель и Башар Асад.
Однако одно их объединяет — упорная и, вероятно, обреченная на неудачу попытка противостоять неумолимому ходу событий и сохранить управление процессами, сопротивляясь неизбежному.
Канцлер Германии бьется за то, чтобы европейская интеграция развивалась по магистральному направлению, которое было предопределено после конца «холодной войны». Берлин еще во второй половине 1990-х годов, когда идея валютного союза только обсуждалась, настаивал на том, чтобы общие деньги вводились параллельно с политическим увязыванием воедино. То есть немцы еще при Гельмуте Коле опасались того, что случилось в начале 2010-х, когда единая валюта пришла в фатальное противоречие с разноголосицей экономических политик 17 стран — членов еврозоны. Сначала на волне эйфории решили, что можно делать это не одновременно, политика догонит. Потом неудачи политического объединения, в частности провал конституции, попытались компенсировать ее диетической версией (Лиссабонский договор). Но оказалось, что уже поздно: греческий кризис вспыхнул спустя считанные недели после его принятия.
Сейчас ЕС пришел к четкой развилке: новый уровень интеграции за счет резкого повышения роли центра, в частности в бюджетной политике, либо, напротив, сегментация и переход к модели многоскоростной (скорее даже многоэтажной, с разными категориями квартир) Европы.
Германия, в принципе, выигрывает от обеих моделей (хотя предпочитает первую, которая будет означать, по сути, диктат Берлина в бюджетно-финансовой сфере). Но реальная альтернатива, которой добиваются сейчас большинство стран Южной и Центральной Европы при весомой поддержке нового руководства Франции, — это ни то и ни другое, а просто смягчение условий предоставления средств проблемным странам за счет гарантий и вклада со стороны богатых и дисциплинированных. Той же Германии в первую очередь.
Берлин боится утраты контроля над денежными потоками, над расходами, над характером интеграции, и многие в Европе, особенно в ее благополучной северной части, озабоченность Германии понимают. Однако проблема в том, что новый и очень претенциозный этап европейского объединения запускался тогда, когда вера в торжество норм и правил, выработанных (многие скажут — выстраданных) Евросоюзом, была на пике. Но с тех пор общемировая тенденция — не укрепление любых норм, а их размывание. И Европа, которая видела себя, а многими и воспринималась в качестве эталона, превратилась в крайне сложный и не вполне просчитанный эксперимент, крах которого грозит масштабными неприятностями всем.
Германия, которая оказалась в осаде на последнем саммите неделю назад и была вынуждена пойти на уступки, сдаваться не собирается. Меркель просто некуда отступать: чем больше европейские партнеры давят на нее в направлении «щедрости», тем сильнее встречное внутреннее давление под лозунгом «хватит кормить остальных». Однако вопрос не в политических талантах канцлера или политико-экономической мощи Германии: возникают сомнения, что Европа, как ее проектировали в ХХ веке, вообще сохранима сегодня.
Если в отношении Старого Света это пока вопрос, то Сирии в том виде, в каком она существовала, уже точно не будет. Подавить протесты суннитского большинства, которое несколько десятилетий оставалось под репрессивным управлением алавитского меньшинства, уже не удастся. Почти никто из внешних сил даже среди тех, кто требует немедленной отставки Асада, не верит в то, что Сирия после смены режима расцветет. Диктатура семьи Асадов была светской и относительно ориентированной на социально-экономический прогресс. Что несет сирийцам власть оппозиции, настоящий состав которой до сих пор трудно идентифицировать, совершенно непонятно. Ливанизация, то есть расщепление общества по клановому и конфессиональному признаку с яростным междоусобным конфликтом, считается вероятным сценарием, а
Сирия — не периферийная арабская страна наподобие Ливии, происходящее там будет разноситься по всему региону.
Сражаясь за свою личную власть, Асад имеет в виду и это, он, конечно, убежден, что проливает кровь во избежание худших сценариев и поддержание статус-кво, который был до начала «арабской весны», лучше любых альтернатив. Не исключено, что когда-нибудь о былом благополучии с тоской будут вспоминать и сирийцы, однако это ничего не значит сегодня. Башар Асад пропустил момент, когда мясорубки можно было избежать, как и все автократы, он верил в собственную неуязвимость и поплатился за это. Асад на своем опыте убедился, что бывает, когда не решающиеся внутренние проблемы вступают в резонанс с внешними факторами и серия непродуманных шагов и решений превращает процесс в неконтролируемый.
Герои сопротивления, что в Берлине, что в Дамаске, обречены. Следующий сезон, который обычно начинается в сентябре (сейчас в силу остроты событий антракт может оказаться совсем коротким), принесет, вероятнее всего, разрешение обоих кризисов — и европейского, и сирийского.
Европе придется-таки определяться с дальнейшей моделью, что будет де-факто значить пересмотр прежней. А власть Башара Асада едва ли переживет еще один годовой цикл: судя по всему, кульминация и развязка близка. Но обе эти острые ситуации, которые сегодня занимают всеобщее внимание, скоро будут восприниматься как не более чем эпизоды в череде драматических событий, предшествовавших большому потрясению основ. Окончательный демонтаж прежнего мирового порядка, к чему все быстро движется, без такого потрясения не обойдется.
