С теми аналитиками и публицистами, которые находят в разразившемся мировом кризисе положительные моменты, трудно согласиться на эмоциональном уровне. Но один позитивный фактор действительно имеет место. Кризис заставил не только мобилизовать материальные и интеллектуальные ресурсы, но и всерьез задуматься над тем, как изменится экономика в целом и что надо скорректировать, чтобы обеспечить ее дальнейшее развитие.
Вполне возможно, что антикризисные меры как заложники инерционного мышления бьют мимо цели и потребуется принять совершенно иные решения, опирающиеся на другую парадигму анализа экономической материи. Ведь каковы бы ни были предположения о причинах наступления кризиса, все мы понимаем, что послекризисная экономика будет другой. Какой же?
ТРЕБУЕТСЯ НОВАЯ ПАРАДИГМА
Существующая вероятность опасного расхождения реальности и ожиданий заставляет занять активную позицию в формировании будущей модели экономики не только академических ученых, но и тех, кто глубоко погружен в хозяйственную среду и в какой-то степени влияет на ее жизнедеятельность, т. е. представителей бизнеса. Именно благодаря такой погруженности сила воздействий (если не сказать ударов) кризиса оказывается гораздо чувствительнее, а потребность в его позитивном осмыслении ощущается острее. Вообще, рискну предположить, что неожиданность наступления кризиса есть плата за наше нежелание видеть и объективно оценивать накапливающиеся количественные изменения, сдвиги экономического уклада, кардинально меняющие качественные характеристики всей социально-политической системы.
Человечество не впервые сталкивается с подобным системным вызовом, который возникает именно как результат эволюционного развития и инкорпорирования вынужденных или желанных инноваций в организацию экономической жизни. Популярный журнал недавно насчитал полтора десятка «знаменитых» кризисных ситуаций, начиная со строительства Панамского канала. Но если иметь в виду кризисы цивилизационного масштаба, то, скажем, переход от натурального хозяйства к рынку был столь же драматичным и «неожиданным», хотя ситуация и не воспринималась как катастрофа в силу самого масштаба мировой экономики. Тем не менее в основе кризисов, как правило, лежит неадекватность устоявшихся представлений реально складывающимся экономическим отношениям.
Вот и сейчас речь идет о переходе к принципиально иной парадигме представлении об экономических процессах, что автоматически ведет к необходимости принципиально иных механизмов их регулирования. Основную черту такой парадигмы можно было бы связать с концепцией глобальной интернационализации, которая представляет собой соединение глобализации как общей тенденции активной экспансии экономических систем за пределы национальной экономики с интернационализацией как процессом включения агентов экономической деятельности в транснациональную кооперацию. На наших глазах этот процесс, который осуществляется главным образом путем слияний и поглощений, принял колоссальные масштабы. За последние 10 лет подобные сделки в среднем за год составили не менее 40 %.
Глобализация современной экономики началась не сегодня и имеет весьма сложную структуру. Ее ядром служит мегаэкономика, которая начала формироваться в последней четверти ХХ века. Взаимосвязи между национальными экономиками становятся настолько сильными, что вся совокупность действует как внутренне дифференцированное, постоянно меняющееся и сопровождающееся конфликтами, но вместе с тем единое целое. Предпосылками служат возникновение новых информационных технологий, значительное увеличение объемов трансграничного перемещения капиталов, технологий, знаний и людей, масштабное расширение товарных и финансовых рынков.
ТЕОРИЯ И МОДЕЛИ
Для теоретического обоснования глобальной интернационализации экономики нет необходимости выстраивать новые модели. Скорее нужно посмотреть на уже имеющиеся и общеизвестные – вспомним, например, модель «волн Кондратьева», показывающую закономерность появления кризисных явлений в экономике. Однако за этим, можно сказать, очевидным выводом стоит более фундаментальная посылка: для предсказания поведения экономической системы ее следует рассматривать только как глобальную гиперсистему. Математики гораздо позже предложили аппарат, который позволяет провести формальный анализ таких систем – так называемую теорию фракталов.
Насколько эта теория приложима к анализу экономики, выходит за рамки данной публикации. Важно лишь подчеркнуть, что подход к экономике как упорядоченному множеству хозяйствующих субъектов и институтов, обеспечивающих их функционирование, является в ней лишь частным случаем. Гипотеза фрактальности предполагает, что экономика имеет различные уровни и, несмотря на все происходящие изменения, величина неоднородности на протяжении достаточно больших периодов времени сохраняется.
Можно утверждать, что чем быстрее протекают процессы интернационализации, тем скорее сглаживаются возникающие турбулентности. Кризисы, таким образом, являются не только детерминантами накапливающихся противоречий в процессе интернационализации агентов экономической деятельности, но и в определенной мере выступают в роли модераторов их разрешения.
С этой точки зрения нынешний кризис поспособствует созданию таких фракталов современной экономики, как локальные региональные общие рынки – в Европе, Америке, на Ближнем Востоке. Помимо свободного перемещения товаров, они гарантируют и свободное передвижение рабочей силы, финансов, общие правила при покупке и аренде недвижимости, приобретении акций, а также равные условия при пользовании услугами страхования, образования, здравоохранения, найма на работу.
В целом, как следует из теории, фрактальные образования создают дополнительные стимулы и возможности интернационализации не только экономической, но и иной, в том числе управленческой, деятельности. Появившиеся сейчас предложения о создании наднациональных органов регулирования рынка, если они даже и будут реализованы в том или ином виде, вряд ли дадут ожидаемый эффект – скорее можно рассчитывать на интеграционные связи региональных систем регулирования социально-экономических отношений. Только благодаря проявляющейся тенденции углубления и расширения этих связей можно избежать такого сценария развития мировой системы, в соответствии с которым меж- и внутристрановые конфликты преобладают, протекционизм определяет экономическую политику, в результате чего суверенные дефолты перестанут носить экстраординарный характер.
ГЕОПОЛИТИЧЕСКОЕ ИЗМЕРЕНИЕ КРИЗИСА
Первым следствием из «теоремы» о глобальной интернационализации, формирующим представление о посткризисной экономике, становится ее геополитическое измерение. Геополитический фактор всегда играл фундаментальную роль в стратегических планах развития социально-экономической системы. Однако в новых условиях, которые складываются в результате реализации антикризисных мер, национальные границы экономики утратят свое значение: мировой рынок приобретет универсальный характер.
Было бы тривиально просто сказать, что, скажем, страны БРИК (Бразилия, Россия, Индия, Китай) из разряда развивающихся перейдут в обозримом будущем в число развитых. Однако этот факт существенно изменит геополитическую картину мира. В определенном смысле положительная сторона кризиса состоит в том, что пропала интрига относительно будущего развития.
Возможно, это случайность, но именно в 2008 году Нобелевская премия по экономике была присуждена Полу Кругману за работы, объясняющие специализации различных стран в международной торговле при неполной конкуренции. Современные технологии (компьютеры + Интернет + мобильная связь + информационные системы) полностью изменили общую картину экономического обмена, соединив в каждой точке мирового рынка пространство и время. Проще говоря, сделки как процесс реализации экономических интересов потеряли привязку к конкретному месту производства товаров либо услуг, а продавец (конечно, не всякий) стал вендором, реализующим не столько товар, сколько бренд, ориентирующий потребителя на узнаваемый продукт и позволяющий ему тем самым не теряться в мире альтернативных продуктов.
Конкурентоспособность становится единственным основанием права присутствия на рынке. Еще до кризиса стало заметно, что точки роста конкурентоспособности лежат в технологических кластерах. Они представляют собой сквозные технологии, которые благодаря универсальности обладают высоким мультипликативным эффектом, воздействующим на весь производственный процесс – от проектирования и конструирования до выпуска и доведения до потребителя. Возможно, придавая технологиям ключевую роль в развитии экономики, в особенности в условиях кризиса, новая администрация США даже планирует учредить должность директора по технологиям.
Отличительной особенностью технологических кластеров служит то, что образующие их конкретные технологии находят применение в самых разных отраслях, повышая тем самым уровень национальной конкурентоспособности. Не случайно в последнее время экономику за рубежом стали рассматривать сквозь призму кластеров, а не через традиционную группировку компаний, отраслей или секторов. Кластеры лучше согласуются с самим характером конкуренции и источниками достижения конкурентных преимуществ. Большинство участников кластера не конкурируют между собой непосредственно, так как они обслуживают разные отрасли. Государственные и частные инвестиции, направленные на улучшение условий функционирования кластера, приносят пользу сразу множеству субъектов экономической деятельности. И, между прочим, меньше всего пострадали от кризиса именно кластеры: кризис, так сказать, расчистил им дорогу для победоносного завоевания рынка, как такового, независимо от региональных и национальных границ.
Поэтому пресловутый decoupling (отвязка мировой экономики от американского цикла), конечно, еще не произошел, но глобальная интернационализация ведет национальные экономики по этому пути точно и уверенно, как любая объективно действующая закономерность. Кризис просто ускорил данный процесс. Кстати, практический вывод из этого, казалось бы, теоретического посыла состоит в том, что страны БРИК да и вообще регион Юго-Восточной Азии перестанут быть лишь местом размещения массового производства, а станут равноправными и, самое главное, равнозначными участниками процесса производства, инновационного развития, продажи конкурентоспособной продукции.
Противопоставление Запада и Востока потеряет экономический смысл (правда, не так быстро, как хотелось бы), а геополитические мотивы в решении проблем развития национальных экономик уступят место сигналам макрорегиональных общих рынков, обеспечивающих скоординированное развитие. Скорее всего, придет осознание того, что рост национального ВВП менее важен для государства, чем отсутствие дисбалансов в его положении на мировом рынке. Так что апокалиптические прогнозы (крах американской, европейской, российской и других экономик) являются издержками традиционного мышления.
В основе интернационализации лежит перелив капитала, технологий и труда. С этой точки зрения российская экономика демонстрирует значительное отставание от развитых стран. Прежде всего ее характеризует низкая активность национальной хозяйственной системы в проведении собственной политики интернационализации.
Объяснение этому – слабость финансовой базы, низкая инновационная составляющая производства (до 70 % продукции предприятий машиностроения выпускается на протяжении 15 лет!). В то же время – настороженность и искусственные препятствия, создаваемые для российских компаний в других государствах.
В отличие от многих стран, участие которых в процессе интернационализации связывается с выходом их производителей на мировой рынок, Россия в ходе данного процесса открывала свой рынок. Это обстоятельство играет по настоящее время коварную роль: раз есть свой рынок, не нужно выходить на мировой, что ведет к ослаблению конкуренции и своеобразному «колониализму». Не потому ли нынешний кризис особенно болезненно сказывается в России?
Вместе с тем участие российской экономики в международной интернационализации просто неизбежно. По территории России проходят два евро-азиатских транспортных коридора – Транссиб и «Север – Юг», панъевропейские коридоры № 2 и № 9, а также густая сеть действующей и строящейся трубопроводной системы. Сюда же следует отнести и участие России в решении энергетических проблем в Европе. Принятая Правительством РФ стратегия развития энергетики на ближайшие 10 лет предполагает значительное увеличение производства электроэнергии на базе современных технологий и повышение экспортной составляющей в структуре ее продаж. Одновременно программа предусматривает широкомасштабные мероприятия по внедрению энергосберегающих технологий – в России энергоемкость производства в три раза выше, чем в развитых странах. Это открывает нишу для взаимовыгодного «бартера»: энергия в обмен на энергосберегающие технологии.
ГОСУДАРСТВО И БИЗНЕС НА ФОНЕ КРИЗИСА
Конечно, может показаться соблазнительной попытка преодолеть кризис путем отказа от сложившихся тенденций и трендов или даже противодействия им. Однако этот путь заведомо обречен на провал. Гораздо продуктивнее использовать его для кардинального пересмотра подхода к анализу социально-экономических процессов.
Наиболее важным представляется изменение взглядов на роль и место государства в экономике. Уходят в историю концепции государства как «ночного сторожа», как источника «всеобщего благоденствия» и др., а их место занимает конструкция «государство-партнер», и партнер прежде всего бизнес-сообщества.
Надо признать, что история взаимоотношений бизнеса и государства не простая, в особенности в России. Был период, когда наше государство относило предпринимательство к преступной деятельности. Затем оно поделилось собственностью с каждым, кто готов был начать свое дело, став основным источником становления бизнеса. За одно десятилетие российский бизнес прошел целую эпоху. В памяти живы и карикатурные образы «новых русских», и финансовые пирамиды, и разорившиеся банки, и печально знаменитый дефолт. Государство по отношению к бизнесу этого переходного состояния тоже выступало в различных амплуа – от отца-благодетеля до зловещего злодея.
Сейчас мы стоим на пороге перемен, и не только у нас в стране. Посмотрите, в какой тесный блок вступил американский бизнес с государством в борьбе с терроризмом или в преодолении нынешнего спада. Не случайно при построении различных индексов, характеризующих экономику страны, например индекса конкурентоспособности, который ежегодно публикуется лозаннской бизнес-школой IMD, в равной степени учитываются и расходы на ведение бизнеса, и эффективность государственного аппарата. Для России первый из этих показателей на порядок превосходит второй – по крайней мере пока.
Если обратиться к теории, то мы и там найдем большое разнообразие моделей, определяющих положение бизнеса в экономической системе. Со времен Адама Смита, который первым усомнился в безграничной мудрости государственных мужей по распоряжению имеющимися ресурсами, было выстроено немало концепций. Классическая либеральная доктрина отводит государству роль «ночного сторожа»: оно устанавливает правила поведения на рынке и следит за их строгим соблюдением. Разумеется, правила устанавливаются не просто по желанию либо капризу власти. Они сообразуются опять-таки с поведением рынка, т. е. с тем, как осуществляются сделки, как распределяются доходы, сколько средств вкладывается в производство, сколько потребляется и т. д.
Даже в устоявшейся исконно рыночной экономике взаимоотношения государства и бизнеса подвергаются регулярной ревизии. Чаша весов, на которых взвешивается вклад в экономику государственного управления и предпринимательского старания, периодически склоняется в ту или иную сторону. Советская экономика, где роль государства была доведена до предела, убедительно показала бесперспективность этого пути.
Но в условиях кризиса повсеместно вновь заговорили об усилении государственного вмешательства в экономику, о построении так называемой властной вертикали, о равноудаленности бизнеса от центра принятия государственных решений и т. п. Энтузиазм, который вызывают эти лозунги у чиновников, всегда имевших в России огромную власть, понятен. Однако не ясно, на каком фундаменте будет построена новая модель отношений государства и предпринимательского сообщества. Кризис, по-существу, примирил «государственников» с «либералами», потому что привел и тех, и других к выводу: противопоставление друг другу государства и бизнеса давно исчерпало себя, уступив место партнерским отношениям.
Как это ни покажется странным на первый взгляд, но такой подход легче реализовать в нашей экономике, которую по инерции всё еще называют переходной. Несмотря на значительные усилия по разгосударствлению хозяйственной системы, либерализации законов, регулирующих отношения между властью и субъектами экономической деятельности, надежды на государство как чуть ли не единственный институт, обеспечивающий соблюдение общественного интереса, все еще велики. Не бороться надо с этими представлениями, какими бы иллюзорными они ни казались, а направить их в конструктивное русло. Сейчас для этого сложились вполне подходящие условия.
Представляется, что стратегическая цель состоит в построении динамично развивающейся социально ориентированной экономики, органично вписанной в международное разделение рынка производства, капитала и труда. При этом главной ее целью становится обеспечение устойчивого развития. Тем самым закрепляется переход от мобилизационной экономики «осажденной крепости» к экономике партнерства и сотрудничества, подчеркивается требование включения российской экономики в мировую хозяйственную систему.
Вопреки распространенным представлениям, у бизнеса и государства в настоящее время появляется все больше общих, совпадающих интересов. Так, и для государства, и для бизнеса решение задачи консолидации является не просто управленческой проблемой – крупным субъектом экономической деятельности проще управлять. Это напрямую связано с возможностью развития.
Нужно оговориться, что путь сотрудничества государства с бизнесом отнюдь не прямолинеен. Главная трудность заключается в налаживании институциональных механизмов участия зависимой стороны (бизнеса) в установлении правил своего поведения. Тут есть соблазн и расширения предела собственного усмотрения, и облегчения бремени участия в решении вопросов, далеких от интересов бизнеса, и предусмотрительного уклонения от санкций за нарушения, и многое другое. Кризис может сыграть роль своеобразного катализатора.
Ведь его основная причина – это проблемы регулирования рынка, как мирового, так и национального. Вот почему никакая реструктуризация, в том числе и глобальная – капитала, инвестиций, кредитов, фондов, прав, требований, обязательств, залогов, долгов, активов, акционерных долей, сделок и т. п., в полной мере не дает долговременного эффекта, если принципиально не изменить подходы и механизмы государственного вмешательства в экономику. Только реструктуризация институтов, в особенности институтов развития, способна вывести экономику из кризиса.
Государство в традиционной парадигме – это регулятор. И даже в такой роли оно все чаще прибегает не к прямому предписанию участникам рынка, а выдвигает т. н. поведенческие условия.
В новой парадигме государство – активный участник рыночных отношений, субъект экономической деятельности. Именно реализация данной схемы – случайно либо преднамеренно – привела к созданию госкорпораций. Особое положение этих структур подтверждается высокой степенью самостоятельности их деятельности, выведенной из-под государственного управления и контроля. Но в любом случае госкорпорации стали субъектами рыночных отношений, существенно сблизив тем самым государство и предпринимательство.
Надо прямо сказать, что такое новообразование породило опасение массового огосударствления частных корпораций, но не путем национализации, а, так сказать, госкорпоративизации. Преодолением (упреждением) этой угрозы со стороны бизнес-структур могла бы стать тактика инкорпорирования своих активов (или их части) в госкорпорации с условием обмена госинвестиций на участие в прибылях. В таком виде это не прямое бюджетное финансирование частного бизнеса, а частно-государственное партнерство – механизм, получивший в последние годы большое распространение.
ПРОМЫШЛЕННАЯ ПОЛИТИКА И КРИЗИС
Кризис не только вносит кардинальные поправки в наши представления об экономике мегауровня, но и требует пересмотра принципов функционирования экономических механизмов на макро- и микроуровне. В силу своего глобального характера кризис заставляет изменить основные направления использования и развития научного, технического и индустриального потенциала страны, что обычно называется промышленной политикой. Ее принципиальной особенностью в послекризисной России является разительный контраст между количеством промышленных предприятий и качеством их вклада в экономику страны.
Поскольку генеральной целью экономической политики России на ближайшую перспективу должно стать включение ее товаропроизводителей в мировую экономику, промышленная политика призвана устранить противоречие между производством и потреблением: производить товары не потому, что имеется много производственных мощностей, а потому, что есть много желающих их приобрести.
Конечно же, продукция некоторых российских предприятий не только не уступает, но и превосходит своих конкурентов, однако сам по себе продукт производства – это еще не товар, пользующийся спросом. Конъюнктура рынка – соревнование не только потребительских свойств тех или иных изделий, но и издержек их производства, включаемых в себестоимость, затрат труда, уровня инноваций и многого другого. Государственная промышленная политика как раз и создает базу, прежде всего законодательную, для повышения сравнительного уровня российского товаропроизводства.
Национальная промышленная политика конкретизирует общие установки социально-экономического развития страны в организационных, правовых, производственных механизмах жизнедеятельности хозяйствующих субъектов. Исходя из задач, стоящих перед экономикой России на ближайший период, а также принимая во внимание состояние ее промышленного потенциала, промышленная политика могла бы формироваться на основе концепции кристаллизации разномасштабных производственных систем.
Приходится признать, что для переходной экономики, как называют народнохозяйственный комплекс России последнего десятилетия, многие как будто известные решения приходится искать заново. Писать экономическую политику с чистого листа намного проще, чем модифицировать сложившуюся систему общественных отношений. Но было бы лицемерием, входя в новую эру, перечеркнуть все, что сделали предыдущие поколения, посчитав наследство за отягощающий груз, не позволяющий достичь новых высот. Думается, что ни один политик, претендующий на место национального лидера, не может взять на вооружение столь высокомерный взгляд на прошлое.
Мы опираемся на все, достигнутое трудом граждан огромной страны, для того, чтобы использовать это для развития не вопреки, а в соответствии с общими законами экономического роста и вместе с партнерами-конкурентами.
Другое дело, что состояние каждой национальной экономики характеризуется слишком многими параметрами, чтобы можно было составить некий единый алгоритм. Выбор такого алгоритма – за национальной промышленной политикой, вытекающей из общей национальной экономической политики.
Ее формирование – прерогатива государства. Кризис, как уже сказано выше, изменил положение государства относительно бизнеса, сделав их партнерами. Теперь эти партнерские отношения нужно распространить и на процесс разработки политики промышленного развития. Именно потому, что бизнес лучше знает и тоньше чувствует суть рыночной экономики, его роль в этом процессе становится главенствующей – ведь действительно существует опасность, что чиновники так выстроят приоритеты и выберут такие механизмы их реализации, что результат окажется совсем не тот, на который рассчитывали.
Так что дело не в словах, а в существе дела: какие цели надо ставить перед промышленным комплексом, как выстроить систему приоритетов, как претворить их в жизнь, какие задействовать механизмы и, наконец, как распределить роли между субъектами экономической деятельности в этом процессе. Такие вопросы необходимо решать совместными усилиями бизнеса и государства.
ФИНАНСОВЫЙ РЫНОК, БАНКИ И ИНСТРУМЕНТЫ В СВЕТЕ КРИЗИСА
Одним из самых важных инструментов глобализации явилось опережающее экономический рост развитие мирового финансового рынка. Стало возможным говорить о финансовой глобализации, играющей ведущую роль во всех глобальных процессах. Ее воздействие на т. н. реальный сектор экономики сказалось главным образом в бурном развитии процессов интернационализации финансовых инструментов, так что даже появился термин «турбокапитализм».
Надо думать, вследствие этого главным субъектом кризиса стала мировая банковская система. Исчез целый институт, характерный для ее развития на протяжении последних десятилетий, – глобальные инвестиционные банки. Не потому ли катастрофу в американской экономике в 1929 году называют хоть и великой, но – депрессией, а сейчас говорят о кризисе, втянувшем в «сжимающую» воронку спада всю мировую систему?
Поток публикаций и в научной, и в деловой печати довольно подробно охарактеризовал практически все аспекты вынужденной реструктуризации банковской системы, которая позволит финансовым институтам не только выжить, но и приобрести новые качества, отвечающие требованиям современного глобального рынка. С этой точки зрения приходится вспомнить, что банки являются особым механизмом, осуществляющим прямые связи во всей цепи экономических отношений. А значит, они не могут остаться в стороне от интернационализации экономических процессов, определяющей развитие любой социально-политической системы.
Банковская интернационализация в послекризисных условиях, по всей видимости, значительно усилится. Ее принципиальная особенность определяется тем, что привлечение финансовых ресурсов и их концентрация на тех или иных направлениях будут в значительной степени определяться кооперационными связями в мировом разделении производительных сил.
Только успешное решение этой непростой задачи позволит обеспечить закрепление и расширение собственного сектора на внутреннем рынке, а также активную экспансию национального производителя вовне. По сути, банки приобретут не только финансовые, но и производственные функции, поскольку станут инструментом переориентации производства на выпуск конкурентоспособной продукции. Это, в свою очередь, потребует разработки инновационных проектов, внедрения и скоростного трансферта высокопроизводительного оборудования, высоких технологий, жестких стандартов и т. д.
Благодаря этому банки, по существу, превратятся в инфраструктурные (инвестиционно-финансовые) кластеры, дифференцированные по отраслям: инвестиционно-промышленные, аграрные, сервисные, торговые и пр. Общая архитектура банка будет иметь сетевой характер. Ценность же сетевого продукта заключается не только и даже не столько в его физических и функциональных свойствах, сколько в отношении к нему потребителей. Именно они сообщают такому продукту внутреннюю ценность, отражением которой является его рыночная стоимость. Благодаря использованию современных информационных технологий постепенно вся экономика становится сетевым продуктом.
Ясно, что в процессе формирования таких кластеров произойдет значительное укрупнение банков за счет как поглощения и слияния, так и органического роста. Количество кэптивных расчетно-кассовых центров, которые сейчас присутствуют в финансовой системе под видом банков, сократится обратно пропорционально числу крупных транснациональных структур, работающих на рынке. В то же время появление финансово-инвестиционных кластеров решит застарелую проблему ориентации банковской деятельности на оказание либо универсальных, либо специализированных услуг, объединив в себе и те, и другие, поскольку в рамках кластера такое разделение просто теряет смысл. Возможно, наличие этой тенденции в антикризисной борьбе объясняет, почему она одинаково актуальна как для банковской системы России, которая, по общему признанию, весьма слабо развита, так и для крупнейших западных банков, снабженных длинной и положительной кредитной историей.
Передовая роль банков как инфраструктурных кластеров в глобализированной экономике будет состоять в том, чтобы оптимизировать распределение рисков в процессе реализации инвестиционных проектов, на которые будут возложены задачи развития любой социально-экономической системы и всех их подсистем. Стратегическое управление, которое осуществляется в рамках таких производственно-финансовых кластеров, будет состоять в сегментировании рынков, а не просто в диверсификации производства.
Для привлечения ресурсов развития распространение получат вместо IPO фонды прямых инвестиций (ФПИ) как более прозрачные и контролируемые формы, объединяющие проектный подход с инвестиционным. При этом создание транснациональных ФПИ позволит более эффективно решить задачу унификации мировых финансовых рынков, которая рассматривается как способ выхода из разразившегося кризиса.
Структура самого финансового рынка примет полицентрический характер: все больше национальных валют будут участвовать в сделках вслед за выросшей динамикой товарообмена, так что понятие финансового центра утратит особое, тем более привилегированное, значение. И лабильность инвестиций вырастет настолько, что объем капиталовложений в экономику потеряет индексное значение, а показателем развития станет глобальная открытость рынка.
Как это ни покажется странным, но подобное изменение сократит возможности надувания финансовых «пузырей» – ведь сейчас они возникают именно на отдельных рынках, хоть и временно, но рассматривающихся изолированно от общей картины мирового рынка. Число и объем проектов будет возрастать в геометрической прогрессии – прежде всего за счет инновационного фактора. Индустриальное освоение одних только нанотехнологий, к примеру, потребует гигантских средств: достаточно посчитать, сколько потребовалось вложений в развитие мобильной связи – самый известный пример приложения этих технологий.
РЕСУРСНАЯ ЭКОНОМИКА – ЭКОНОМИКА ОБРАЩЕНИЯ РЕСУРСОВ
Говоря о последствиях кризиса, нужно сказать о том, что он опустил экономику на землю, вернув ей первоначальный смысл – обращение материальных ресурсов. Гипертрофированное развитие финансового сектора привело к представлению о нем как самодостаточном институте экономического развития. Кризис развенчал это заблуждение и напомнил, что фундаментальным фактором устойчивого функционирования и развития любой экономики являются материальные ресурсы. Для России такой возврат особенно важен, поскольку, несмотря на усиленное декларирование отказа от сырьевой экономики, сохраняется инерционный сценарий экстенсивного развития экономики.
Между тем экономический форсайтинг показывает, что этот путь в конечном счете оказывается тупиковым. Увеличение в геометрической прогрессии затрат на добычу и транспортировку сырьевых ресурсов вынуждает искать новые средства оптимизации экономики ресурсов. Выход один: необходимо задействовать инновационные механизмы, направленные на поиск и внедрение новых, в том числе высоких, технологий переработки сырья, осуществить на деле переход к принципиально иным подходам использования ресурсов, обеспечивающим многократное повышение уровня глубины и полноты их переработки. Наконец, нужно изменить качественные характеристики кадрового потенциала за счет обученных и переобученных рабочих, инженеров, управленцев, готовых и умеющих работать в новых условиях.
Инновационная идеология должна быть ориентирована на кардинальное изменение сложившегося консервативного мышления и нацелена на сбережение ресурсов за счет обеспечения полноты их использования и утилизации отходов. Достаточно напомнить тот факт, что так называемые хвостохранилища горнопромышленных предприятий содержат сырья больше, чем его добывают вновь!
Сырьевая ориентация экономики России в том виде, как она сложилась к настоящему времени, – это не только тотальная бюджетная зависимость от цены нефти и газа на мировом рынке, но и пренебрежение возможностями обращения сырьевых ресурсов от их добычи до использования потребителями и воспроизводства самой сырьевой базы. Как следствие, в промышленной политике центр тяжести перенесен на энергоресурсы. Между тем каждый баррель переработанной сырой нефти увеличивает добавленную стоимость в два раза и более.
Голландская болезнь угнетающе действует на российскую экономику еще и из-за слабости системы обращения ресурсов. Достаточно сказать, что даже само понятие такой системы в российском законодательстве отсутствует (для сравнения: законом определено понятие лекарственного обращения). В то же время Стратегия национальной безопасности РФ, утвержденная Советом безопасности РФ, в качестве важнейшего приоритета внутренней экономической политики закрепила рациональное природопользование и экологию.
Переход ресурсоперерабатывающих отраслей на новые технологии решает еще одну, можно сказать общецивилизационную, задачу: сохранение среды обитания и соблюдение экологических требований в хозяйственной деятельности. Не случайно именно сырьевой фактор положен в основу концепции устойчивого развития экономики, выдвинутой учеными мирового уровня и поддержанной правительствами большинства развитых стран, в том числе и России.
Надо обратить внимание и на тот факт, что концепция социальной ответственности бизнеса в широком понимании, которая сейчас приобретает все более громкое звучание, должна предусматривать бережливое отношение к природным ресурсам. Тем более что такое отношение определяет эффективность всей экономической системы.
Наконец, решение проблем рационального развития экономики ресурсов вплотную связано с позиционированием России на мировом рынке. По настоящее время положение нашей страны на европейском рынке определяется статусом исключительно как поставщика энергетических ресурсов (в первую очередь нефти и газа). Между тем индекс Reuters/Jefferies CRB включает 19 видов сырьевых товаров.
В свое время СССР оказал большую услугу Германии, вывезя по репарациям все устаревшее оборудование и заставив тем самым полностью обновить весь производственный аппарат. Теперь кризис выступит в роли такого инновационного экзекутора, хотя нового плана Маршалла (скажем, от G20) ожидать не стоит.
Экономика была бы совсем простой наукой, не будь в ней политики. Поэтому глубина и ясность горизонта становления посткризисной экономики зависят от того, будет политика следовать в русле экономических закономерностей или вопреки им.
