С момента принятия резолюции СБ ООН 1973 по Ливии прошло два месяца, ситуация на месте зашла в состояние пата, но в отношении к происходящему российского правящего тандема ничего не изменилось. Дмитрий Медведев по-прежнему держит дистанцию (воздерживается) и на призыв Муамара Каддафи созвать Совет Безопасности для обсуждения «агрессии крестоносцев» не реагирует. Владимир Путин снова резко критикует вмешательство во внутренние дела кого бы то ни было, не жалея своего специфического красноречия.
Если отвлечься от личностных различий и сопутствующих обстоятельств (прихотливые маневры в преддверии решения о 2012 годе), то несовпадение позиций Путина и Медведева демонстрирует два различных подхода к международным делам. Один является традиционным, второй, следуя моде, можно назвать постмодернистским.
Традиционный взгляд Владимира Путина исходит из наличия неких правил и принципов, соблюдение которых и делает (по крайней мере, всегда делало) политику цивилизованной. Если установлено, что государственный суверенитет неприкасаем, то не нужно пытаться «взломать» его, сколь бы благородными мотивами это ни объяснялось. Иными словами, как говорилось в популярном советском фильме, не надо как лучше, надо как положено. Потому что результат все равно будет отрицательным, одно нарушение закона влечет за собой необходимость делать это снова и снова. И количество созданных проблем превышает число решенных. Можно удалить зловредного диктатора, но издержки для всей международной системы превысят дивиденды (см. Ирак). И эта самая международная система воспринимается как целостная, всякое действие влечет за собой цепную реакцию.
Дмитрий Медведев больше склонен следовать новым веяниям, согласно которым ценности выше принципов, а при этом все относительно. Веяния эти засквозили после окончания «холодной войны» с ее жесткими правилами поведения.
Суверенитет более не является охранной грамотой, если речь идет о массовом нарушении прав человека. Правда, критерии «массовости» довольно расплывчаты, они могут меняться от случая к случаю. Но это не служит препятствием, поскольку ценностный подход тем и отличается от классического, что базируется на оценке, а она по определению субъективна.
Из этого вытекает и иное восприятие мировой политики: это не единая система, где действуют жесткие законы, а совокупность конкретных случаев, на каждый из которых требуется конкретный ответ. И может статься, что в схожих ситуациях реакция получается разная, если не противоположная.
Последнее более чем наглядно проявляется на Ближнем Востоке, где поведение ключевых игроков непоследовательно. В Ливии посланцы мирового сообщества с одобрения арабских стран поддерживают оппозицию против местного диктатора. В Бахрейне Саудовская Аравия вкупе с еще несколькими монархиями Персидского залива оппозицию подавляет при неучастии или негласном одобрении западных стран. В Йемене те же монархии пытаются добиться управляемой смены власти: побудить президента уйти, но и не дать разгуляться исламистской оппозиции. Запад смотрит на это индифферентно. Наконец, в Сирии, наверное, самой важной из всех стран, охваченных беспорядками, масштаб насилия растет, но о вмешательстве никто даже не заикается. Хотя, казалось бы, внешние игроки должны быть куда больше озабочены исходом сирийского противостояния, чем ливийского.
Конечно, двойной стандарт был, есть и будет всегда, и стерильного соблюдения каких-то норм и универсальных критериев не бывает. Но нынешние политические обычаи запутывают ситуацию еще больше, направляя усилия на второстепенные цели.
Завязнув в Ливии, отнюдь не основной стране региона, западные державы сузили себе пространство для маневра в смежных государствах.
Так же как в свое время, направив всю мощь на Ирак, Соединенные Штаты поразили ложную цель, закрыв себе возможность силовых действий в отношении Ирана, да еще и усилив его позиции за счет уничтожения главного недруга Тегерана — Саддама Хусейна.
Ценностный подход уменьшает количество политико-дипломатических вариантов. Когда режим Каддафи был оценен в качестве антигуманного и преступного, остался только язык ультиматумов и силы. Забавно, что сначала была принята резолюция СБ ООН, в соответствии с которой другим странам предписывалось не принимать ливийского диктатора. Следующая резолюция буквально через несколько дней требовала от него отказаться от власти. Но пути отступления ему были отрезаны прошлым документом.
Сирийская ситуация тоже показательна. События в Сирии начали набирать обороты вскоре после начала военной кампании против Ливии. На вопросы скептиков, зачем европейские страны ввязались в боевые действия, чиновники тогда отвечали, что не было другого выхода: Каддафи грозил устроить резню в Бенгази. Скептики задавали следующий вопрос: а почему тогда европейская дипломатия — либо ЕС, либо отдельных стран — бездействует в Дамаске, пока еще есть другой выход и можно попытаться обойтись без кровопролития? На это никакого ответа не поступало. В результате все дождались, когда обстановка и там перешла грань, а теперь все заявляют о готовности «очень быстро» ввести санкции против Сирии.
Владимир Путин видит Россию по-прежнему глобальным мировым игроком, который должен отстаивать классические принципы мироустройства, защищаясь при этом от потенциального вмешательства в его собственные дела. Дмитрий Медведев не считает, что России надо играть во все игры, идущие вокруг, а вместо защиты принципов предпочитает отстаивание текущих интересов.
Скажем, позиция по голосованию в ООН была сугубо прагматична: зачем рисковать налаживающимися отношениями с западными партнерами ради Каддафи, который уже не жилец (политический труп, как сообщил кремлевский источник). К тому же, заблокируй Москва резолюцию, все с облегчением бросились бы обвинять ее в том, что она виновна в крови повстанцев Бенгази.
Позиция президента более современна и соответствует реальности начала XXI века. Позиция премьера старомодна. Правда, международные отношения — вещь консервативная, и популярные веяния не всегда отражают реальное направление развития системы.
