Слово «империя» — имеющее римское происхождение и несущее на себе явный отпечаток
римской истории — в последнее время стало модным. И в России, и в
Соединенных Штатах. У нас это связано с тем, что из двух мощных
ассоциативных рядов, вызываемых этим словом (с одной стороны,
«тюрьма народов» и беспросветный гнет правящей верхушки, которая
давит всякое проявление свободомыслия, с другой — русские орлы на
альпийских высотах и за Балканами у стен Константинополя, дворцы
Растрелли и Росси, стихи Пушкина и музыка Глинки), стал побеждать
второй. Американцы же (те, для кого имперская проблематика является
актуальной) впервые почувствовали себя планетарной силой № 1,
каковой была в свое время Римская империя, и актуализировали слой
«римских» реалий, заложенных в конструкцию североамериканской
державы при ее рождении (вспомним сенат и Капитолий). Если за
«империей» для США действительно стоит что-то большее, нежели мода
и терминологическая игра, то им суждено пережить трансформацию,
выпавшую на долю Римского государства и общества в I в. до Р. Х.,
когда институты аристократической республики уступили место
единоличной власти государя. Потому, полагаем, для более четкого
понимания процессов было бы полезно оглянуться на историю слова и
понятия и проследить, как воспринималась «империя» у ее
изобретателей-римлян и наследников — в той или иной степени римской
политической традиции.
Изначально понятия respublica (дословно «общее дело») и imperium не противостоят друг
другу в Древнем Риме как типы политического устройства. Они
используются и в официальных документах, и в исторической
литературе параллельно на всем протяжении римской истории,
насколько можно судить по сохранившимся памятникам. Более того, мы
на каждом шагу сталкиваемся (у Цезаря, Цицерона, в политическом
завещании Августа – его «Деяниях») с сочетанием, которое для
современного уха звучит противоестественно, imperium populi Romani
(«империя римского народа»). У Тита Ливия — еще более откровенно:
римские граждане жалуются, что они сражаются за пределами родины
«за свободу и империю» – pro libertate et imperio (2, 23, 2), а на
родине угнетены согражданами. Василий Модестов, известный русский
историк и филолог XIX века, переводит у Тацита arcana imperii как
«тайные пружины императорской власти». В противовес слову
«республика», означающему официальное государство, «империя»
многозначна: происходя от impero («повелевать, приказывать»), она
может воплощать в себе и «державу» (государство, но с
подчеркиванием не официального статуса, а мощи и протяженности), и
просто «власть» (summa imperii — «верховная власть»), и вполне
конкретные полномочия — консула, проконсула, полководца (в
исторической литературе эти полномочия принято переводить словом
«империй»).
Было бы в высшей степени интересно остановиться на римской державе – архетипе
империй будущего, как таковой, и тем более примечательно, что Рим —
единственное зеркало, в котором современность может увидеть свое
будущее, одно-единственное общество, которое, как ни парадоксально
это звучит, ушло по пути модернизации дальше, чем сегодняшний
Запад. В обывательском представлении, почерпнутом из курса античной
истории в младших классах средней школы, Рим является мощной
завоевательной машиной, которая крушила все на своем пути и
сознательно кромсала мир на куски, создавая из них провинции для
удовлетворения своей ненасытной жадности. Это, однако, лишь одна
сторона правды, и не самая значительная. Изначально римское
государство (после падения царской власти) строило свою
политическую систему на страхе перед «сильными персонами», которые
могли бы установить контроль над армией и использовать ее в своих
целях. Инструментом служили парные срочные магистратуры (консулов
было два, их избирали на год с запретом исполнять функции два срока
подряд; свой империй, который давал им право жизни и смерти над
римскими гражданами, они слагали у стен города и распускали армию).
Но и такое ограничение исполнительной власти показалось
недостаточным: финансы и дипломатия были сосредоточены в руках
сената. Пока речь шла о столкновениях с живущими примерно по таким
же правилам соседями, дело продвигалось с переменным успехом, а
когда на римскую землю пришли профессиональные полководцы Пирр и
Ганнибал, командовавшие закаленными, преданными и спаянными долгой
совместной службой армиями, римляне осознали, что значит избирать
своих вождей демократическим путем и вручать государственный меч
дилетантам.
Но если это так, то каким образом Рим смог стать мировой державой и объединить под
своей властью страны Средиземноморского бассейна от Каспия и
Персидского залива до Гибралтара и Рейна? Вот ответ, который дает
Цицерон в своей речи в защиту Секста Росция (гл. 50): «Клянусь
Геркулесом, наши предки считали совершенно иначе… и из крошечного и
слабого государства (res publica) оставили нам величайшее и
процветающее. Они тщательно возделывали свои поля, не посягая на
чужое, — такими поступками они прирастили и землями, и городами, и
племенами государство и эту державу и самое имя римского народа»
(rem publicam atque hoc imperium et populi Romani nomen). Выросший
в оборонительных войнах Рим опирался на стойкий и непреклонный дух
своей пехоты и своего сената, а также на понимание справедливости,
делавшее завоевателей-римлян либо меньшим злом сравнительно с
другими, либо прямым благом (как для греков с их вечными
междоусобицами). На завоеванных землях Рим ничего не разрушал, что
было совместимо с его суверенитетом, не стремился к насильственной
унификации и начиная с I в. до Р. Х.,
когда сумел создать честные и компетентные провинциальные власти,
обеспечил мир и процветание всем своим территориям. В этом
отношении наследницей Рима выступает Российская империя (но не
Российская Федерация, не США и не современные демократии
Запада).
А как назывался глава этого мощного образования, император? Слово imperator, безусловно,
существовало в латинском языке; но кроме абстрактного понятия
«глава», у него есть и конкретное значение — «полководец». Такой
титул давало войско победоносному начальнику, а крупнейший немецкий
историк Теодор Моммзен переводит это слово как «генерал». Римский
историк Тацит, описывая в начале «Летописи» (1, 9) разговоры после
смерти Августа, отметил: обстоятельства требовали единоличной
власти; она была утверждена не под видом царской (regnum), ни в
качестве диктатуры, но под именем «принцепс» (princeps), исходное
значение которого «старейший сенатор, высказывавшийся первым». Из
слова «принцепс» в современных языках возник «принц»; в рамках
феодальной иерархии это не самая высшая ступень, но слово сохранило
и еще одно, более почетное значение — «государь» (знаменитый
трактат Никколо Макиавелли именно так и называется: Il Principe –
«Государь»). Безусловно, это была маскировка: Август, окончательно
ликвидировавший республиканский аристократический строй, пытался
прослыть восстановителем республики. Это дорого обошлось Риму,
почти полтысячелетия — от одного государственного переворота до
другого – жившему без четкого закона о престолонаследии:
наследование сыном отцовской власти было исключительным случаем, а
усыновление преемника (adoptatio), напротив, весьма
распространенным. Два других обозначения — Caesar (Цезарь) и
Augustus (Август) – скорее семейного происхождения; имя и титул
двух основателей первой римской «династии» сохранились в
политическом словаре, причем от первого произошли русское слово
«царь» и немецкое «Kaiser». В Риме престиж Августа стоял выше
Цезарева: когда потребовалось разделить громадное государство на
части для легкости управления, двум Августам стали помогать два
Цезаря. Не забудем при этом, что Рюриковичи вели свой род от
мифического брата Августа – Пруса, а французские короли считали
себя потомками этой троянской династии.
Исходной точкой для представлений об империи европейского общества послужила поздняя, уже христианизированная Римская империя. В точке пересечения
римской государственной и ветхозаветной традиции возникает
представление о последовательно сменявших друг друга державах:
вавилонской, персидской, македонской и римской. Императорский титул
этой эпохи сочетал в себе наследие Рима и Царьграда; императорская
корона была в 800 году возложена на Карла Великого как владыку
Запада; официальное название «Священная Римская империя германской
нации» (Sacrum Imperium Romanum Nationis Teutonicae, Heiliges
RЪmisches Reich Deutscher Nation — первый рейх [по нацистской
классификации]) просуществовало до 1806 года. Фактической же
наследницей Восточной Римской империи, неправильно называемой
Византийской, поскольку ее подданные считали себя ромеями, т. е.
римлянами, стала овладевшая ее столицей Османская
империя.
Теперь рассмотрим, что означают в основных европейских языках заимствования, восходящие к imperium. Первый словарь Французской академии (1694) дает широкое
толкование для empire: «власть» (можно было говорить об «империи»
над самим собой как о самообладании), «держава» (puissance), «время
царствования» и «протяженность государства». В данном смысле можно
было употребить это слово применительно к любой державе, но
empereur («император») могло употребляться только по отношению к
владыкам Западной и Восточной римской империй, наследницам Рима.
Начиная с издания 1835 года в словарь проникают элементы
нейролингвистического программирования: абзац, посвященный empire
как способу организации государственной власти, заканчивается
словосочетаниями «империи, разрушенные временем» и «падение
империй» (это сохраняется в издании 1878-го и опущено в последнем,
1932–1935 годов). В империю как форму государственного устройства
французы играли дважды — в 1804–1815 годах при Наполеоне I
(Французская империя возникла почти одновременно с падением
Священной Римской, император которой Франц II после Аустерлица и
Пресбургского мира отказался от титула в 1806-м) и в 1852–1870
годах при Наполеоне III (племянник Наполеона I), добившемся своего
избрания президентом республики и устроившем государственный
переворот. Не менее интересно проследить за значением слова
empereur. Прежде всего это «глава империи» (без уточнений —
Священной Римской империи германской нации); в словаре 1740 года в
числе примеров впервые появляются китайский и японский императоры,
а в издании 1835-го — российский (все они исчезают в последнем
издании, 1932–1935 годов, но зато здесь фигурирует ранее не
упоминавшийся император Франции). Во всех изданиях XVIII столетия
слово «император» означает одного из двух учеников, лучших в классе
своего колледжа; это показывает, что у слова «император» есть свой
потенциал развития, как и у слова «империя», но не
реализовавшийся.
Английские empire и emperor, фиксируемые с XIV века и по форме французские, не имеют
большого отличия от своего оригинала. Отметим два небольших
расхождения. Empire может означать страну, не имеющую над собой
другого, верховного владыки (что перекликается с русским словом
«самодержавие»). Кроме того, применение слова «империя» англичанами
к их стране имело свою специфику. Так, Британской империей называли
либо Великобританию вместе с ее колониями, доминионами и зависимыми
территориями, либо эти последние без Великобритании и в
противопоставлении к ней. После принятия Вестминстерского статута
(1931) в употребление вошел другой термин — Commonwealth
(«Содружество»).
Единственный из основных европейских языков, где латинское слово imperium не
прижилось и используется свое, исконное, — немецкий. Слово Reich,
однокоренное с прилагательным reich («богатый»), восходит к
готскому reiks («властитель/могущественный»); оно имеет параллели в
кельтском языке (корень rig), в латыни (rex — «царь», его дериваты
в современных романских языках означают «король»), а также в
древнеиндийском («раджа»). Не будучи связано в своем развитии
«имперской» этимологией, немецкое Reich вполне могло относиться к
разным видам правления (в том числе и к областям — частям империи,
таким, как Швабия, Бавария и пр.); если значению imperium
предстояло расшириться, дабы вобрать в себя дополнительный слой
смыслов, то значение слова Reich, чтобы относиться к конкретному
типу монархической государственности, напротив, должно было
сузиться. Reich может означать государство, территорию,
совокупность жителей; вгриммовском словаре значение, относящееся к
империи Карла Великого и, еще точнее, к ее германской части, стоит
довольно далеко от начала; кроме того, слово распространено в
религиозной и в научно-философской сфере там, где мы употребляем
слова «царство» или «область»: Царствие Божие, три царства природы
(растения, животные и минералы), царство мечты, область науки,
область познания…
В России слово «империя» вошло в употребление довольно поздно. Оно встречается у
князя Андрея Курбского в его «Истории о великом князе Московском»
(вторая половина XVI века, написана уже в Польше), где упоминается
«империя Святорусская» (в подражание Священной Римской?). Первым из
владык Московии, заявившим свои притязания на императорский титул,
был Лжедмитрий I. Для Петра I принятие этого титула (признанного
Европой далеко не сразу) означало не только повышение статуса (при
желании слово «царь» можно интерпретировать и как «император»), но
и определенную «романизацию» государства: ведь наряду с императором
в России появляется Сенат, а в Боевом уставе русской армии ей в
пример приведены легионы Цезаря.
Россия еще не сумела разрушить традиционное представление о единой империи (в конце
концов, притязания русских были византийского происхождения). Это
сделал Наполеон, первым создавший империю национальную и
поставивший тем самым точку в истории Старой Европы. Дело было
подхвачено и продолжено (в плане внешней экспансии) немцами: 18
января 1871 года в Версале прошла церемония коронации прусского
короля германским кайзером, а Северо-Германский союз (вместе со
вступившими в него южногерманскими государствами) был провозглашен
Германской империей (Deutsches Reich). Рейх оказался более живучим,
чем обе «имперские» попытки во Франции; он завершил свое
существование после военной катастрофы в 1918-м ([по нацистской
классификации] это был второй рейх). Но идея национальной империи
перечеркивает идею империи в ее римском понимании, когда «империя
римского народа» отнюдь не подавляла местные культуры. Теперь нам
остается наблюдать, к чему приведут попытки построить очередной
Рим.
