Россия в глобальной политике

«Один пояс – один путь» – это не соло в исполнении Китая, а симфо­ния с участием всех стран, расположенных вдоль маршрута. Это, в частно­сти, ансамбль Китая и Европы, рука об руку работающих на большом евра­зийском рынке.

Ван Ивэй, 2015 г.

Новая модная фраза появилась в российском политическом лексиконе: «пово­рот на Восток». Менее амбициозный вариант – «восточный вектор». И то, и другое лишь множит число упоминаний о повороте России в сторону Азии. С опозданием на три года Москва последовала примеру Вашингтона и теперь «рулит» в сторону Азии, а , по сути – в сторону Китая, чей экономический рост меняет общий баланс сил в ре­гионе и далеко за его пределами.

Тем не менее, смысл поворота Москвы в сторону Азии довольно сильно отли­чается от того, что по этому поводу думают в Вашингтоне. США рассматривают рас­тущее влияние Китая как вызов, а то и как угрозу, которую необходимо каким-то образом нейтрализовать (либо заинтересовать источник ее возникновения в сотруд­ничестве). «Китай представляет собой один из самых сложных и значимых в плане последствий вариантов двусторонних отношений, с которыми Соединенным Штатам когда-либо приходилось иметь дело». Именно так Хиллари Клинтон (в качестве го­сударственного секретаря США) обосновала этот поворот в политике США. Это была стратегическая программа из шести элементов: укрепление традиционных альянсов безопасности; создание новых партнерств с восходящими державами, в том числе (желательно, но не обязательно), с Китаем; взаимодействие с региональными много­сторонними институтами; активизация в сфере торговли и инвестиций; расширение военного присутствия за пределами установленных параметров; и продвижение де­мократии и прав человека [1].

Россия же сосредоточена на политических и экономических возможностях, за­ложенных в тектонических сдвигах в этой части мира. Изначально внимание Москвы привлекала динамика развития Азии и КНР. Но с возникновением кризиса на Укра­ине и с ослаблением западного вектора в 2014 году, заинтересованность переросла в необходимость: Москва лишилась альтернативы. Как бы то ни было, поворот России в сторону Азии/Китая стал неотъемлемой частью сдвига парадигмы с гораздо более глубокими последствиями.

Параллельно с поворотом России на Восток, Китай начал свой марш – на За­пад. В том числе, через возрождение Шелкового пути («один пояс – один путь»). Про­ект был торжественно представлен в 2013 году. На первый взгляд, этот шаг также про­диктован примером США, то есть стартом Нового Шелкового Пути, который дала госсекретарь Хиллари Клинтон в 2011 году. Его первоначальной целью была интег­рация Афганистана в сеть торговых и транзитных маршрутов Большой Центральной Азии [2]. Поворот Китая на Запад явно продиктован политикой США в регионе, в част­ности, поворотом США в сторону Азии, который, тем не менее, отнюдь не лишен ан­тикитайского подтекста [3]. Подход Пекина к сложившейся ситуации впервые был пред­ставлен одним из известнейших экспертов в области международных отношений Ваном Цзиси в статье, опубликованной в Global Times в октябре 2012 года. Автор при­зывал к проведению стратегии «Марш на Запад»– в качестве компенсации за раз­ворот США к странам Восточной Азии и во избежание бесплодного противостояния с Вашингтоном. Активизация усилий в Восточной Азии, по его мнению, неизбежно приведет к возникновению такой конфронтации, в то время как пространство к запа­ду от Китая, то есть, Центральная Азия и Ближний Восток, считается не только терри­торией, свободной от доминирования США, но и регионом, из которого американцы фактически уходят. Таким образом, поворот на Запад не только поспособствует раз­витию Китая, но и откроет новые перспективы для сотрудничества, так как интере­сы Пекина и Вашингтона в регионе пересекаются очень удачно. Особенно в том, что касается экономических инвестиций, нераспространения ядерного оружия и регио­нальной стабильности [4].

Как и Россия, Китай тоже выигрывает от взаимодополняющей политики гео­стратегического продвижения. Тем не менее, замыслы Москвы и Пекина и потенци­альные результаты их реализации отличаются друг от друга.

Несмотря на то, что обе страны едины в своем стремлении изменить баланс сил и положение США в мире, разворачиваясь то на Восток, то на Запад, это их стрем­ление вовсе не обязательно означает полного совпадения геостратегических целей и задач. Эти повороты требуют тщательного управления заложенным в них потенци­альным конфликтом.

Россия находится в центре внимания нашей записки. В ней будут представлены и проанализированы различные сюжеты, связанные с поворотом России в сторону Азии, и параллельные движения на Востоке. Записка состоит из четырех частей: в первой будет рассмотрено обоснование поворота России на Восток; во второй – изложены события, имевшие место до сегодняшнего дня; в третьей дается оценка проблем и рисков. В за­ключении изложены некоторые мысли о перспективах развития этих событий.

Обоснование

В принципе, нет ничего плохого в повороте к Азии в целом и к Китаю – в част­ности, поскольку эта страна в настоящее время является локомотивом мировой эко­номики. Едва ли не каждое государство стремится воспользоваться инвестиционны­ми возможностями Китая, и в этом смысле у Москвы большие перспективы. Более того, хотя Россия и является континентальной державой, она, как и США, еще и дер­жава тихоокеанская и атлантическая. Хотя Россия в этом смысле гораздо менее сба­лансирована, нежели США. Несмотря на то, что выход к Тихому океану у нее гораздо шире, чем водные границы на западных берегах, центр тяжести явно смещен в сторо­ну западной части страны, а часть территории к востоку от Урала остается почти без внимания, если не полностью заброшенной.

Изменение баланса сил становится еще более актуальной задачей, учитывая, что США заявили о намерении построить в Азиатско-Тихоокеанском регионе то, что они уже с успехом сделали на трансатлантическом пространстве: «сеть партнерств и институтов», из которых ТТП является, пожалуй, самым ярким примером [5]. При этом Россия имеет су­хопутную границу с Китаем протяженностью свыше 4200 км – самую, заметим, протя­женную границу с крупной державой и самую мирную в истории России, в отличие от ее границ с Европой или Турцией, где произошло немало военных столкновений [6].

С самого начала изменение баланса сил в регионе предполагало новый рывок в развитии прилегающих территорий, а именно – Сибири и Дальнего Востока России. С одной стороны, это касается высокой концентрации там уникальных природных ресурсов, эксплуатация которых, естественно, требует наличия клиентов в географи­ческой близости – на благо всей страны. То же самое относится и к возможности прев­ращения региона в мост между динамически развивающимися полюсами на Востоке и на Западе. С другой стороны, это затрагивает и политическую составляющую, то есть, необходимость сдерживания внешних угроз со стороны потенциально экспан­сионистских соседей, а также внутренних угроз, связанных с сепаратистскими на­строениями в регионе, которые в определенной мере стали заметны в «лихие» 90-е.

Тем не менее, поворот России на Восток выходит далеко за рамки чисто прагмати­ческих соображений, вызывая подчас довольно высокие ожидания с немалой долей гео­политических коннотаций. Например, таких: «На сегодняшний день единое евразийское пространство – Китай с Юго-Восточной Азией и Россия с Евразийским союзом, а так­же Индия, Ближний Восток и Африка, которые во все большей степени ориентированы на Евразию – выдавливает экономику ранее всемогущего трио в составе США, Европы и Японии. Соединенные Штаты отчаянно сопротивляются этому процессу в попытке со­хранить свое господство в Евразии, и, следовательно, в мировой политике и экономике» [7].

Кроме того, принятие Индии и Пакистана в Шанхайскую организацию сотруд­ничества (ШОС), как ожидается, существенно изменит региональный и глобальный расклад. С учетом новых участников, ШОС станет международным институтом, вклю­чающим все ведущие незападные державы Евразии и, таким образом, может «рассма­триваться как формирующийся краеугольный камень многополярного мира, плат­форма, предлагающая евразийскую альтернативу Западной Европе. В то время как Евразийскийэкономическийсоюз (ЕАЭС) стремитсяпридуматьэкономическуюальтер­нативу ЕС, ШОС могла бы предложить политическую и идеологическую альтернативу» [8].

Многое из этого вышло на первый план только вследствие кризиса на Украине, который явно ускорил поворот России на Восток [9].

С одной стороны, поиск надежного укрытия в Азии – и особенно в Китае – это явно защитный маневр, который призван нейтрализовать усилия Запада по междуна­родной изоляции России и смягчить последствия экономических санкций (резкое па­дение цен нефть одновременно и усилило, и затмило их значение). Но, с другой сто­роны, такой шаг явно выходит за рамки текущих проблем. Он, скорее, вписывается в русло заявленной Россией цели покончить с доминированием США и с «ориентиро­ванным на Запад и ведомым США» миропорядком. Многополярный международный порядок – вот о чем говорил Путин на Мюнхенской конференции по безопасности в на­чале 2007 года.

По словам Дмитрия Тренина, все это привело к существенному пересмотру по­литической карты мира в Кремле: первоначальное видение Путиным «большой Ев­ропы»– от Лиссабона до Владивостока, включающей ЕС и ЕАЭС, сменяется на «боль­шую Азию»– от Шанхая до Санкт-Петербурга [10]. В этом смысле, Евразия, как минимум, должна стать новым центром экономического и политического притяжения, где Рос­сия и Китай будут задавать тон без ненужного вмешательства США.

Такое видение мира имеет знакомый геополитический подтекст. Если принять его в качестве залога будущего развития, то он может иметь далеко идущие последст­вия. Например, в духе Хэролда Макиндера, где контроль над евразийской «глубинкой» считается ключом к мировому господству (эта идея в течение многих лет пропаганди­руется в России Александром Дугиным и его, по европейским меркам, неофашистским евразийским движением).

Такое совпадение является еще одним показателем того, насколько близко Кремль, как представляется, подошел к рецептам тех «патриотов», которые, в конеч­ном счете, находят будущее России в ее прошлом, в сочетании белого и красного.

На фоне украинского кризиса многим казалось, что это отголоски некого вну­треннего противостояния, замешанного на внешнеполитических проблемах. Что это не просто поворот на Восток, но и обращение к китайской модели развития: авто­ритарное руководство в сочетании с государственным капитализмом – нечто вроде того, что соратник Дугина по Изборскому клубу и официальный советник Кремля по евразийской интеграции Сергей Глазьев изложил в виде сложного интеллектуально­го плана [11].

Иными словами, поворот России на Восток можно считать кульминацией тен­денции, которая просматривалась задолго до украинского кризиса – начиная с воз­вращения Путина на пост главы государства в 2011–2012 гг. Случился комплексный сдвиг парадигмы. То, что раньше было «модернизацией», стало «мобилизацией». Что прежде называли «глобализацией», стало «локализацией» (и «импортозамещением»). Что считалось «демократическими» ценностями, оказалось «традиционными». А то, что прежде указывало на равнение на Запад, обернулось поворотом на Восток.

История вопроса

Несомненно, Россия добилась немалых успехов в повороте на Китай за доста­точно короткое время. «Стратегическому партнерству» между Москвой и Брюсселем так и не удалось выйти за рамки блеклых деклараций, в то время, как партнерство между Москвой и Пекином привело к возникновению поистине привилегированных отношений. Путин совершенно прав в своих неоднократно высказываемых замеча­ниях: «Что касается Китайской Народной Республики, то уровень, характер и довери­тельность наших отношений достигли, пожалуй, беспрецедентных в истории наших отношений значений» [12]. Примечательно, но однажды нечто подобное было сказано о немецко-российских отношениях, правда, тогда история оказалась куда более бур­ной, и взаимное понимание основывалось на ограничениях, вызванных (усугубляю­щихся) ценностным разрывом (который prima facie представляет собой еще одну точ­ку конвергенции в случае Китая).

Доказательством тесного союза России и КНР является, например, тот факт, что посольство РФ в Пекине уступает по размерам только российскому посольству в Ва­шингтоне и что, вопреки обычной практике, с Китаем у России четыре межправи­тельственных комиссии, курируемых российскими вице-премьерами [13]. Частые вза­имные визиты и многочисленные соглашения, заключенные и подписанные в ходе совместных мероприятий, дополняют общую картину. Тот факт, что Китай по сущест­ву пожертвовал другим своим партнером, с которым у него ранее были близкие отно­шения – Украиной, также свидетельствует о большом значении, которое Пекин при­дает отношениям с Москвой.

Пекин хранил молчание по поводу нарушения Москвой некогда поддерживае­мого ею принципа государственного суверенитета и территориальной целостности – как это, в свою очередь, делает Россия в отношении территориальных притязаний Ки­тая на Востоке и в отношении южно-китайских морей (во что вовлечен другой столь же близкий партнер – Вьетнам). Пекин, не колеблясь, осудил санкции Запада и под­держал Россию в ее усилиях по борьбе с их последствиями.

Экономический обмен между Россией и Китаем, по крайней мере, в сфере тор­говли, представляет собой столь же оптимистическую картину. С 2010 года Китай – крупнейший партнер России по двусторонней торговле, оборот которой достиг $95 млрд в 2014 году (в 1990-х годах он был всего лишь $5–7 млрд в год). Основыва­ясь на этом успехе, была заявлена цель увеличить российско-китайскую торговлю до $100 млрд к 2015 году и до $200 млрд к 2020 году, что, в свете средних темпов роста около 30%, prima facie не кажется невероятным. Однако в 2015 году российско-китай­ская торговля не могла избежать влияния экономического спада в обеих странах и па­дения мировых цен на энергоносители: товарооборот снизился на 28% (до $62 млрд, причем китайский экспорт упал на 34%, а российский – на 19%, по большому счету, в унисон с сокращением пострадавшей от санкций торговли России с ЕС), что на не­которое время вывело эти амбициозные цели за пределы досягаемости.

Взаимные инвестиции были менее впечатляющими: по состоянию на конец 2013 года, объем китайских вложений в российскую экономику приблизился к $5 млрд (из общего объема китайских примерно в $115 млрд), в то время как российские вло­жения в Китай составили всего лишь $860 млн [14]. Некоторые эксперты объясняли па­дение китайских инвестиций в такие чувствительные сектора, как энергетика, горно­добывающая промышленность и инфраструктура, одной причиной: последние 15 лет участие компаний из КНР в крупных российских инфраструктурных проектах не осо­бо поощрялось самой Россией. Опасения Москвы якобы основывались на усилении конкуренции с местными компаниями и возможным притоком китайских рабочих­мигрантов. Планы по строительству новых станций Московского метрополитена, а также высокоскоростной железнодорожной магистрали Москва-Казань (первона­чально переговоры шли с Siemens) – это первые практические признаки расширения возможного китайского участия [15].

Финансовое сотрудничество – новый аспект взаимодействия, который отчасти является ответом на санкции Запада, а отчасти обусловлен целью преодоления доми­нирования доллара США.

В 2010 году ММВБ запустила торги рубля и юаня, но продажи практически не сдвинулись с мертвой точки. Ситуация резко изменилась в октябре 2014 года: ЦБ РФ и Народный банк Китая подписали трехлетнее соглашение о валютном свопе на сум­му свыше $24,5 млрд.

В 2013 году на расчеты в рублях и юанях приходилось всего 2% двусторонней торговли, в настоящее время обе страны стремятся к уровню 50% [16].

После долгих лет затяжных переговоров о ценах, в мае 2014 г. была заключе­на первая большая газовая сделка. Речь идет о так называемом восточном коридоре. Природный газ из двух дальних месторождений к востоку от Байкала – Чаяндинско­го и Ковыктинского – будет поставляться через недавно построенный трубопровод «Сила Сибири» с заявленной мощностью в 38 млрд кубометров в год (с возможным ее увеличением приблизительно до 60 млрд куб м). Цена на газ не разглашается, но, по некоторым данным, условия и формула ценообразования сопоставимы с теми, о ко­торых Россия договорилась со своими европейскими покупателями [17].

10 ноября 2014 г. Москва и Пекин подписали еще один меморандум о взаимо­понимании по поводу поставок газа по «западному коридору», который должен со­единить месторождения Западной Сибири (оттуда идут поставки в Европу) с Китаем по трубопроводу через Алтайские горы. Теоретически это позволит России выбирать между покупателями на Востоке и на Западе, и это будет первым проектом, реализу­ющим мечту Газпрома по превращению «европейского» газового рынка в рынок «ев­разийский», который можно обслуживать в произвольном порядке [18].

Контракты на российский экспорт сырой нефти, заключенные между Росне­фтью и Китайской национальной нефтегазовой корпорацией в 2013 году (на постав­ку 360 миллионов тонн нефти в течение 25 лет), дополняют картину энергетического альянса между Москвой и Пекином [19].

Комплекс природных ресурсов Сибири и Дальнего Востока – нефть, газ, уголь, металлы, древесина, а также близость к азиатским странам, являются наиболее оче­видным (и в настоящее время наиболее важным для России) активом и конкурен­тным преимуществом. Исходя из этого, регион, как ожидается, получит более по­следовательную и эффективную стратегию развития. Уже есть новая Федеральная целевая программа развития Дальнего Востока и Байкальского региона на ближайшие пять лет, а также «Перечень приоритетных инвестиционных проектов в Даль­невосточном федеральном округе», утвержденный Правительством РФ 3 июня 2013 года. Есть, наконец, соответствующие указания Владимира Путина по созданию точек экономического роста – об этом он говорил в своем обращении к Федеральному Со­бранию Российской Федерации 12 декабря 2013 года [20].

Оптимизм по поводу значительных позитивных подвижек в регионе пока весь­ма осторожный. Результаты деятельности созданного в 2012 году Министерства по раз­витию Дальнего Востока РФ оцениваются российскими экспертами весьма критически [21]. По мнению же их китайских коллег, российское государство не смогло предпринять даже базовых подготовительных усилий для создания благоприятных инвестиционных усло­вий. Отсутствует адекватная транспортная инфраструктура вдоль границы. России не удалось построить свою часть 2,2-километрового моста через реку Амур, что было об­ещано сделать сначала в 2007 году, а потом – в 2014-м, но никаких особых усилий в этом направлении с тех пор не предпринято. Китайские критики объясняют это «подозрения­ми» Москвы относительно участия и страны в развитии Сибири и Дальнего Востока, опа­сениями, связанными с притоком китайского капитала и рабочих-мигрантов [22].

В то же время, военное сотрудничество с Китаем за последние несколько лет значительно окрепло. Примерами могут служить совместные военно-морские уче­ния. Например, «Морское взаимодействие/Joint Sea 2014» (май 2014 года, крупнейшие учения за все время, хотя в принципе немасштабные: 6 судов с каждой стороны), уче­ния «Миссия мира-2014» (август 2014 г.), военно-морские учения «Морское сотрудни­чество 2015 [23]. Ближайшие двусторонние военно-морские учения запланированы на 2016 год в западной части Тихого океана.

Поставки оружия и сотрудничество в области вооружений – еще одна область, в ко­торой были преодолены препятствия и недомолвки, но, опять же, с опозданием. Если в 1990-е годы военно-техническое сотрудничество представляло собой один из основных элементов взаимной торговли, и доля Китая в экспорте российских вооружений была весьма значительной, то в течение следующего десятилетия она постепенно снижалась. Одна из причин – аналогична той, что беспокоила и западный бизнес: как и в России, там тоже были встревожены склонностью Китая копировать оборудование. Сообщалось, что последние крупные заказы между Москвой и Пекином размещены в 2007 г. [24] Однако, учитывая серьезный кризис в отношениях между Россией и Западом, хорошо информи­рованные наблюдатели ожидают дальнейшего усиления военного и военно-техническо­го сотрудничества, при котором будет расширяться список высокотехнологичной про­дукции, которую Москва готова поставлять в Пекин: «По всей видимости, ограничения на поставки некоторых новейших технологий в Китай будут снижены» [25].

Проблемы и риски

Несмотря на расширение взаимного сотрудничества и заметные достижения в этой области, в отношениях между Россией и Китаем остается множество проблем и рисков, которые необязательно угрожают самому процессу взаимодействия, но все же осложняют и замедляют его.

На самом базовом уровне Китай во многом остается для россиян terra incognita. Эта позиция разительно контрастирует с восприятием Россией Запада, поворот в сторону которого начался двадцатью годами раньше. Таким образом, российский «народный дискурс» об отношениях с Китаем диктуется отсутствием опыта и знаний. Такая же ситуация и в Китае, где также в очень малой степени присутствует ощуще­ние взаимного влечения и понимания [26].

Если в отношениях России с Западом у Москвы часто присутствует комплекс неполноценности, то к Азии она испытывает чувство культурного превосходства (хотя и не обязательно по отношению к Китаю). С другой стороны, в то время как «европе­изм» России всегда был вопросом поиска идентичности, «азиатство» России – это все­го лишь прагматичный выбор. Но учитывая заморозку отношений Востока и Запа­да, оно, судя по всему, выходит за рамки чистого прагматизма. В частности, министр иностранных дел Сергей Лавров в начале 2016 года предпринял попытку переосмы­сления истории. По его словам, период монгольского нашествия имел «чрезвычай­но важное значение для утверждения независимой роли российского государства в Евразии». Золотая Орда была в достаточной степени толерантна, чтобы обеспечить «право русского человека иметь свою веру, самому распоряжаться своей судьбой, во­преки попыткам европейского Запада полностью подчинить русские земли, лишить их собственной идентичности. Такая мудрая, дальновидная политика, убежден, оста­лась в наших генах» [27].

С учетом вышесказанного, заявленный прагматизм России остается под угро­зой подспудной обеспокоенности в связи с ростом Китая. В отличие от западных ал­люзий о «желтой угрозе», опасения России усугубляются адекватной и своеобразной озабоченностью: (растущей) экономической и демографической асимметрией между Китаем и малонаселенной Сибирью и Дальним Востоком.

Асимметричное экономическое развитие

Экономические отношения между Россией и Китаем характеризуются рядом асимметрий, некоторые из которых создают проблемы, а некоторые – открывают возможности. Одна такая асимметрия заключается в постепенно растущем разрыве в ВВП двух стран, что, по мнению российских наблюдателей, является «главной про­блемой сегодняшних российско-китайских отношений». ВВП России составляет лишь около 20% от ВВП Китая [28]. Показателен и коэффициент зависимости двух стран: при 1,76% в 2009 году и 2,15% в 2013 году, доля России во внешней торговле Китая остает­ся небольшой, в то время как Китай занимает основное место в российской внешней торговле, и его доля значительно выше 10%.

Эта асимметрия вызывает опасения, что «Китай диверсифицирует свою торгов­лю, в то время как Россия начинает все более зависеть от китайского рынка» [29]. Но по­скольку торговля по-прежнему составляет чрезвычайно важную часть экономических отношений, взаимозависимость двух стран остается крайне низкой.

В структуре торговли есть свои дисбалансы, проявившиеся в последние десять лет.

В 1999 году структура российского импорта из Китая была в достаточной мере сбалансирована между готовыми промышленными изделиями (металлы, пластик, текстиль, обувь, станки) и сырьевыми товарами (древесина, овощи). Однако к 2013 году в этом импорте явно стала преобладать продукция с высокой добавленной стои­мостью (в частности, станки и электронные изделия), и ее доля доходила до 48%. Что касается экспорта, то там все наоборот: в 1999 году, на черные металлы и станки при­ходилось 39% российского экспорта в Китай (экспорт энергоносителей составлял все­го лишь 6%), а в 2013 году экспорт этой продукции сократился до 4%, в то время как экспорт нефти и других энергоносителей вырос до 74%.

Безусловно, большая доля экспорта нефти и газа предполагает зависимость российских поставок от ресурсной политики Китая. Некоторые эксперты утверждали, что Китай, развернувшись в сторону России, просто стремится минимизировать свои риски в секторе импорта энергоносителей. В настоящее время импорт нефти и газа из России составляет всего 6% и 4%, соответственно, всех поставок этих двух видов энер­гоносителей в Китай.

В свете этого, в первом докладе Валдайского клуба «К Великому океану» был сделан вывод, что любой ценой следует избежать зацикливания на строительстве не­фте-и газопроводов исключительно для Китая. «Они должны идти в порты Дальне­го Востока, и оттуда – на весь рынок Тихого и Индийского океанов. Нельзя повторять вынужденную советскую ошибку, когда все газопроводы были построены только по линии Восток-Запад» [30].

Как и в случае с Европой, растет обеспокоенность в связи с тем, что Россия мо­жет стать сырьевым придатком Китая. Эта точка зрения кажется все более обоснован­ной: стратегические цели двух стран по расширению взаимной торговли могут быть достигнуты только при сохранении нынешней структуры двустороннего товарообо­рота. То есть, за счет увеличения российского (сырьевого) экспорта в Китай и китай­ского импорта в Россию (преимущественно оборудования) [31].

Торговля России с Китаем является точным слепком с торговли России с Запа­дом, особенно с Европейским Союзом [32]. То есть, она не претерпит структурных из­менений, а скорее укрепит статус-кво. Начиная с 2014 года, обменный курс влиял на внешнюю торговлю страны. Пагубные последствия «голландской болезни» на российский экспорт могут быть исправлены заметным ослаблением рубля в результате сни­жения цен на нефть. Но структура торговли России – это, прежде всего, отражение ее системных структурных проблем. Андрей Кортунов ясно указал, что именно постав­лено на карту:

«Если Россия не будет модернизировать и диверсифицировать свою экономику, повышать ее инновационный потенциал, то ее связи с Китаем останутся односторон­ними: Россия будет экспортировать сырье, энергоресурсы и военную технику и вза­мен получать потребительские товары, продукцию автомобилестроения и так далее. Во избежание этого и для перехода к более сложным проектам сотрудничества нам необходимо перестроить нашу экономику» [33].

Другими словами, само по себе экономическое сотрудничество с Китаем не по­может России справиться с ее экономическими проблемами. Скорее, наоборот: Ки­тай будет в значительной степени выигрывать от взаимоотношений двух стран. Об этом неоднократно и недвусмысленно говорили китайские представители. Отмеча­лось и то, что, за исключением крупных энергетических и инфраструктурных про­ектов, «компании должны будут выступать в качестве субъектов двустороннего тор­гово-экономического сотрудничества», и России необходимо «развивать рыночные механизмы», без которых «масштабный прорыв в торгово-экономическом сотруд­ничестве вряд ли произойдет, в частности, когда речь идет о взаимных инвестици­ях». Вам это что-то напоминает? Нечто подобное неоднократно звучало в ходе встреч между ЕС и Россией (и воспринималось российской стороной как ничем не обосно­ванные нотации).

То же самое относится и к российским «технологическим кластерам», которые не функционируют должным образом по тем же причинам. «К сожалению, Россия вы­брала для создания технологических кластеров отдаленные регионы с малочислен­ным населением и слаборазвитой экономикой. Сколько бы Россия ни надеялась, что иностранный капитал займется развитием этих регионов, они остаются малопривле­кательными для иностранного бизнеса» [34].

В своем повороте на Восток, Россия сталкивается с тем же адаптивным давле­нием, что и в ее проверенных временем отношениях с Западом. Еще неизвестно, даст ли «партнерство для модернизации» между Москвой и Пекином более ощутимые ре­зультаты, чем партнерство, которое она создала с ЕС и большинством его государств­членов примерно в то же время. Это в равной степени примечательно и с точки зре­ния использования возможностей, предоставляемых китайской стратегией ОПОП.

Шелковый путь и управление интересами

К большому огорчению Москвы, Европа выступает перед Россией весьма спло­ченным фронтом. В Азии ситуация иная. Здесь Россия действует в условиях минно­го поля взаимных территориальных претензий, исторической вражды и нестабиль­ных союзов. Такая ситуации может стать еще более некомфортной, чем в Европе, так как Россия может быть вынуждена в какой-то момент занять ту или иную сторону. В частности, потому что Китай, так или иначе, вовлечен в большинство взрывоопа­сных ситуаций. Причем, необязательно «гармоничным» образом, а, скорее, в манере, свидетельствующей о его столь раскрученном в глобальном сознании подъеме. Это, например, касается отношений между Китаем и Индией, при этом Дели – проверен­ный временем партнер России и основной покупатель российских вооружений.

Это также касается еще более напряженных отношений между Китаем и Вьет­намом, где последний был не только объектом китайского военного вторжения, но и имеет весьма очевидный интерес к островам Спратли в Южно-Китайском море. Из этой же «обоймы» отношения между Китаем и Японией. С Токио Москва пытается ре­шить вопросы, зависшие еще со времен Второй мировой войны, в приостановленных сейчас переговорах в формате «два плюс два», по поводу того, что Япония называет «северными территориями» (часть Курильских островов). Китайские представители четко заявили, что, несмотря на расхождения взглядов, Пекин ожидает, что Россия со­хранит хотя бы нейтральный и взвешенный подход к его интересам [35].

Центральная Азия была одной из областей, в которой в течение некоторого времени сохранялась опасность открытого конфликта, где интересы Китая в его «марше на Запад» напрямую пересекалисьс особыми интересами России. Присутствие Китая в регионе посто­янно росло и активизировалось в конце 2013 года, когда президент Си Цзиньпин выступил с двумя предложениями по Шелковому пути: по проектам «Экономический пояс Шелково­го пути» (в Астане 7 сентября) и «Морской шелковый путь XXI века» (в Джакарте 3 октября) [36]. Обе эти инициативы под названием «Один пояс – один путь» (ОПОП), предназначены для установления связей между Китаем и Европой. Предполагается строительство инфра­структуры, «ключевых экономических индустриальных парков в качестве платформ со­трудничества», снятие торговых и инвестиционных барьеров вдоль всего Пояса и строи­тельство экономических коридоров, которые связывали бы с ним соседние регионы [37].

До настоящего времени официальная концепция ОПОП была довольно рас­плывчатой. Говорят, что она включает в себя «тенденцию к многополярному миру, экономической глобализации, культурному разнообразию и максимальному исполь­зованию достижений информационных технологий» и предназначена для поддержа­ния глобального режима свободной торговли и открытой мировой экономики в духе открытого регионального сотрудничества» [38]. Менее расплывчатым представляет­ся ошеломляющий объем финансирования. В 2014 году создан Фонд Шелкового пути в размере $40 млрд. Кроме того, Китай объявил о выделении $46 млрд для китайско­пакистанского экономического коридора. Говорят, премьер-министр Ли Кэцян выде­лил по меньшей мере $94 млрд на финансирование проектов, связанных с ОПОП. Ко­миссия по развитию и реформам Китая сообщила, что в течение ближайших 10 лет может быть выделено до $800 миллиардов [39].

Пекин выдвинул ряд предложений, послуживших началом реализации ОПОП. Шелковый путь превращается в крупную стратегию и любимый проект китайского руководства.

Прежде всего, исторический Шелковый путь пробуждает в основном положи­тельные эмоции, вызывая в воображении картину мирного и взаимовыгодного об­мена. Как таковой, ОПОП служит прекрасным инструментом дипломатической мяг­кой силы для продвижения «китайской мечты» Си Цзиньпиня о восстановлении роли Китая как мировой державы [40]. В более приземленном варианте, ОПОП отражает же­лание Китая не ограничиваться более регионом Восточной Азии для того, чтобы из­бежать конфронтации с США (логическое обоснование предложения о «марше на За­пад») и диверсифицировать свои международные связи, соизмеримые с подъемом Китая и его глобальными амбициями [41].

С экономической точки зрения, ОПОП увязывается с необходимостью при­дания импульса развитию западных и центральных провинций Китая, которые серьезно отстают от динамично развивающихся прибрежных районов. Таким образом, ОПОП дополняет «Великое западное развитие»– национальную страте­гию, которую Китай начал осуществлять еще в 2000 году. Как указано в его офи­циальной концепции, основной акцент ОПОП приходится на развитие связей с государствами, прилегающими к Шелковому пути: задача состоит в «создании всемерной, многоярусной и сложной сети связей и в реализации диверсифици­рованного, независимого, сбалансированного и устойчивого развития в этих странах». Таким образом, страны, расположенные вдоль Пояса и Пути, должны «усовершенствовать связь своих планов строительства инфраструктуры и систе­мы технических стандартов, совместно заниматься строительством междуна­родных магистральных транспортных коридоров, и образовывать инфраструк­турную сеть, которая постепенно соединит все субрегионы Азии, а также Азию, Европу и Африку» [42].

Учитывая, что даже в Восточной и Центральной Азии нет недостатка в институтах, которые призваны содействовать развитию сотрудничества, ра­зочарование в их деятельности также могло сыграть определенную роль в по­явлении инициативы создания ОПОП. Более конкретно такие ощущения отно­сятся к Шанхайской организации сотрудничества (ШОС), которая одно время была предпочтительным механизмом для Пекина в плане обеспечения регио­нальной безопасности и экономического сотрудничества. Китай настаивал на большей экономической роли ШОС, предлагал создать правовую базу для зоны свободной торговли, деловой совет, банк регионального развития и, учиты­вая уроки экономического кризиса 2008–2009 годов, антикризисный фонд [43]. Эти инициативы тем или иным образом были отведены Россией или страна­ми Центральной Азии [44].

ОПОП подает сигнал о том, что Китай готов приступить к проведению го­раздо более активного одностороннего курса, который, безусловно, не нацелен на Россию, но, тем не менее, серьезно затронет российские интересы – в част­ности, в сухопутном варианте Пути. Например, любимая организация России – «Евразийский экономический союз» (ЕАЭС), напрямую зависит от ОПОП, так как некоторые из стран, включенных Китаем в Пояс, являются ее членами (напри­мер, Казахстан и Киргизия) или потенциальными участниками (Таджикистан). Это неизбежно вызывает озабоченность в связи с пересечением сфер интере­сов. Кроме того, ОПОП также может стать конкурентом России в плане развитии инфраструктуры. Первоначально Москве отводилась лишь второстепенная роль в концепции ОПОП, так как основная часть была направлена на регион к югу от ее границы. Для Москвы это досадно: она продолжает рекламировать свою тер­риторию в качестве основного коридора для транзита между Азией и Европой, несмотря на ее ограниченный потенциал.

На самом деле, ОПОП предполагает создание различных сухопутных ко­ридоров для перевозки грузов из Китая в Европу и обратно, каждый из которых считается более удобным и предпочтительным по сравнению с перегруженны­ми и затратными по времени морскими перевозками. Из этих коридоров се­верный маршрут – самый длинный, но наиболее устоявшийся. Он поделен меж­ду Транссибирской железнодорожной магистралью и маршрутом, идущим к югу от Монголии через Казахстан в Россию и далее – в порты Роттердама и Дуйс­бурга. Эти пути широко используются, например, железнодорожной компанией Deutsche Bahn, которая в 2011–2012 годах задействовала почти 200 контейнер­ных поездов для компании BMW по маршрутам в Чунцин и Шэньян, соответст­венно [45]. Железнодорожные грузовые перевозки по маршруту через Казахстан производятся с 1992 года [46].

На южном маршруте, который идет в обход России, пробовались различные ва­рианты транспортного сообщения.

Эти вновь возникающие пути имеют некоторые недостатки, например, мно­гочисленные пункты таможенного досмотра. Но они активно развиваются, и в один прекрасный день могут стать реальным конкурентом гораздо более продолжитель­ным северным маршрутам. Один из таких пробных путей проходил между Китаем и Тегераном в начале 2016 года и, как ожидается, станет регулярным грузовым мар­шрутом, который будет использоваться раз в месяц [47]. В 2015 году компания DHL так­же воспользовалась услугами по доставке за 14 дней из Ляньюньгана через Казахстан, Азербайджан и Грузию, включая два транзитных сегмента по морю, с конечным пун­ктом в Стамбуле [48]. 

Данный маршрут находится в ведении Координационного комитета по разви­тию Транскаспийского международного транспортного маршрута (ТМТ), созданно­го по инициативе Казахской железной дороги и включающего порты, железные до­роги и логистические компании Азербайджана, Казахстана, Грузии, Турции и Китая [49]. В последнее время, Украина проявляла определенный интерес к Транскаспийскому маршруту, скорее всего (и демонстративно) как к возможности обхода территории России: 15 января 2016 года Украина отправила контейнерный поезд из 30 вагонов из Ильичевска/Черноморска в качестве пробной партии через Грузию, Азербайджан и Казахстан в Китай [50].

И хотя такой прыжок Украины на подножку уходящего поезда может гово­рить о том, что некоторые страны, расположенные вдоль Пояса, и хотели бы обра­тить российско-китайскую конкуренцию в области транспорта в свою пользу, реаль­ная проблема для интересов Москвы заключается преимущественно в двустороннем характере инициативы ОПОП. Концепция загадочно гласит: «Мы должны укреплять двустороннее сотрудничество и содействовать всестороннему развитию двусторон­них отношений посредством многоуровневой и многоканальной связи и консульта­ций». Она призывает к разработке «ряда двусторонних пилотных проектов», а также к созданию и совершенствованию «двусторонних совместных рабочих механизмов». В то же время там говорится об усилении роли многосторонних механизмов сотруд­ничества. В частности, ШОС, АСЕАН плюс Китай (10+1), Азиатско-Тихоокеанского эко­номического сотрудничества (АТЭС), форума Азия-Европа (АСЕМ) и даже механиз­мов, связанных с (находящимся под контролем Японии) Азиатским банком развития, таких как Экономическое сотрудничество субрегиона Большого Меконга и Централь­но-азиатское региональное экономическое сотрудничество (ЦАРЭС) [51].

ЕАЭС блещет своим отсутствием в этом списке. Это тем более удивительно, если учесть, что, начиная с 2012 года, Китай ведет интенсивный ежегодный диалог с 16 странами Центральной и Восточной Европы (так называемый формат сотрудни­чества 16 + 1), в том числе с членами ЕС и другими странами, которые находятся за­паднее России [52]. В 2014 году, говоря об ОПОП, премьер-министр Китая Ли Кэцян на­звал эти страны «восточными воротами в Европу» и пообещал им существенную помощь в исполнении роли «скоростных соединительных звеньев» между Китаем и Европой и внутри Европы. Он заявил об открытии Китаем кредитной линии в раз­мере $10 миллиардов для развития инфраструктуры и о строительстве новой высо­коскоростной железнодорожной дороги Будапешт-Белград, которая, возможно, бу­дет продлена до греческого порта Пирей – конечной точки морского Шелкового пути.

Неудивительно, что России потребовалось некоторое время и проведение «болез­ненных внутреннихдискуссий», прежде чем она смогла смириться с проектом Шелково­го пути [53]. 9 мая 2015 года В.В. Путин и Си Цзиньпин, наконец, подписали совместное за­явление «о сотрудничестве и сопряжению строительства Евразийского экономического союза и Экономического пояса Шелкового пути». Москва и Пекин подтвердили свои на­мерения по координации двух проектов с целью создания «единого экономического пространства» в Евразии, в том числе по подписанию соглашения о свободной торгов­ле между ЕАЭС и Китаем, подписание которого откладывалось в рамках ШОС.

Пока это всего лишь декларация о намерениях, «меморандум о взаимопонима­нии» в том виде, в котором он в общих чертах изложен китайскими авторами концепции Шелкового пути, а также подписан с Комиссией ЕС в июне 2015 года (что привело к созда­нию «Платформы транспортного соединения Китай-ЕС»). Но документ дает понять, что Россия и Китай не хотят, чтобы этот спорный вопрос перерос в открытый конфликт – как это было в других случаях со странами, расположенными к западу от России [54]. Поэтому «игра с плюсовой суммой»– это наиболее часто употребляемый для характеристики про­екта термин. Китай готов принять ЕАЭС в качестве партнера по переговорам в дополне­ние к отдельным государствам-членам, несмотря на то, что он вряд ли будет прибегать к политике «Москва – прежде всего» (которая, кстати, одинаково непопулярна и в Цен­тральной Азии, и в Центральной Европе). Кроме того, Москва отодвинула свои соображе­ния безопасности и свои претензии на эксклюзивную сферу интересов на задний план, не утратив при этом своих подозрений о неоправданном иностранном присутствии на своей территории. И это уже напоминает российскую озабоченность событиями в запад­ной части бывшего СССР, а именно, на Украине. Следует отметить, что управление кон­фликтом между участвующими сторонами пока сильно отличается от взаимодействия России с ЕС и, следовательно, результат также будет другим.

Такое разрешение проблем, безусловно, происходит от «стратегического» ха­рактера отношений между Россией и Китаем. Кроме того, сам характер китайского проекта также помогает снизить вероятность конфликтов. В отличие от европейских и западных подходов к региональной интеграции, которые опираются на многосто­ронние договоры, юридически обязательные нормы и стандарты, механизмы кол­лективного урегулирования споров и наднациональные институты, китайский стиль опирается, прежде всего, на создание благоприятных экономических условий.

«Продвижение этой повестки дня не требует от Китая участия в многосторон­них договорах или создания наднациональных бюрократических организаций. Все, что требуется от Пекина – это лидерство в виде организации дискуссий, выдвижения предложений по сотрудничеству, снижения информационных и транзакционных из­держек для партнеров, а также предоставления им материальных стимулов в виде но­вой инфраструктуры, кредитов, инвестиций и торговых возможностей» [55].

Этот особый стиль также связан с предрасположенностью к «сетевым связям» в китайской культуре, что позволяет улаживать проблемы и избегать, таким образом, вариантов взаимодействия с нулевой суммой [56]. В сочетании с беспрецедентно высо­кими финансовыми стимулами, этот стиль дает гораздо больше побудительных мо­тиваций для сотрудничества, чем европейское сочетание нормативных требований и материальной скупости.

Тем не менее, в том, что касается ОПОП, российские наблюдатели отметили «неприемлемые задержки в разработке общего подхода». Практически по всем пара­метрам – будь то поддержка иностранных инвестиций, арбитраж, промышленное со­трудничество или транспортная инфраструктура, члены ЕАЭС «даже не смогли дого­вориться об общих подходах» [57]. Действительно, существует целый ряд структурных препятствий, усложняющих поиски общего знаменателя. Например, многосторон­няя координация занимает больше времени, чем двусторонние переговоры; проект ОПОП не в равной степени важен для всех государств-членов ЕАЭС. В частности, он практически не нужен Армении и Белоруссии; и общие проекты ЕАЭС-ОПОП в целом немыслимы, поскольку ЕАЭС по существу является регулирующим органом, а (пока еще) не наднациональной структурой. Наконец, очевидно, что ОПОП ориентирован на Китай, и Россия в этом проекте может играть только вторую скрипку – роль, кото­рой Москва никогда не могла бы довольствоваться. Это справедливо даже в отноше­нии уровня самой инициативы: «Создается впечатление, что подавляющее большин­ство инфраструктурных проектов в рамках Экономического пояса Шелкового пути будет построено китайскими предприятиями и профинансировано за счет китайских инвестиций» [58].

Другие страны участвуют в проекте с меньшей неохотой, чем Россия, и это гово­рит о потенциально наиболее важном факторе: финансовые стимулы, по-видимому, начали гонку за лучшее место под солнцем. Эта поведенческая манера была известна как вполне обыденная в конкурентном сотрудничестве, направленном на цели раз­вития. Такая динамика сильно играет на руку китайскому билатерализму. Министр иностранных дел Казахстана Ерлан Идрисов сказал так: «Наша философия проста: мы должны сесть на этот поезд» [59].

Первые результаты этой «поездки на поезде» включают в себя совместное строительство логистического терминала в китайском порту Ляньюньган для облегчения перевозки грузов из Центральной Азии на зарубежные рынки, а также совместный с Китаем проект «сухого порта» в Хоргосе на казахской границе, полу­чившего амбициозное название «мини-Дубай». Он должен стать основным распре­делительным и перегрузочным центром для товаров, перевозимых между Китаем и Западной Европой [60].

Впрочем, помимо конкуренции в области транспортных связей и прочих под­водных камней, Россия и Китай имеют важный общий интерес в Центральной Азии. Обе страны стремятся к поддержке политической стабильности в регионе и поддер­жке там светских режимов (невзирая на их автократический характер).

То, что это совпадение интересов, в конечном итоге, приведет к возникновению русско-китайского «кондоминиума» в Центральной Азии, в котором Россия будет га­рантом безопасности, а Китай – крупнейшим экономическим игроком, вероятно, ри­сует слишком радужный образ будущего, даже если принимать в расчет уверения ре­гиональных держав о негативном отношении к односторонним зависимостям [61].

Оптимисты настаивают, что деятельность Москвы на «восточном фронте» явля­ется «одним из наиболее важных показателей возвращения России в политику в ка­честве мировой державы». Более сдержанные умы полагают, что совместное освоение Шелкового пути является «эффективным инструментом торговой защиты нацио­нальных рынков» государств-членов ЕАЭС [62].

Россия может найти определенную поддержку в осознании того, что в дру­гих частях мира, знакомых с китайской манерой реализации своих интересов, на ОПОП смотрят с немалой долей скептицизма. Вполне реально, что Центральная Азия (как Африка и Латинская Америка) может, в конечном итоге, сменить имидж и пере­стать быть сырьевым придатком и свалкой для избыточного китайского ширпотреба. В этом случае ОПОП почти наверняка зайдет в тупик. То же самое случится, если со­здание системы транспортных связей окажется ничем иным, как программой для со­здания новых рабочих мест для китайских инфраструктурных компаний, а не эконо­мическим локомотивом для всего региона.

Перспективы

Вопреки скептикам, не верящим во взаимоотношения России и Китая в Евра­зии и называющим их «сотрудничеством на публике и соперничеством в частных отношениях» [63], Дмитрий Тренин, например, ожидает довольно гладкого и взаимо­полезного эволюционного развития: «В ближайшие годы отношения между обеими странами, скорее всего, станут значительно теснее по мере усиления их стремления к созданию квази-союза и квази-интеграции, причем Пекин будет играть более зна­чимую роль в этих отношениях» [64].

Другие, например, Роберт Каган, рисуют апокалиптические сценарии. Дескать, кто-то когда-то предостерегал, что «предстоящая битва будет между автократически­ми странами, такими как Россия и Китай, и остальным миром» [65]. Трезвый взгляд на ситуацию, однако, открывает картину с бóльшим количеством нюансов.

Прежде всего, Россия должна договориться со своим могущественным соседом. История китайско-советского соперничества свидетельствует о серьезных рисках, присутствующих даже несмотря на то, что одна и та же марксистско-ленинская иде­ология была не чужда обеим странам. Во-вторых, близкие отношения требуют реше­ния очевидных асимметрий.

У России четыре взаимосвязанные проблемы: перспектива стать младшим пар­тнером Китая; страх превратиться, в конечном итоге, в сырьевой придаток более вли­ятельного соседа; тревожное ожидание притока китайцев (а, в некоторых случаях, китайского капитала); риск того, что сфера влияния в Центральной Азии перейдет к проекту ОПОП со всеми его соблазнами. Эти опасения постоянно возникают в рос­сийской дискуссии о повороте в сторону Азии.

Первое компенсируется наличием у России сил ядерного сдерживания, ко­торые равны американским и намного превосходят китайские. Второе нивелиру­ется аргументом о том, что, быть сырьевым придатком ЕС тоже было рискованно, но не нанесло ущерба. Третье и четвертое – взаимной выгодой и возможностью осуществления контроля посредством сотрудничества. В любом случае, эти опа­сения напоминают обиды России в ее отношениях с Западом. Это, по мнению многих экспертов, и есть главная причина ее сегодняшнего отдаления от Запада.

С другой стороны, именно из-за этого отдаления и произошло нынешнее рос­сийско-китайское сближение. И таким образом, оно, возможно, носит условный и вре­менный характер. Несмотря ни на что, это, безусловно, помогает смягчить китайско­российское соперничество.

В целом же Москва рассматривает поворот в сторону Азии как естественный побочный продукт глобальных изменений в расстановке сил и как элемент нового – многополярного – международного порядка. В связи с этим сотрудничество с Кита­ем называется «объективным укреплением позиций России на международной арене в качестве независимого центра силы» [66]. Тем не менее, активное наступление России также чревато серьезными рисками.

Использование России в качестве тарана не только отражает весьма односторон­нее «разделение труда» между Москвой и Пекином, при котором Китай легко проходит через ворота, распахнутые Россией, умывая руки от ответственности и излагая, в лучшем случае, теорию о «новой модели отношений между крупными странами» [67]. Для Москвы это может обернуться перенапряжением, нерациональным использованием драгоцен­ных и, в конечном счете, дефицитных ресурсов, с маячащим на горизонте повторением судьбы Советского Союза.

Китай не стремится к повышению статуса своих отношений с Россией до уров­ня эксклюзивности. Скорее всего, Пекин восстанавливает искусство триангуляции между Москвой и Вашингтоном, а то и напрямую стремится к созданию G2 с США в качестве главного источника глобальных экономических успехов.

До сих пор Китай и Россия, казалось, были полностью удовлетворены завере­ниями о взаимоуважении и развитии отношений на принципах равенства и спра­ведливости – тем, чего, как справедливо жалуется Москва, ей не удавалось получить на Западе. Кроме того, аккуратное управление несовпадающими интересами и не­решенными конфликтами России и Китая в Центральной Азии, а также расширение экономических связей в целях постепенного подхода к экономической интеграции может привести к финалу, из которого ЕС сможет извлечь урок – и выгоду.

Китайско-российские экономические отношения лишь частично вписывают­ся в эту позитивную картину – по крайней мере, их история не обнадеживает. По сути, нынешние экономические отношения следуют стратегии энергетической диверсифи­кации, в которой Россия нуждается не меньше, чем ЕС. Снижение чрезмерной зави­симости от Запада – основного потребителя российских энергоносителей и главного источника импорта товаров с добавленной стоимостью – стало еще более актуальным в свете уязвимости России, возникшей в результате введения западных санкций.

Тем не менее, недостаток такого подхода заключается в следующем: он расши­ряет российскую базу клиентов и поставщиков, но не меняет старые структуры. Рос­сия не завоевывает китайский рынок новыми продуктами. Она просто перенаправ­ляет поток своих сырьевых товаров, увеличивая при этом объем импорта из Китая. Сохранение структур – политических и экономических – почти всегда было во главе консервативной повестки дня Путина, и этого опять может оказаться недостаточно.

Данный текст отражает личное мнение автора, которое может не совпадать с позицией Клуба, если явно не указано иное.

Данный материал вышел в серии записок Валдайского клуба, публикуемых еженедельно в рамках научной деятельности Международного дискуссионного клуба «Валдай». С другими записками можно ознакомиться по адресу http://valdaiclub.com/publications/valdai-papers/