Крым казался самым безобидным очагом потенциальных разночтений, но в итоге именно он произвел наиболее громкую детонацию.
Что уж говорить о Нагорном Карабахе — первом из всех кризисов такого рода (война, по сути, началась в 1988 году, когда никто и вообразить еще не мог исчезновения СССР) и, вероятно, наиболее безнадежном.
Впрочем, как раз по причине этой самой безнадежности и жестокости противостояния карабахская ситуация оставалась весьма устойчивой. Просто все понимали, что существует постоянная опасность возобновления боевых действий, и относились к ней серьезно. Стабильность основывалась на классическом принципе взаимного сдерживания, которое обрело законченную форму в начале 2000-х годов.
Баланс сил имел место, хотя был асимметричным. На стороне Баку — стремительный рост доходов государства, что на пике нефтяных цен позволяло тратить только на военные нужды средства, превышавшие весь бюджет Армении. А также позиция страны, геополитическая и энергетическая роль которой крайне важна и для России, и для Запада. Азербайджанское руководство и при Гейдаре, и при Ильхаме Алиеве поддерживало деловые отношения с глобальными игроками, умело от них дистанцируясь, но не допуская отчуждения.
На стороне Еревана — преимущество стратегического плацдарма (легче оборонять занятую территорию, чем завоевывать заново) и союзнические отношения с Россией. Москва, имея официальные обязательства перед Арменией, снабжала оружием и Азербайджан, подчеркивая тем самым стремление сохранить подобие баланса. Также Россия, особенно в бытность президентом Дмитрия Медведева, предпринимала активные усилия по сохранению политического диалога на высшем уровне. Тогда многие критиковали периодические встречи на троих за отсутствие (и невозможность) результата, однако упреки были несправедливы. Сам факт поддержания контактов между главами противоборствующих государств не позволял отношениям свалиться еще ниже — к совсем опасной черте.
При этом политическое урегулирование карабахского конфликта никогда не выглядело реальным.
Дело не в отсутствии вариантов компромисса — за двадцать с лишним лет их было предложено достаточно (особый статус НКР в составе Азербайджана, освобождение «буферных» районов с сохранением коридора, какие-то формы международных гарантий и пр.). Cкорее всего, и придумать что-то новое просто невозможно. Но всякая договоренность предусматривает наличие хотя бы базового доверия к стороне противника. В случае Армении и Азербайджана этого нет и в помине. Более того — попытка пойти на какую-то сделку чревата настоящими катаклизмами в каждой из стран.
Для Азербайджана, который в 1990-е годы проиграл войну и утратил контроль над частью территории, это очень больной вопрос.
Армения (а в значительной степени и армяне в целом) — системообразующий враг. Компромисс с ним не просто неприятен, он идет вразрез со сложившейся национально-государственной идентичностью.
Это было невозможно в период экономического процветания, тем более трудно представить себе нечто подобное на фоне серьезных экономических проблем, с которыми Азербайджан, как и все нефтепроизводители, сталкивается сейчас.
Армения как победитель противостояния более чем двадцатилетней давности не имеет острого комплекса, зато фактически управляется выходцами из Карабаха. Это само по себе делает значимые уступки почти невероятными. А даже если подобное произойдет, то любое правительство, которое решит пойти навстречу Баку, рискует спровоцировать в стране политический кризис колоссального масштаба и едва ли устоит.
В общем, и в том, и в другом случае неизбежное обвинение в национальном предательстве сводит на нет всякую надежду на примирение.
Понимание этого служило дополнительным стабилизатором — статус-кво никому не нравился, но позволял избежать еще худшего развития событий. Иными словами, карабахский конфликт, постоянно балансируя на грани нового взрыва, не содержал в себе внутренних предпосылок для качественной эскалации. Однако появились предпосылки внешние.
Еще пять лет назад, когда начала разрастаться «арабская весна», стало понятно, что волны пойдут по всему большому региону от Ближнего Востока до Центральной Евразии. И там, где есть реальные или потенциальные конфликты, они, скорее всего, обострятся под воздействием общего роста напряженности. Например, две региональные державы, непосредственно прилегающие к зоне армяно-азербайджанского противостояния, Иран и Турция, являются ключевыми действующими лицами ближневосточных событий. Обе они проявляют масштабные амбиции, обе находятся в активном взаимодействии с Россией, правда, противоположным образом — как де-факто союзник и де-факто противник.
На протяжении двадцати лет постсоветское пространство, продукт «крупнейшей геополитической катастрофы ХХ века», пользуясь определением президента России, развивалось прежде всего по собственной логике. Она определялась процессами, которые запустил распад СССР. Внешние игроки в этом, конечно, участвовали, и весьма активно, но все же главной была внутренняя динамика — позитивная или (чаще) негативная — становления новых государств и реструктуризации всей обширной территории. Россия играла во всем этом центральную роль как крупнейший «осколок» прежней страны.
Сейчас ситуация меняется, и движущей силой становятся внешние факторы, окружающие контекст. Он разный — у Украины или Молдавии один, у Кавказа — другой, Центральной Азии — третий и т.д. В целом все это означает очередную веху на пути дезинтеграции,
постсоветское пространство перестает существовать как единое, подчиняющееся общим закономерностям.
У разных стран не просто различные векторы развития, но и принципиально отличающиеся ориентиры. Восстановление единства всего этого пространства невозможно, но спотыкается и интеграция его частей в другие проекты.
Карабахскую тему формально патронирует ОБСЕ — Минская группа, в которую входят помимо России США и Франция, уже много лет занимается урегулированием. На практике никто, кроме Москвы, каких-либо действенных шагов не предпринимает. На сей раз тоже западные участники ограничились выражением обеспокоенности и призывами прекратить огонь.
И в Ереване, и особенно в Баку распространено мнение, что ключ к карабахскому урегулированию находится в России, поддержание подвешенного состояния якобы выгодно Кремлю, поскольку дает дополнительные инструменты влияния. Может быть, когда-то оно так и было (хотя желание постсоветских стран перекладывать на кого-то ответственность и видеть виноватыми в своих проблемах всех, кроме себя, неизбывно), но сейчас идея управлять посредством поддержания тлеющих конфликтов в высшей степени чревата. Именно потому что эти конфликты перестают быть локальными и становятся частью общего пожара, который не знает границ.
Россия в Сирии сделала заявку, что она может комбинацией военных и дипломатических инструментов способствовать изменению расстановки сил в региональных конфликтах. Причем так, что открывается путь к политическому процессу. Скрепя сердце это вынуждены признать и те, кто категорически осуждал российские действия. На постсоветском пространстве такие действия всегда давались с большим трудом, чем в «дальнем зарубежье», потому что соседние территории воспринимались как нечто не вполне внешнее.
С концом постсоветской эры (а украинский конфликт, похоже, стал для России последним, который диктовался именно распадом СССР) может прийти и способность к более отстраненным, но при этом и более эффективным действиям на сопредельных территориях. Особенно там, где нет соперничества с кем-то за влияние или лавры.
Много лет назад, на заре новой российской внешней политики, Борис Ельцин на время полюбил выражение «честный брокер», нейтральный посредник, в роли которого хотела выступать Россия.
Впоследствии это определение ушло, как и сама идея.
Сейчас необходимость возродилась вновь — слишком много «брокеров» оказались нечестными или недееспособными. А вот спрос растет — по мере разрастания и эскалации конфликтов. И успешное брокерство может принести большие дивиденды.
