Кажется, несколько неожиданно для себя самой Россия стала едва ли не главным действующим лицом сирийской коллизии. Позиция Москвы не позволяет легитимировать через Совет Безопасности ООН курс давления на Башара Асада, к чему стремятся арабские страны и поддерживающий их Запад. А сирийская эпопея тесно связана с проблемой Ирана.
Ситуация вокруг Сирии была основной темой конференции «Трансформация в арабском мире и интересы России», которая прошла в Сочи в конце минувшей недели под эгидой ближневосточной сессии международного дискуссионного клуба «Валдай». Учитывая очень представительный состав участников из региона и со всего мира, сочинские дискуссии можно считать рельефным слепком отношения к этой острой проблеме.
Первое впечатление — российская позиция не находит понимания почти нигде. По крайней мере явное большинство арабских участников — кто-то более, кто-то менее жестко и эмоционально — призывали Москву прекратить поддержку официального Дамаска. По доминирующему мнению, судьба правящего режима, по сути, решена, он обречен, вопрос только времени. Соответственно никаких политических и тем более коммерческих выгод от защиты клана Асада Россия уже не получит, ставка бита. Поэтому пора, пока не поздно, встать на «правильную сторону истории» и не препятствовать народной воле, которая, по убеждению значительной части арабских ораторов, почти однозначно состоит в отвержении сирийской власти.
Аргументы российских представителей о том, что Москва в Сирии поддерживает не режим, а принципы урегулирования (нельзя открыто вмешиваться извне, содействуя одной из сторон гражданской войны) и что быстрое свержение Асада приведет к еще большему хаосу, не особенно действовали на присутствовавших.
Примечательно, что при этом в общем анализе происходящего в ходе «арабской весны» участники были почти едины. Очевидно, что от подъема демократических настроений, которые во всех затронутых странах носили объективный характер, в выигрыше повсеместно остаются исламисты. Один из сирийских участников заметил: «Почему все говорят об арабской весне? Это исламская весна, как бы она не стала арабской осенью». Исламистский сценарий мало кому внушает оптимизм, но настрой в основном обреченный — коль скоро они демократически приходят к власти, пусть делают то, что считают нужным. Оценки дальнейшего расходятся. Одни рассчитывают, что исламисты просто быстро докажут свою несостоятельность как управленцы и уступят власть, другие — что они, наоборот, ощутив груз ответственности, будут проводить разумный и умеренный курс. Вторых, впрочем, меньшинство. Решение тяжелейших экономических проблем региона требует очень высокого уровня квалификации, которым новые силы и лидеры явно не обладают.
Наиболее пессимистичные предсказатели (таковые пока единичны) опасаются, что демократическое пробуждение в регионе приведет к ситуации «один человек, один голос, один раз», то есть придя к власти, исламисты ее уже не отдадут. Как мрачно пошутил в кулуарах кто-то из египетских гостей, будущий президент Египта, кандидатуру которого сейчас пытаются согласовать военные и «Братья-мусульмане», имеет все шансы стать египетским Гинденбургом, который проторил дорогу к полной власти нацистам.
По мнению экспертов, в арабских странах едва ли применимы модели политического устройства, существующие в Иране и Турции, мусульманских государствах, которые раньше пережили процесс общественно-политического подъема. Иран слишком связан со специфическим шиитским восприятием ислама, хотя сами иранские специалисты считают, что их схема реализуема в любой стране исламского мира. В Турции, которую чаще рассматривают в качестве образца, демократизация и плавная исламизация шли рука об руку. Однако им предшествовало сначала несколько десятилетий жестко авторитарной светской системы, которая приучала нацию к секуляризму, а затем еще 20 лет постепенного «отпускания вожжей», в течение которых исламские партии адаптировались к практической политике. В арабском мире ни того ни другого не будет. Времени на адаптацию нет в силу обвального характера процессов, а на внедрение светскости железной рукой никто не согласиться — не для этого свергали автократов. Да и вообще исламская идея — новая форма национального обновления каждой из стран Ближнего Востока (когда-то такой формой служил социализм, потом олицетворением национализма стали считать себя сами диктаторские режимы).
Наибольшую тревогу всех без исключения участников вызывает перспектива глубокого раскола между суннитами и шиитами, предпосылки для которого созданы. Геополитическое измерение «арабской весны» нарастало от страны к стране, в Сирии противостояние суннитских монархий Персидского залива и шиитского Ирана, которые стоят каждый за своими «агентами» внутри сирийской военно-политической битвы, уже неоспоримо. Усугубление разлома приведет к воспламенению Ирака, Ливана, Бахрейна, а это чревато уже тотальной дестабилизацией, от которой никто не сможет отгородиться. При этом из дискуссии не создалось ощущения, что кто-то верит в возможность прекратить это противостояние, к нему относятся почти как к неизбежности.
В то же время, если большой раскол все же не произойдет, перспективы геополитической перекройки региона неочевидны. Как отмечали некоторые комментаторы, при всей революционности перемен сложившийся статус-кво не так легко изменить. Так, какая бы власть ни установилась в Египте, разрыв кемп-дэвидских соглашений и отказ от мира с Израилем поставит страну на грань экономической катастрофы. Возможное сирийское руководство будет слишком поглощено внутренними проблемами, чтобы, например, попытаться отвоевать Голанские высоты, и т.д. Что касается демократизации, то удивительный феномен происходящего состоит в следующем: она пока не затронула самые традиционалистские и консервативные режимы Персидского залива, которые удивительным образом превратились в глашатаев перемен в других странах. Возможно, как раз для того, чтобы канализировать внутреннее напряжение вовне.
Западные участники сочинской конференции высказывали больше сомнений, чем арабские. Общее впечатление: остановить ход событий невозможно, но что-то идет не так, и активное втягивание опасно. Воспроизводство в Сирии ливийского варианта, кажется, не вдохновляет никого. Равно как и иракский сценарий действий в обход СБ ООН. Отсюда стремление все-таки привлечь Москву — чтобы обеспечить легитимность и разделить ответственность. Одно из прозвучавших предложений: Россия могла бы стать гарантом интересов и безопасности меньшинств в Сирии, Ливане, Египте — алавитов, христиан, армян, курдов, коптов и пр. Все они крайне опасаются краха режима Асада (а он представляет откровенно привилегированное меньшинство) и мести суннитского большинства. Так что в этом случае Москва могла бы занять позицию и морально верную, и политически перспективную.
Если попытаться суммировать впечатление от дискуссии в том, что касается России, то вывод можно сделать примерно следующий. Несмотря на массированную критику, Москва поступила правильно, не пойдя, как в случае с Ливией, соглашательским курсом, тем самым она, по сути, подняла ставки. Оказалось, что без России делать что-либо рискованно, и как бы ни клеймили российский подход, игнорировать его невозможно. Теперь, однако, пора его корректировать, просто «уход в отказ» уже ничего не даст, кроме эскалации гражданской войны. Все участники говорили, что Россия в состоянии сыграть ключевую роль в том, чтобы склонить Дамаск к какому-то переходному компромиссу. Арабские участники вообще не раз подчеркивали, что с момента распада СССР и исчезновения баланса влияния на Ближнем Востоке возможности для решения проблем сократились, так что если бы Россия могла играть балансирующую роль, она была бы востребована.
В общем, предположения, что Россия окончательно теряет Ближний Восток, преждевременны. Ниша для Москвы там остается, но ее заполнение требует гибкости и творческого подхода, что Россия проявляет совсем не всегда. Впрочем, по итогам дискуссий можно сделать и еще один вывод: Ближний Восток вступил в эпоху фундаментальных и необратимых изменений, итог которых не известен сегодня никому. Идеология продвижения демократии, распространявшаяся с Запада, по сути, победила, однако в своей исламской форме, а главное — демократизация внутри обществ сопровождается и демократизацией всей международной среды. Так что великие державы, полагавшие, что именно они будут управлять этими процессами, все чаще сталкиваются с эмансипацией прежних объектов политики и их желанием стать субъектами. А вот как эти субъекты себя поведут хотя бы в среднесрочной перспективе, сказать сегодня не может никто.
