По своему шоковому воздействию на американо-российские отношения война в Грузии летом 2008 года не может сравниться ни с одним другим событием после окончания холодной войны. В результате Россия неожиданно превратилась в «острую тему» американской президентской кампании и, возможно, возглавит повестку дня будущего президента. Однако это далеко не первый случай за последние два десятилетия, когда Вашингтон напоминал растревоженный улей при поступлении громких сообщений из этой страны. В прошлом накал страстей обычно постепенно спадал. Будет ли на этот раз по-другому? Действительно ли отношение Вашингтона к России изменилось, и если да, то насколько серьезно?
На первый взгляд изменения носят принципиальный характер. Пять лет назад посол США в Москве Александер Вершбоу отмечал: основные трудности в американо-российских отношениях связаны с «несовпадением ценностей». Стороны успешно сотрудничают по практическим вопросам, утверждал он, но расходятся по проблемам общего порядка, таким, к примеру, как верховенство закона и укрепление демократических институтов. Сегодня – и уже полгода назад – ни один американский чиновник не сделал бы такого заявления.
Задолго до августа, когда российские танки вошли в Грузию, список вопросов, вызывавших разногласия между Россией и Соединенными Штатами, намного расширился, и, самое главное, дело далеко не ограничивалось «несовпадением ценностей». Хотя многие считают, что темы безопасности перестали занимать центральное место в отношениях между Москвой и Вашингтоном, именно они сегодня больше всего осложняют эти отношения. Картина не выглядела радужной уже после обвинений американских властей в адрес тогдашнего российского президента Владимира Путина в подрыве российской демократии. Однако с тех пор как Путин, пересев в кресло премьера, но, очевидно, оставшись у власти, заговорил о подрыве Америкой российского ядерного потенциала, напряженность вышла на совершенно новый уровень.
На этом фоне российское вторжение в малую соседнюю страну могло быть воспринято как окончательное превращение России, по выражению британского экономиста Роберта Скидельского, в «ревизионистскую державу номер один». И все же, несмотря на множество звучащих в последнее время отсылок к судетскому вопросу и удушению Пражской весны, правительства западных стран ясно дают понять, что они не будут руководствоваться подобными ассоциациями. Государственные чиновники и эксперты сочетают слова осуждения в адрес Москвы с заверениями в стремлении и дальше взаимодействовать с ней в сферах общих интересов, таких, как нераспространение ядерного оружия, борьба с терроризмом и наркотрафиком, энергетическая безопасность и изменение климата. Чем чаще об этом говорится, тем меньше следует ожидать, что курс США по отношению к России изменится. Трудно припомнить хоть один случай, когда Гарри Трумэн выступал с заявлениями о готовности сотрудничать с Иосифом Сталиным.
На протяжении двух десятилетий представление о необходимости сотрудничать с Россией по практическим соображениям побуждало Вашингтон стремиться к тому, чтобы не допускать чрезмерного ухудшения отношений, хотя периодически действия Москвы вызывали шок или растерянность. Политические руководители Соединенных Штатов всегда учитывали тот факт, что Россия очень непростой партнер, договориться с которым крайне трудно, а порой почти невозможно, но они никогда не были готовы «опустить руки». Даже война России с Грузией не повлияла на подобные умонастроения, и в обозримом будущем вряд ли что-либо сможет их изменить.
И все же война выявила необходимость коренного пересмотра важных, но вызывающих сегодня разочарование взаимоотношений с Москвой – по сути, их первой реальной переоценки со времен холодной войны. Принцип, согласно которому «Вашингтону следует сотрудничать с Москвой там, где это возможно, и энергично противодействовать там, где это необходимо», больше не выглядит столь уж безупречным. Главной задачей при выработке американской политики в отношении России становится поиск нужного баланса между сотрудничеством и противодействием – между селективно направленным сближением и сдерживанием. Эти усилия в качестве одной из главных задач нового президента и его советников в процессе переосмысления роли США в мире, несомненно, продолжит и будущая администрация.
НАСТАЛ ЧАС «РЕАЛИЗМА»?
Всякий раз, когда Соединенные Штаты постигает крупная неудача во внешней политике, на авансцене появляются так называемые «реалисты». Как правило, они предлагают искать выход из затруднительного положения путем перенастройки целей и средств, а также пересмотра приоритетов в сфере национальных интересов. Еще задолго до войны в Грузии ухудшение американо-российских отношений привлекло к себе особое внимание ряда таких аналитиков. В качестве примеров можно привести исследование Николаса Гвоздева «Расставание с иллюзиями: нужен реалистичный подход к отношениям с Россией» («Parting With Illusions: Developing a Realistic Approach to Relations With Russia»), опубликованное в феврале 2008 года Институтом Катона, статью Роберта Блэкуилла в номере The National Interest за январь – февраль 2008 года под названием «Три “Р”: сопеРничество, Россия, иРан» («The Three Rs: Rivalry, Russia, ‘Ran») и публикацию Дмитрия Саймса в номере Foreign Affairs за ноябрь – декабрь 2007-го «Теряя Россию» («Losing Russia»). Аргументы «реалистов», к которым после войны стали прислушиваться всё чаще, сводятся к следующему: Вашингтон довел дело до того, что второстепенные интересы стали заслоном на пути к взаимопониманию с Москвой по важнейшим вопросам безопасности США. Если Америка хочет видеть в России помощника на действительно основополагающих направлениях, продолжают они, необходимо отказаться от шагов, без нужды провоцирующих Москву.
По мнению «реалистов», постоянные увещевания последних лет в адрес России по поводу отсутствия демократии, опрометчивое поощрение планов Грузии и Украины по присоединению к НАТО, попытки разместить объекты ПРО в Восточной Европе, борьба против российской «энергетической гегемонии» в Центральной Азии, признание независимости Косово по большей части не дают никаких преимуществ. Эти действия не компенсируют ставшую их результатом враждебность России и уж тем более недавно пролитую на Кавказе кровь.
Интересам США куда больше отвечала бы серия договоренностей по принципу quid pro quo («неравноценная замена», принцип «ресурсосбережения» средневековых медиков, предлагавших аптекарям заменять прописанные лекарства менее ценными. – Ред.), которые позволили бы Вашингтону добиться от Москвы того, что ему действительно необходимо. Детали подобных договоренностей, предлагаемыми разными авторами, естественно, варьируются, но чаще всего речь идет о том, чтобы Соединенные Штаты отказались от посягательств на российскую сферу влияния в ближнем зарубежье в обмен на помощь Москвы в усилиях, призванных не допустить превращение Ирана в ядерную державу.
Подобный подход в дипломатии по принципу «сделки» подкупает своей простотой. Кроме того (поскольку именно такую роль обычно играют «реалисты» во внешнеполитических дискуссиях в США), подобные предложения, несомненно, заставят политических руководителей более обстоятельно осмыслить цели, к которым они стремятся, а также средства и издержки их достижения. Даже если так и произойдет, вряд ли будущая вашингтонская администрация возьмет на вооружение данную стратегию. При всех представлениях о том, что такого рода сделки дипломаты заключают в обычном порядке, на деле великие державы крайне редко прибегают к торгу совершенно не связанными между собой политическими активами. «Великие сделки», о которых с таким энтузиазмом говорят дилетанты, в реальности не заключаются почти никогда.
Более того, конкретные предложения некоторых «реалистов» относительно подобного рода договоренностей основаны на неподтвержденных гипотезах о гибкости российской политики и имеющихся у Москвы рычагах влияния. К примеру, Россия вряд ли поддержит радикальное усиление давления на Тегеран – ведь накануне войны 2003-го она не поддерживала аналогичную линию в отношении Ирака. (Тогда некоторые аналитики тоже говорили о возможной «великой сделке» малого формата между Соединенными Штатами и Россией, но ни одна из сторон не проявила заинтересованность.) А предположение о том, что российские лидеры могут заставить Иран отказаться от стремления создать ядерное оружие, вызывает сомнения в том, можно ли вообще называть подобные концепции «реалистичными».
Некоторые «реалисты» утверждают, что Москва пользуется в Тегеране огромным влиянием, но не объясняют, в чем именно это выражается. На деле куда более мощными рычагами влияния на политику Ирана – военными, экономическими, дипломатическими – располагают США.
При всей своей важности эти аргументы еще не могут послужить достаточным основанием для того, чтобы поставить под сомнение предлагаемую «реалистами» концепцию американо-российских отношений. Они утверждают, что хорошие отношения между Вашингтоном и Москвой невозможны, если одна из сторон чрезмерно раздражает другую, однако не столь давно, при Путине, эти отношения носили именно такой характер, оставаясь хорошими при периодических трениях. В середине 2002 года, ожидая визита своего друга – американского президента Джорджа Буша-младшего, Владимир Путин, вероятно, вспоминал события трех последних лет. За этот период США бомбили Сербию и оккупировали Косово, обвиняли Россию в военных преступлениях в Чечне, вышли из Договора по ПРО, приступили к оснащению и переподготовке вооруженных сил Грузии, а также довели до конца самую масштабную волну расширения НАТО. Среди прочих государств к блоку тогда присоединились три бывшие советские республики – Латвия, Литва и Эстония.
Чиновники из администрации Буша, естественно, твердили на все лады, что отношения между обеими странами (США и Россией. – Ред.) хороши, как никогда. И, что самое интересное, Путин был с этим согласен. Некоторые из действий Соединенных Штатов, которые, как может показаться, создают проблемы для России, на самом деле таковыми не являются, подчеркивал он: в конце концов, расширение возможностей соседей России по борьбе с терроризмом способствует и ее безопасности. Да, на некоторые вопросы стороны смотрят не совсем одинаково, но это не угрожает укреплению их стратегического партнерства. Ранее, после встречи с Путиным (визит в США в 2001 г. – Ред.), Буш выразил ту же мысль в своем обычном стиле «семейных» аналогий: «Наверное, вы не во всем соглашаетесь с мамой. Но вы все равно ее любите, так ведь?»
И теперь, когда американо-российские отношения резко ухудшились, очень важно вспомнить – и понять – их более благополучный период. Почему в 2002-м Путин говорил вещи, которые в 2008 году даже не пришли бы ему в голову? Было ли это, как утверждают «реалисты», продиктовано слабостью России? Возможно. Но при всем том, что шесть лет назад российская экономика выглядела не столь мощной, как сегодня, она уже тогда находилась на подъеме. И в любом случае в 1990-х тогдашний российский президент Борис Ельцин гораздо энергичнее, чем Путин, возражал против тех политических шагов США, которые его не устраивали, хотя в тот период страна была куда слабее, чем в 2002 году.
Может быть, Путин ожидал от Вашингтона большего, чем получил, и, осознав, что его расчеты не оправдались, изменил курс? Эта версия не имеет под собой столь уж веских оснований вопреки утверждениям российских чиновников и сочувствующих им вашингтонских аналитиков. В течение первого года после терактов 11 сентября Буш предложил Путину новый договор по стратегическим вооружениям (необходимый российскому президенту, как он сам говорил, по политическим причинам). Он изменил негативную позицию США по Чечне (теперь Вашингтон начал относиться к действиям Москвы с пониманием). Россия была признана страной с рыночной экономикой (это стало важным шагом на пути урегулирования споров в двусторонней торговле), была оказана поддержка ее будущему вступлению во Всемирную торговую организацию.
Буш впервые согласился предоставить России председательское кресло в «Большой восьмерке» промышленно развитых стран, стал инициатором международного варианта программы Нанна – Лугара (демонтаж ядерного оружия на территории бывшего СССР, осуществлявшийся американской стороной с 1992 г.), которая предусматривала многомиллиардную финансовую помощь. Наконец, повысился уровень контактов между Москвой и НАТО, вследствие чего российские представители могли на равноправной основе принимать участие в дискуссиях о европейской безопасности.
В плане ответных шагов это было совсем неплохо, и в то время обе стороны подчеркивали: президент США Билл Клинтон никогда не предлагал Ельцину подобного. Но подлинной основой американо-российских отношений в период их расцвета после 11 сентября были не сделки и «вознаграждения», а убежденность сторон в том, что их цели и точки зрения по важнейшим проблемам в целом совместимы и что, как никогда ранее, они могут взаимодействовать на равных. Вашингтон и Москва разрешали разногласия не путем «взаимовыгодного обмена», а благодаря тому, что не считали их проявлениями глубинного конфликта между странами.
Поставки российского оружия в Китай не служили препятствием для сотрудничества двух государств (США и России. – Ред.), равно как и доклады Госдепартамента по правам человека. Генри Киссинджер называет такое взаимопонимание между великими державами «моральным консенсусом». И хотя подобное определение звучит несколько напыщенно, оно служит полезным напоминанием о том, что долгосрочное стратегическое сотрудничество не сводится к торгу по принципу «ты мне, я тебе».
Сегодня американо-российский «моральный консенсус» образца 2002-го превратился в отдаленные воспоминания, и «реалисты» справедливо акцентируют внимание на том, что двусторонние отношения развиваются по нисходящей и исполнены противоречий. Однако сами по себе разногласия – это ничто в сравнении с тем, как их стало воспринимать российское руководство. В этих переменах сыграли свою роль многие события, в том числе война в Ираке, «оранжевая революция» в Украине и резкое повышение цен на энергоносители. Судя по всему, эти события позволили Путину и его коллегам сделать совершенно иные выводы, чем в 2002 году: было сочтено, что отношения России с США и Западом в целом по определению носят неравноправный и конфликтный характер и российским интересам больше соответствует выбор собственного пути.
Анализируя отдельные направления американо-российских отношений, где дела идут отнюдь не лучшим образом, чиновники из будущей администрации Соединенных Штатов найдут немало оснований, чтобы задуматься о конкретных изменениях в политическом курсе. По целому ряду проблем – от баланса военных сил до распространения демократии и отношений России с соседними странами – новое политическое руководство в Вашингтоне вновь обратится к вопросу о том, какие политические шаги следует признать эффективными, а какие нет, и попытается заново наладить более продуктивное взаимодействие с Россией. Однако основным препятствием, с которым оно столкнется, станет не сложность конкретных спорных вопросов – со многими из них как раз все обстоит чрезвычайно просто. Главное, что российские лидеры во многом по-иному оценивают общий характер взаимоотношений России и США. По мнению Кремля, общность интересов и совместимость стратегий уже не составляют их основу.
КОНТРОЛЬ НАД ВООРУЖЕНИЯМИ СНОВА НА ПЕРВОМ ПЛАНЕ
Последствия новой стратегической концепции Москвы станут особенно очевидны, когда новая американская администрация приступит к анализу политики в сфере контроля над вооружениями. Соглашения по ядерным и обычным вооружениям, заключенные между Востоком и Западом в момент окончания холодной войны, привели к более масштабной и интенсивной, чем обычно, перестройке вооруженных сил. С 1990 года без особой помпы и какого-либо противодействия с обеих сторон количество ядерных боеголовок на российских межконтинентальных баллистических ракетах – самой большой составляющей ядерных сил страны – было сокращено на 70 %. Также без каких-либо конфликтов крупнейший компонент стратегических ядерных сил США – вооружения, размещенные на подводных лодках, – был урезан почти вдвое.
Сокращения обычных вооружений носили не менее радикальный характер: количество американских танков в Европе уменьшилось с пяти с лишним тысяч до 130. Германия отправила на слом 5 тыс. танков, Россия – более 4 тыс., а Чешская Республика, Венгрия, Польша и Украина – в совокупности почти 8 тыс. танков. По мере демонтажа вооружений проблема баланса военных сил Соединенных Штатов и России постепенно стала одной из самых бесконфликтных сфер двусторонних отношений.
Сегодня, однако, вопросы контроля над вооружениями снова выдвигаются на первый план. Одна из причин носит «календарный» характер: срок действия двух российско-американских договоров по сокращению стратегических вооружений истекает в период пребывания у власти будущего президента США. Но намного важнее изменившиеся представления Москвы о ставках в игре. В начале 2008 года бывший начальник российского Генштаба Юрий Балуевский заявил, что в политике США по ядерным вопросам проявляется «стремление к стратегической гегемонии». Путин, игнорируя тот факт, что сокращение вооруженных сил по всей Европе продолжается, обвинил другие государства в том, что они, пользуясь миролюбием России, развязывают «гонку вооружений» (на этом основании он в декабре 2007-го приостановил участие России в Договоре об обычных вооруженных силах в Европе).
Российские чиновники настаивают также на том, что американская система противоракетной обороны (ее развертывание в Восточной Европе планируется после 2012 года) призвана, несмотря на опровержения Вашингтона, нейтрализовать российские стратегические силы сдерживания. Чтобы сорвать эти планы, утверждают они, Москва должна увеличить свои ядерные силы до уровня примерного равенства с американскими. Национальная безопасность, любят теперь повторять Путин и его преемник на посту президента Дмитрий Медведев, «не строится на обещаниях».
Многие американские специалисты в области внешней политики относятся к возвращению на авансцену темы контроля над вооружениями с тоской и сожалением. Большинство из них уже многие годы не считают российскую проблематику интересной с точки зрения безопасности. В Вооруженных силах США специализация по России больше не способствует быстрому продвижению по службе. Если же вопрос о сокращении стратегических вооружений поднимают гражданские эксперты, то, как правило, не в силу важности проблемы стратегического баланса сил между Россией и США. Обычно это делается в целях привлечения внимания к каким-либо смежным вопросам, например о «бесхозных» ядерных вооружениях и материалах или необходимости резко сократить ядерные арсеналы США и России, дабы укрепить режим нераспространения. Наиболее серьезная идея в плане контроля над вооружениями, озвученная за последние годы ветеранами холодной войны Генри Киссинджером, Сэмом Нанном, Уильямом Перри и Джорджем Шульцем, заключается в полной ликвидации ядерного оружия. Видимо, и им простой ядерный паритет изрядно поднадоел.
Неприятие старого способа контроля над вооружениями и невнимание к расхождениям в восприятии задач национальной безопасности привели к тому, что администрация Буша избрала неверную линию поведения в этих вопросах по отношению к Москве. Отмахиваясь от обвинений в том, что планы по развертыванию системы ПРО угрожают безопасности России, мы не снимаем остроту вопроса и не мешаем ей завоевывать сочувствие у некоторых союзников США. Вашингтон предложил допустить на американские объекты ПРО в Чешской Республике и Польше российских военных наблюдателей, но с этим не согласились Прага и Варшава, давая Москве еще один повод для упреков.
Чтобы военные вопросы не превратились в постоянный источник разногласий между США и Россией, новому президенту понадобится иной подход к проблеме. Это, несомненно, отказ от упорного нежелания своего предшественника заключать официальные и юридически обязывающие соглашения по контролю над вооружениями. Тем не менее и Вашингтону, и Москве пойдет только на пользу сохранение некоторых элементов подхода администрации Буша – прежде всего признание того факта, что наиболее эффективно работают договоры, предоставляющие каждой из сторон максимальную гибкость в вопросах реализации их положений. Если к тому же Россия и США согласятся в том, что их вооруженные силы не угрожают друг другу, им не надо будет до бесконечности ломать копья по поводу второстепенных вопросов ограничения вооружений.
При наличии такой основы контроль над вооружениями может вновь стать наименее конфликтным элементом двусторонней повестки дня. Ни у Вашингтона, ни у Москвы вскоре не останется реальных препятствий на пути к обсуждению нового договора по стратегическим вооружениям, не только сохраняющего существующие механизмы, но и предусматривающего дальнейшие сокращения (хотя, вероятнее всего, и небольшие).
Нынешний тупик в переговорах об обычных вооруженных силах тоже можно преодолеть; результатом станут подключение к договору новых государств, дальнейшее снижение количественных показателей по важнейшим видам вооружений и ослабление ограничений на их дислокацию в пределах национальной территории (именно последние давно и громко предают осуждению в России, называя «проявлением колониализма»).
По ПРО можно будет легко достичь договоренностей, подкрепленных конкретными и безоговорочными обязательствами США не осуществлять в полном объеме планов по развертыванию системы, если угроза со стороны Ирана не будет усиливаться; Россия в свою очередь не должна пытаться блокировать ее размещение, если иранская угроза возрастет.
Этот прогноз не следует считать чисто гипотетическим. Путин без лишней помпы заложил основу для такой договоренности по системе ПРО в совместном заявлении с Бушем по итогам их встречи в Сочи минувшей весной. В нем Путин объявил, что предлагаемые Вашингтоном условия размещения своих радаров и ракет-перехватчиков в Восточной Европе при полном и искреннем практическом воплощении могли бы «снять» озабоченность России. Хотя подобная формулировка не помешает Путину попытаться добиться от новой вашингтонской администрации еще более выгодных условий, его подход позволяет предположить: возможно, российские лидеры не слишком верят в собственные обвинения в адрес Соединенных Штатов.
Разрешение существующих разногласий по ядерному и иным вопросам безопасности не снимает всех противоречий в американо-российских отношениях, не говоря уже о возврате к консенсусу-2002. Однако оно позволит достичь того, к чему, как утверждают сторонники контроля над вооружениями, они стремились на заключительном этапе холодной войны: придаст двусторонним отношениям определенную предсказуемость и повысит взаимное доверие. И на сегодняшний день это уже можно считать немалым прогрессом.
Почему же тогда так трудно представить себе новую серию соглашений в данной области? Многим крупным игрокам на российской внутриполитической арене выгодна новая атмосфера, порожденная возмущенной конфронтационной риторикой Москвы. Речь идет о руководстве военного ведомства, бюджет которого вырос с 2000 года на 500 %; о тех политических лидерах, чья подозрительность в отношении внешнего мира стала своеобразной эрзац-идеологией; о чиновниках и бизнесменах, утверждающих, что для возрождения военной промышленности необходимы новые вливания государственных средств. Все эти группы с большой неохотой способны сменить курс.
Возможно, военный баланс сил между США и Россией для них действительно важен, но еще важнее баланс сил на российской политической арене. Военные вопросы снова станут «тихой гаванью» американо-российских отношений лишь в том случае, если изменится внутриполитическая ситуация в стране, а это, скорее всего, займет немало времени.
ПРОБЛЕМА ДЕМОКРАТИИ ПОСЛЕ БУША
Следующему президенту США неизбежно придется обратиться и к другому вопросу, сыгравшему роль в ухудшении американо-российских отношений. Речь идет о демократических реформах. Подобно контролю над вооружениями, они заняли важное место в процессе преобразований на международной арене после окончания холодной войны. В этот период правительства стран Восточной Европы, включая и Россию, рассматривали утверждение в своих странах западной идеологии и институтов как способ добиться признания со стороны мирового сообщества и даже самоуважения. Мало кто сомневался в том, что демократические нормы и практика, включая критерии свободных и прозрачных выборов, должны определяться на международных форумах. Для правительств того времени просто не существовало иного способа продемонстрировать свой разрыв с прошлым.
Буш и Путин полностью перевернули роль этой проблематики в американо-российских отношениях. Из-за действий Буша его собственную «программу распространения свободы» очень легко преподнести как лицемерную ширму, прикрывающую продвижение узкокорыстных американских интересов. Путин же отчасти построил свою популярность на тезисе о том, что иностранцы не вправе судить о характере российской политической системы. Его лозунг «суверенной демократии» служит националистическим прикрытием для централизованной системы управления, основанной на административном произволе. Критика со стороны Запада, возможно, лишь укрепляет популярность Путина и позволяет ему изображать своих оппонентов антипатриотической «пятой колонной».
Как бы негативно будущий американский президент ни относился к популярности Путина, игнорировать ее он не может. Превращая критику российской демократии в одну из центральных тем наших отношений с этой страной, мы уже не сможем добиться от россиян уважения ни к демократии, ни к Соединенным Штатам. Даже администрация Буша в последние годы лишь изредка и не так глубоко касается этой темы, ограничиваясь заявлениями чиновников невысокого ранга. Если будущий президент захочет придать новый импульс отношениям с Москвой, он наверняка получит немало советов из разных кругов о необходимости избегать жесткой идеологизированной риторики.
Дипломаты и аналитики, несомненно, будут говорить ему, что Медведев, какой бы ограниченной ни была его власть, является убежденным и последовательным сторонником верховенства закона и либеральных реформ, что временами он пусть мягко, но все же критиковал деятельность Путина. От представителей российской демократической оппозиции он услышит: развитие демократии в их стране – не дело Вашингтона, как и любого иностранного правительства. (Все, чего они добиваются, – это чтобы американцы не подрывали их позиций, утверждая или, хуже того, веря, что Россия – демократическая страна.) Что же касается европейских правительств, то они наверняка постараются внушить американскому президенту: успех распространения демократии возможен лишь при условии «деамериканизации бренда».
Таким образом, у следующей администрации США найдется достаточно причин, чтобы не превращать вопрос о демократии в камень преткновения американо-российских отношений. В этом нет ничего удивительного: прежний подход результатов не дал. Но если мы будем вести себя с Россией, например, как с Казахстаном, то есть как с недемократическим государством, готовым к сотрудничеству на прагматической основе, позволит ли это реально улучшить наши отношения? Устранение раздражителя, конечно, смягчит ситуацию, но вместе с тем следует отметить, что трения по данному вопросу возникли не только в результате политики, проводимой Соединенными Штатами.
Российские лидеры, начиная с Путина, продолжают делать акцент на идеологической отстраненности от Запада, точно так же как американцы и европейцы сегодня уделяют меньше внимания демократической проблематике. Причина проста. Конфронтация по этому вопросу приносит гигантские политические дивиденды. И русские, считающие, что они и впредь смогут наживать на этом политический капитал, не захотят отказываться от конфронтационного стиля поведения только потому, что у новой американской администрации возникнет соблазн положить проблему демократии под сукно.
ЧЬЯ СФЕРА ВЛИЯНИЯ?
Этим летом, когда российские танки пересекли границу соседнего государства, американское политическое руководство оказалось перед новым вынужденным выбором: каким образом и в какой мере должна быть оказана поддержка небольшой прозападной стране, не имеющей шансов дать отпор российскому вторжению? Но если с подобным выбором мы сталкиваемся впервые, то общий политический курс, лежащий в его основе, остался прежним.
С момента распада СССР позиция Соединенных Штатов и их западных союзников состояла в том, что соседям России, как и другим посткоммунистическим государствам, необходимо дать возможность для интеграции в состав Запада. В 1990-х республики бывшего СССР, в отличие от Венгрии и Польши либо даже Болгарии и Румынии, не считались подходящими кандидатами на главный приз – полноценное членство в Евросоюзе и НАТО. Однако они пользовались поддержкой со стороны Запада во многих других отношениях. Это и спонсирование строительства нефте- и газопроводов, обеспечивающих доступ на международный рынок; и поощрение прямых иностранных инвестиций; и посредничество при разрешении конфликтов с сепаратистами; и технические рекомендации в целях более быстрого вступления во Всемирную торговую организацию; и подготовка и оснащение сил безопасности для борьбы с терроризмом и наркоторговлей; и финансирование неправительственных организаций, осуществляющих мониторинг выборов.
Те же инструменты Соединенные Штаты применяли и по отношению к России в аналогичных целях: способствовать возникновению на развалинах СССР относительно современной, похожей на европейскую, политико-экономической системы.
Поначалу эти действия Вашингтона не угрожали американо-российским отношениям. Но затем произошел неожиданный поворот: соседи России стали добиваться успехов. За последние пять лет по темпам экономического роста многие постсоветские государства обогнали саму Россию. И если последняя становилась все менее демократической, то несколько соседних стран, напротив, сделали большой шаг вперед в политической сфере. Все они начали налаживать контакты с Западом, способные вывести их из-под влияния Москвы, а два государства – Грузия и Украина – сделали ставку на членство в ЕС и НАТО.
Отчасти из-за непоколебимости своего курса на протяжении долгого времени Вашингтон, вероятно, недооценил последствия поощрения подобных стремлений. Он, несомненно, не учел в должной мере целенаправленность противодействия России. В условиях оживления российской экономики Москва старалась блокировать западные трубопроводные проекты и покончить с военным присутствием Запада на авиабазах в Центральной Азии. Она обвиняла западные неправительственные организации в попытках дестабилизировать обстановку в соседних государствах. А в апреле 2008 года Путин назвал дальнейшее расширение НАТО «прямой угрозой безопасности нашей страны».
В такой обстановке США и Европа переоценили свои возможности по оказанию помощи соседям России в плавном перемещении на орбиту Запада, не вызывающем серьезных международных кризисов. Ныне, когда проба сил состоялась и Москва победила в этом состязании, многим инструментам политики Запада нанесен сильнейший урон. Среди стран НАТО, прежде считавших, что в конечном итоге Грузия и Украина должны стать членами Североатлантического альянса, сейчас возник раскол по данному вопросу. Те постсоветские государства, что рассматривали тесное сотрудничество с альянсом (пусть и без присоединения к нему) как спасительный шанс для выхода во внешний мир, теперь задумываются, насколько это им еще нужно.
Добывающие страны Центральной Азии, взвешивавшие перспективу строительства новых трубопроводов, не связанных с российской сетью, сегодня могут счесть такие проекты чересчур рискованными. Посреднические усилия Запада по всей российской периферии заморожены; в Грузии же о них можно говорить как о почивших в бозе.
Тем не менее, чего бы ни добился Путин, устроив «выволочку» Грузии, в самом главном он потерпел неудачу. Российские лидеры ныне открыто говорят о своем стремлении создать сферу влияния Москвы, но их собственные действия лишь понизили шансы на приемлемость этой идеи для США и Европы. Сейчас необходимо понять, означает ли российское вторжение начало скоординированной акции по восстановлению влияния на республики бывшего СССР. В прошлом реакция Запада на подобный демарш была бы чисто эмоциональной. Теперь для того, чтобы считать ее нежелательной, у него есть более основательные причины. Не подлежит сомнению, что распространение гегемонии России на такую «мастерскую», как Украина, на такую энергетическую «кладовую», как Казахстан, и на другие составляющие бывшего СССР заставит буквально все ведущие государства мира пересмотреть свои планы в сфере национальной безопасности.
Поскольку ставки в игре высоки, будущая американская администрация из чувства благоразумия будет действовать осмотрительно. В настоящее время любая задача, которую поставит перед собой Вашингтон, должна быть гарантированно выполнимой, что исключает право на совершение каких-либо просчетов. Чтобы иметь в будущем более широкий спектр возможностей, в краткосрочной перспективе руководство США должно предоставить Грузии эффективную гуманитарную помощь; после этого – оказать содействие в стабилизации и восстановлении экономики, а затем и вооруженных сил. По мере того как эти действия начнут приносить плоды, снова встанет вопрос о членстве Грузии в НАТО. Эта страна заслуживает места в западном альянсе, но ничто не нанесет большего ущерба безопасности Грузии, нежели постановка этого вопроса раньше, чем НАТО будет готова дать на него ответ.
Восстановление Грузии – и политики, позволяющей постсоветским государствам присоединиться к западному миру, – должно стать первоочередной задачей следующей администрации США. Другого более эффективного способа расчистить завалы, образовавшиеся в результате российской агрессии, не существует. Однако в ходе этих усилий Соединенные Штаты и их союзники столкнутся с парадоксальной ситуацией: в прошлом Вашингтон мог делать больше для соседей Москвы, поскольку его собственные отношения с Россией складывались благоприятно (а отношения самих этих соседей с Москвой носили, по крайней мере, корректный характер).
В обозримом будущем американо-российские отношения благоприятными не станут, и это превратится в дополнительное бремя для политики США. Преодолеть подобное противоречие без затруднений невозможно, но, чтобы это вообще удалось, Соединенным Штатам необходимо вернуть себе дипломатическую инициативу. Вашингтону нужны идеи и предложения, способные поставить заслон новой стратегии России и одновременно показать Москве иной путь к обретению влияния на международной арене.
Так случилось, что сами русские выдвинули в наиболее завершенном виде подобного рода идею. Перед войной с Грузией, в ходе своего наиболее обстоятельного на сегодняшний день внешнеполитического выступления, президент Медведев призвал к организации новой конференции по вопросам европейской безопасности, напрямую ссылаясь на дипломатические инициативы середины 1970-х, результатом которых стал хельсинкский Заключительный акт. Конечно, его цели весьма напоминают те, что ставил перед собой советский лидер Леонид Брежнев, возлагавший надежду на то, что конференция по «безопасности и сотрудничеству» завершится признанием со стороны Запада разделительных линий в Европе. Медведев в свою очередь хочет добиться признания Содружества Независимых Государств, Организации Договора о коллективной безопасности и других структур, связывающих Москву с рядом постсоветских государств. Однако подобно Брежневу, на глазах у которого Хельсинкские соглашения превратились в знамя оппонентов советского режима, Медведев может обнаружить, что такой форум, каков бы ни был его краткосрочный пропагандистский эффект, даст другим странам возможность привлечь внимание к действиям России и выработать принципы, затрудняющие реализацию ее попыток создать новую империю.
Сегодня, когда Грузия еще истекает кровью после понесенного поражения, намерение проанализировать предложения, явно ставящие целью консолидацию успехов Москвы, девальвацию и ограничение свободы действий НАТО, закрытие соседям России путей во внешний мир, может показаться несвоевременным, а то и пораженческим. Тем не менее Соединенным Штатам и их союзникам не следует забывать о том, что в прежние времена за счет смелых и рискованных дипломатических инициатив подобного рода они добивались устойчивых преимуществ.
Трудно представить себе общеевропейскую конференцию по вопросам безопасности сейчас или в будущем, на которой Россия не оказалась бы в изоляции вследствие своего поведения. Будет ли кто-нибудь, кроме Москвы, возражать против принципа, согласно которому все государства вправе свободно выбирать, к какому альянсу присоединяться? Кто откажется поддержать суверенитет и территориальную целостность Грузии? Кто одобрит предложение России о том, чтобы после войны против Грузии именно ее войскам должны быть поручены миротворческие функции? Кто согласится с точкой зрения Путина относительно того, что «Украина – это даже не государство», которую он откровенно высказал Бушу?
Политические лидеры в Москве утверждают: Россия просто хочет занять место в «президиуме» международной дипломатии, участвовать в разработке правил и норм мирового устройства. Они, похоже, считают, что конференция по европейской безопасности и даже договор о европейской безопасности позволят им закрепить за собой сферу влияния. Ими руководит желание показать, что к их словам прислушиваются. Подобные цели и ожидания способны завести в тупик. Тем не менее можно считать, что время на весь этот процесс потрачено не зря, если он хотя бы только продемонстрирует, что идеи и поведение России полностью противоречат умонастроениям других участников. Поэтому новой американской администрации следует тщательно изучить предложения России, проконсультироваться с друзьями и союзниками, добиться прояснения нечетко сформулированных пунктов, отбраковать идеи, которые ее не устраивают, и т. д. Затем она должна с удовлетворением принять предложение Медведева.
КОНФЛИКТ ИНТЕРЕСОВ
«Одна из трагедий нашей жизни – в том, что парни, особенно заслуживающие трепки, всегда такие здоровяки!» – замечает один из персонажей старого фильма Престона Стерджеса «Приключение в Палм-Бич» (The Palm Beach Story). То же самое можно сказать и о нынешней затруднительной ситуации, в которой оказалась американская дипломатия. Россия, судя по всему, идет все более конфронтационным курсом, который подпитывается самым воинственным со времен окончания холодной войны восприятием собственных национальных интересов, внутриполитическими соображениями, завязанными на международную напряженность, и возросшими возможностями отстаивать свои позиции. Ни могущество, ни решимость России не следует преувеличивать. Ее новообретенная сила покоится на узком, даже непрочном фундаменте, а ее новые цели могут быть пересмотрены, если издержки, связанные с их достижением, окажутся чересчур высокими. Однако сегодня, после войны в Грузии, создается впечатление, что нынешнее развитие событий может получить иной, более тревожный, поворот. Могущество России, вероятно, будет расти и впредь, а с ним – и ее амбиции.
Сейчас, когда присутствие США в Ираке близится к завершению, американские политические руководители и экспертное сообщество начинают задумываться о многочисленных проблемах, с которыми Вашингтону придется сталкиваться на следующем этапе. Будет ли Америка преодолевать новые и унаследованные от прошлого трудности во взаимодействии с другими великими державами, или отношения между ними станут более конфликтными? Если конфликты превратятся в своего рода норму, насколько трудно будет повернуть ситуацию в сторону американских интересов? И Россия – раньше, чем ожидалось, – дает Америке импульс для поиска ответов.
Опубликовано в журнале Foreign Affairs, No 6 (ноябрь – декабрь) за 2008 г. © Council on Foreign Relations, Inc.
