Россия в глобальной политике

Мы не стоим и никогда не стояли перед выбором между Европой и Азией. Это ложный выбор, и не надо опасаться, что альтернатива Европе – это впасть в «азиатчину». Только познав себя и поняв свою отличность от Запада, мы сможем целенаправленно и связно выстраивать стратегию собственного развития.  

Можно лишь удивляться тому, что понадобились нынешнее обострение в наших отношениях с Западом и положение о России как о «самобытном государстве-цивилизации» в новой редакции Концепции внешней политики России, чтобы всерьёз заняться культурно-цивилизационным самоопределением страны. Конечно, помогает проступившая ясность того, что многополярность, за которую мы ратовали более двадцати лет, начала отражать и выражать культурно-цивилизационное многообразие мира, подавлявшееся на протяжении веков глобальным доминированием Запада. Осознание этого процесса требуется и потому, что без него нам не понять, почему западные элиты повели себя столь иррационально (вопреки своей светской культуре рационализма!), не смогли интегрировать новую Россию в западное сообщество, кооптировать в контролируемый ими геополитический миропорядок на достойных условиях (что, по мнению Збигнева Бжезинского, помогло бы создать “a greater and more vital West”) и, по сути, отвергли нас как партнёра.

Сложность состоит в том, что мы на протяжении, по крайней мере, трёх веков ассоциировали себя с Европой, полагая, что существует европейская цивилизация и мы как минимум являемся одной из её ветвей. Такой подход был в равной мере свойственен как самодержавной власти в XIX веке, так и советской в XX-м. Иные построения отвергались цензурой, как о том свидетельствует «Письмо о цензуре в России» Фёдора Тютчева. Что говорить о советской эпохе с её идеологической догмой, ставшей огромным когнитивным ограничителем (даже диссиденты, как и думские либералы-англофилы, осуществившие Февральскую революцию, требовали «больше Европы» и «правильной», то есть западной демократии)? После окончания холодной войны и распада СССР наша общность с Европой выводилась в том числе из общих христианских корней. Хотя не следует забывать, что христианство – восточная религия, а Запад, которому она дала «цветы необычайной красоты» в архитектуре и живописи, литературе и музыке, преодолел Новый Завет через Реформацию – ввиду необходимости сакрализации англосаксонского капитализма (деловой успех и процент с капитала стали выдаваться за благодать). Освальд Шпенглер, немецкий философ и историк, не случайно определил душу человека Западной цивилизации как «фаустовскую» в её «полёте в бесконечное пространство», в то время как Фёдор Тютчев писал о том, что христианство в полной мере совпадало с душевным строем русского народа.

Поэтому всё общество исходило из того, что мы – европейцы, чуть ли не авангард (в советское время) этой цивилизации. Можно сказать, что со времён западников и славянофилов дискуссии на тему цивилизационного статуса России практически не велись. Вопрос представлялся решённым – если не в эпоху Петра, то уж во всяком случае после Революции 1917 года. А тут ещё участие, подчас решающее, в европейской политике, освобождение Европы от Наполеона, затем от Гитлера. Логично было предположить на этом историческом фоне, что мы можем «встроиться» в Европу НАТО и ЕС, раз отказались от враждебной Западу идеологии и вообще идейно разоружились. Как оказалось, там нас не ждали, так как вовсе не считали своими.

Только украинский кризис дал чётко понять, что решение о расширении НАТО в 1994 г. было началом новой конфронтации с Россией, «первым выстрелом», сделанным Западом, как заметил американский журналист Томас Фридман в 2015 году. Этот же кризис показал, что Запад един, что НАТО и ЕС – это стороны одной и той же медали и что двойное расширение было связным и взаимно обусловленным процессом. 

Нет сомнений в том, что, познав себя и поняв свою отличность от Запада, мы сможем целенаправленно и связно выстраивать стратегию собственного развития. Уверенно чувствовать себя в отношениях с внешним миром. Более того, понимать свою миссию в этом мире, то, что мы можем и призваны ему дать – в развитие того, что уже дали (а это в числе прочего и помимо того, что мы трижды «сохранили Европы вольность, честь и мир» и дали миру великую русскую литературу XIX века и не менее великую Русскую музыку XIX–XX веков, – пробуждение Азии Русской революцией и роль СССР в процессе деколонизации).

Для начала надо признать, что мы не стоим и никогда не стояли перед выбором между Европой и Азией. Это ложный выбор, и не надо опасаться, что альтернатива Европе – это впасть в «азиатчину». Чтобы убедиться в этом и не следовать логике «бремени белого человека», достаточно посмотреть на Китай и Индию – два других государства-цивилизации, куда возвращается центр глобального экономического роста после того, как он оттуда перекочевал в середине XIX века вследствие Промышленной революции и, добавлю, под залпы западных орудий, «открывавших» Китай, Японию и Индию (в последнем случае речь о Восстании сипаев, или, как это называют англичане, Indian Mutiny[1]). 

Разумеется, не может быть и речи об отказе от европейской части своего исторического наследия. Мы переняли эстафету лучшего в европейской культуре, причём не только в литературе и музыке, но и по части идей и гуманистической направленности Просвещения, от идеалов которого Запад последовательно удалялся, создавая колониальные империи, следуя тем же инстинктам при проведении европейской политики (Религиозные войны, войны Наполеона или две мировые войны). В Елизаветинскую эпоху Англия «сняла сливки» с европейского Возрождения в форме такого проекта, как Шекспир, который модернизировал и облагородил английский язык до уровня, когда он смог тягаться с французским (аналогичный процесс прошёл при дворе Франциска I). Нечто подобное по отношению к Западу выпало на долю России, когда она «ответила гением Пушкина на вызов, брошенный Петром».

Нет нужды приводить мнения западных мыслителей и политиков об отличности России от Европы – их масса: от де Кюстина до Бисмарка. Да и сама история доказала, что Россия играла в судьбах Европы и мира своеобычную роль, которую никто другой играть не мог. И это притом, что мы никогда (за исключением большевизма времён веры в Мировую революцию) не претендовали на исключительность. Так, британский военный историк Макс Гастингс в связи 70-летием победы над нацистской Германией писал о «стойкости и духе самопожертвования русских», которые «недостижимы в западных демократиях». Разве речь не идёт о культурно-цивилизационных отличиях?

Достаточно привести мнение упомянутого выше Освальда Шпенглера из его «Заката Западного мира», где он писал, что «Европа – это пустой звук», что в культурно-цивилизационном отношении существуют Запад и Россия. Он справедливо считал Толстого, который «говорил о Христе, а в виду имел Маркса», «отцом большевизма» (как, впрочем, и Ленин), а его христианство «недоразумением» и полагал, что «христианство Достоевского принадлежит будущему тысячелетию». В свою очередь, Николай Бердяев, который также размышлял о «сумерках Европы», отмечал, что «Достоевским русский народ оправдает своё бытие в этом мире на страшном суде народов». Тютчев был убеждён, что России надо «оставаться там, где нас поставила судьба. Но таково роковое стечение обстоятельств, вот уже несколько поколений отягощающих наши умы, что вместо сохранения у нашей мысли относительно Европы естественно данной ей точки опоры мы её волей-неволей привязали, так сказать, к хвосту Запада».

Похоже, период подобных исканий подошёл к концу. И теперь, в эпоху больших вопросов, требующих разрешения, мы более не можем откладывать на потом своё культурно-цивилизационное самоопределение. Это нужно не только нам самим, но и Западу, и всему остальному миру. Да и подумать только – мы хотели «встроиться в Запад», что на деле означало бы увековечение западной гегемонии и наше участие в неоколониальном ограблении незападного мира. Разве на том зиждется вся наша история? Чем была бы тогда Россия – страной-недоразумением, отказавшейся от славного прошлого, предателем по отношению к достижениям, страданиям и жертвам десятков поколений русских людей?

Нужно возобновить изучение вопроса с того места, где остановились наши предшественники: Николай Данилевский, Фёдор Тютчев, Константин Леонтьев, Фёдор Достоевский, Лев Гумилёв, Александр Солженицын и Вадим Цымбурский. Размышляя о пути России, не стоит забывать о Питириме Сорокине, который предрёк крах потребительского социокультурного уклада в СССР и на Западе, об Александре Пушкине с его неотправленным письмом Чаадаеву, о самом Петре Чаадаеве – он не столь однозначен, как принято считать, об Иване Тургеневе, который, по свидетельству Леонида Гроссмана, в мыслях о будущем России «указал знак спасения в духовном достоянии своей нации».

Несомненно, нельзя обойти вниманием тезис Освальда Шпенглера о псевдоморфности российской цивилизации, подтверждённый всем историческим путём развития нашей страны, начиная с Призвания варягов и Крещения Руси. Важны и суждения Вирджинии Вульф (её эссе «Русская точка зрения») и Уистена Хью Одена о русской литературе вообще и о Достоевском в частности. Ведь по плодам надлежит судить и о дереве!

Признаём мы это или нет, но вся русская литература нацелена на преодоление европейского логоцентризма Нового времени. Вершиной можно считать полифонические романы Достоевского с их «последними вопросами» бытия и диалогами «на пороге» (Михаил Бахтин). Отсюда эмансипированный и ничем не детерминированный «человек без содержания» Джорджо Агамбена – идея, которую западные элиты переносят в русло свойственной им биополитики. Вершиной последней пока может считаться нацизм, возрождаемый на Украине и реабилитируемый задним числом в США и Европе. И если брать украинский кризис, когда Запад сказал нынешней Украине и её режиму «Це Европа!» и там в это охотно поверили, неужели для нас мало такого саморазоблачения и мы будем продолжать считать себя европейцами? 

Да, мы думали, что Запад трансформируется так же, как и мы. Но пока он доказывает свою несовместимость с другими культурами и цивилизациями и не способен строить диалог на согласованных, а не на своих, навязанных другим, условиях. В свою очередь, именно культурно-цивилизационная совместимость представляется важнейшей чертой России. И, разумеется, мы будем отстаивать свои взгляды, которые в корне противостоят самому способу существования Запада, в широком мировом сообществе.

Смысл имеют и упражнения в альтернативной истории. К примеру, если бы Бьёркский договор не был недоразумением и определил бы переориентацию России на Германию в канун Первой мировой войны, то ведь это обозначило бы согласие на порабощение Берлином Франции и всей остальной континентальной Европы – то, чего мы не допустили во время Военной тревоги 1875 года. Более агрессивная заряженность германской элиты тогда означала бы, что в Европе и Евразии не возникла бы полноценная германо-российская система, а Россия со временем утеряла бы свой суверенитет и право на историческое творчество и стала бы частью корпоративного евразийского пространства (возможно, поначалу «мягкого» – по типу перонизма в Аргентине), подпираемого Вторым рейхом с Запада и милитаристской Японией с Востока (кстати, модернизация Японии по прусскому образцу предопределила и сходство судеб обеих стран в XX веке). Знаменитая записка Петра Дурново царю от февраля 1914 г. говорит именно об этом. Тогда уже существовали в России протофашистские деятели и практики (зубатовщина), реальный смысл которых проявился в Европе в межвоенный период. 

Думаю, многое в нашей истории обусловлено тем, что у России не было и нет опции «цивилизационного равнодушия» (см.: Межуев Б.В. Цивилизационное равнодушие // Россия в глобальной политике. 2022. Т. 20. No. 5. С. 61-78.). Мы-то можем оставить Запад в покое на уровне прямых отношений, но, конечно, никак не в плане нашего участия в общих делах человечества (тогда мы перестали бы быть самими собой)! Вот только Запад не готов оставить нас в покое, как если бы уверовал в пророчество Тютчева о том, что «самим фактом своего существования Россия отрицает будущее Запада».

Участвуя в раскладах европейской и мировой политики, а это было неизбежно, мы всегда были вынуждены отстаивать своё право на существование. Пусть даже плодами наших побед в большей мере пользовались те или иные западные партнёры, нет сомнений в том, что история Запада без нашего участия была бы иной и, скорее всего, печальной, если судить хотя бы даже по нынешним трендам в развитии Запада, включая «трансгуманизм» и попытки преодоления биологического детерминизма по части пола.

По пути ли нам с этой Европой, преодолевающей себя? По пути ли нам с США, где объектом разрушительной политики ультралиберальных элит, сделавших, как и большевики в России, ставку на маргинальные слои и демократическую мировую революцию, стала коренная белая Америка со своими традиционными ценностями и верой? Мы всё это видели и прошли через этот тоталитаризм и узнаем его, в какие бы цвета он ни был окрашен и как бы идеологически ни был упакован.

Таким образом, культурно-цивилизационное самоопределение России назрело давно и стало насущной необходимостью. Оно нужно как нашим друзьям, так и нашим недругам, но прежде всего – нам самим. Великая Победа приоткрыла нам завесу над этой тайной, которую, как отмечал Достоевский в своей Пушкинской речи, нам оставил гений великого поэта. Приблизят ли нас к её раскрытию те, кто воюет на Украине? Это должно стать междисциплинарным и, безусловно, публичным проектом, с привлечением широкой общественности, с дебатами в мультимедийном пространстве. Мы, наконец, должны знать, откуда мы, кто мы и в чём смысл нашего существования в этом мире в конкретных исторических условиях.