Требуется новое вильсонианство
По своему эмоциональному воздействию день 11 сентября 2001 года стал, возможно, самым страшным днем в американской истории. Сентябрьская трагедия унесла не меньше жизней, чем иные крупные сражения и катаклизмы прошлого. Но если подробности об ужасах Антьетама (1862) или Пёрл-Харбора (1941) становились известными не сразу и постепенно, то за событиями 11 сентября американцы следили по телевидению в режиме реального времени. Они своими глазами видели, как запылали башни-близнецы Всемирного торгового центра, наблюдали, как их сограждане выбрасывались навстречу смерти из верхних окон 100-этажных небоскребов. Когда башни в считанные секунды рухнули, все американцы поняли, что в этот самый момент смерть настигла тысячи их соотечественников.
Джордж У. Буш воспринял новую реальность так же непосредственно и эмоционально, как и всякий американец. С той лишь разницей, что он мог и должен был что-то предпринимать. Пример Буша показал, что человек способен достойно встретить любое испытание. У Соединенных Штатов вновь появился враг; вновь заявило о себе противоборство между «черным» и «белым», с которым, казалось бы, навсегда было покончено после завершения холодной войны. 20 сентября 2001 года Буш огласил послание всему свету: «Либо вы с нами, либо вы с террористами». Эти слова президента на самом деле означали: либо вы в одном строю с цивилизацией и добром (с нами), либо — с варварством и злом (с ними). Выбирайте. А тем государствам, чей выбор неверен, мы говорим: берегитесь. Для тех, кто разделяет манихейскую позицию Буша, кто исполнен столь же горячей религиозной веры и наделен столь же сильным инстинктом односторонних действий, призыв американского лидера прозвучал вполне естественно. К тому же президент, похоже, выразил гнев и мрачную решимость, овладевшую многими американцами.
В течение года провозглашенная Бушем доктрина успела стать одухотворяющей основой американской внешней политики, полностью изменив направление деятельности президентской администрации. Доктрину Буша использовали, чтобы оправдать беспрецедентную самоуверенность Америки в международных делах. Она определила новый характер отношений США с государствами всего мира, сыграла решающую роль в том, что Пакистану пришлось пересмотреть терпимое отношение к «Аль-Каиде» и прекратить поддержку движения «Талибан». Доктрина Буша вынудила Саудовскую Аравию признать, что ее идеология — фундаменталистский ваххабизм — взрастила 15 граждан страны, осуществивших теракты 11 сентября.
Кроме того, доктрина Буша помогла оживить отношения с Китаем, Россией и Индией — ведь каждой из этих крупнейших держав приходится иметь дело со своими доморощенными мятежниками-террористами. И все эти страны, вполне в духе Бисмарка, более расположены к Вашингтону, нежели друг к другу. Президент США обособил Ирак, Иран и Северную Корею как «ось зла» (даже вопреки мнению практически всех других государств), а заодно провозгласил право Америки на превентивный удар в любом месте планеты. «Не мое дело разбираться в нюансах, — заявил как-то Буш, объясняя причину своей безоглядной приверженности принципу односторонних действий. — Мое дело говорить то, что я думаю. А думаю я, что нравственная определенность имеет решающее значение».
Но, тем не менее, остается фактом, что и год спустя нет ясного понимания того, чем на самом деле руководствуется внешняя политика США, на чем зиждется война с террором. Во-первых, это не очень-то и похоже на войну. Со времени последнего, мартовского, крупного сражения в долине Шахикот в Афганистане американцы предпочитают действовать скрытно: без лишнего шума захватывать и заключать под стражу подозреваемых и день за днем устранять возникающие угрозы. Воистину, невозможно сказать с определенностью, побеждает ли наша сторона.
Но важнее другое. Идеи, стимулирующие противоборство, остались теми же, что и год назад. Призывая другие страны к новым действиям, президент США по-прежнему использует доктрину Буша. Только что это означает — «быть вместе» с Соединенными Штатами в войне против террора? Может быть, имеется в виду временный союз — та самая «коалиция добровольцев», на которую с самого начала туманно намекала администрация? Или подразумевается нечто большее? Враг очевиден — это Усама бен Ладен со своими сочувствующими и присными из числа исламистов, а равно и государства, поддерживающие терроризм. А кто же на американской стороне? Может быть, государства, вошедшие, по выражению Буша, в «нашу могучую коалицию цивилизованных государств»? Но почему тогда многие из этих стран до сих пор утверждают, что не чувствуют своей приобщенности к решению более серьезных задач?
Уже не раз отмечалось, что Америка ведет себя как сверхдержава, и на сей раз для подобных жалоб есть основания. В то время как Буш говорит о защите цивилизации, члены его правительства, похоже, чуть ли не единодушно отказываются от множества тех традиций и процедур, которые другие государства относят к приметам цивилизации. Выбирая место, где можно сообща провести вечер, или решая вопрос о выборе общего врага, цивилизованные люди, как правило, действуют одинаково — на основе консенсуса. Ежегодные раунды переговоров между членами «большой семерки», в НАТО или Всемирной торговой организации (ВТО) — это социальные скрепления глобальной цивилизации. Взаимное стремление к безопасности и готовность извлекать выгоду из глобальной экономики побуждают к совместным действиям. Язык дипломатии при этом служит средством коммуникации.
Однако Буш, судя по всему, верит в некую цивилизацию, где нет места многосторонним действиям. И вот уже США дают суровую отповедь НАТО, а об Организации Объединенных Наций вспоминают только задним числом и не считают договоры обязательными для исполнения.
У себя дома правительство США ничтоже сумняшеся выступают за протекционистские меры: за новые тарифы на сталь и сельскохозяйственные субсидии. Любая попытка усомниться в праве Вашингтона на свободу действий рассматривается как враждебный акт. К примеру, дабы воспрепятствовать началу работы Международного уголовного суда, правительство США в июне 2002 года пригрозило отозвать все средства на миротворческую деятельность ООН. Киотский протокол, на который международное сообщество потратило десять лет переговоров, полностью проигнорирован Белым домом. Взамен Соединенные Штаты не предложили ничего — и это при том, что факт глобального потепления был весной этого года наконец-то признан американской администрацией. Один сотрудник Государственного департамента как-то посетовал, что идеологи политики односторонних действий, взявшие верх в администрации, с нескрываемым презрением относятся к европейскому сообществу, действующему на принципах консенсуса. Они плохо представляют себе, как долго и трудно Европа шла к осознанию необходимости жить в согласии. После 11 сентября НАТО впервые за время своего существования воспользовалась статьей V и расценила атаку на Соединенные Штаты как нападение на всех членов альянса. Тогда министр обороны Дональд Рамсфелд направил своего заместителя Пола Вулфовица объявить, что в этом нет необходимости, поскольку «сама задача определит коалицию».
Безопасность страны должна, разумеется, занимать первую строку в перечне приоритетов любого президента США. И неравенство сил действительно до некоторой степени оправдывает односторонние действия американского руководства. К тому же в последние месяцы Буш — пока в мелочах — стал умерять свою склонность к политике односторонних действий. Столкнувшись с негодованием европейских стран, он пошел на компромисс в отношении Международного уголовного суда и предпринял некоторые шаги по урегулированию ситуации на Ближнем Востоке. Для наблюдения за процессом создания палестинского государства был создан своеобразный квартет, в который вошли ЕС, Россия, ООН и Соединенные Штаты. Однако если роль военного лидера как-то удается Бушу, то до роли мирового вождя он все еще не дотягивает. Ограниченный кругозор президента не позволяет ему признать, что безопасность США в настоящее время неразрывно связана с глобальной безопасностью и с укреплением международного сообщества.
Парадокс в том, что после событий 11 сентября Соединенные Штаты в течение нескольких месяцев демонстрировали как беспрецедентную уязвимость, так и беспрецедентную мощь. Но что значит обладать мощью и уязвимостью одновременно? Это значит, что Америка, защищаясь, должна задействовать весь арсенал средств — от применения силы до использования различных мер давления.
С одной стороны, ясно, что демонстрировать могущество Соединенным Штатам необходимо, и не только для того, чтобы стереть «Аль-Каиду» с лица земли. В течение десятилетия США проявляли нерешительность, не завершали начатых вторжений и ограничивались вялыми ответами на нападки. При Билле Клинтоне единичные удары крылатыми ракетами, похоже, лишь воодушевили бен Ладена, высмеявшего Соединенные Штаты как бумажного тигра. Поэтому применение всесокрушающей силы в Афганистане помогло восстановить веру в мощь Америки. В то же время, однако, природа террористической угрозы показала, насколько важно поддерживать международное сообщество и проводить внешнюю политику, ориентируясь на определенные ценности. Она же убеждает в том, что отстраивать государственность в таких странах, как Афганистан, необходимо при многостороннем сотрудничестве.
Сам президент, кажется, осознаёт, в чем состоит вызов. В своем программном выступлении в Вест-Пойнте Буш заявил: «Никогда еще со времени появления национальных государств в XVII веке у нас не было более благоприятной возможности обустроить мир таким образом, чтобы соперничество между великими державами не приводило к войнам». Беда в том, что члены американского правительства сражаются друг с другом так же ожесточенно, как с террористами. Колин Пауэлл в скромном окружении из умеренных приверженцев политики многосторонних действий, воюет с командой Дональда Рамсфелда и Дика Чейни, которая предпочитает односторонние решения. Но есть еще и третья группировка, куда входят влиятельные неоконсерваторы во главе с Вулфовицем. На этом фоне президент, похоже, никак не решит, какой из взглядов на мир он разделяет. В итоге Бушу приходится лавировать между суровым упрощенным реализмом, отстаиванием особого места США в мире, и безоглядным интернационализмом, стремлением переделать весь свет «во имя свободы». Большинство в администрации президента вне этой проблематики; правда, это не относится к вопросам применения военной силы. Оказалось, что проблема состоит в противоречии между системой взглядов, привнесенной Бушем с первых дней его пребывания на посту, и той реальностью, что досталась ему 11 сентября. Эта система взглядов, в которой Клинтону отводилось место завзятого посредника и постулировалась необходимость избавить США от чрезмерной приверженности миротворчеству, явно устарела, но, к сожалению, она слишком медленно отступает под натиском действительности.
В итоге — идеологический паралич, за которым последовал паралич политический. При всем желании казаться решительным, Буш производит впечатление колеблющегося политика. Президент пытается возглавить глобальную битву, в которой США сражались бы на всех фронтах — от Афганистана до Кашмира и Ближнего Востока. Однако, сдерживаемый сторонниками жесткого курса (а может, и собственным упрямством), на деле он практически не признаёт той самой глобальной системы, за которую на словах борется. Даже когда стало очевидно, что вражда между израильтянами и палестинцами, между индийцами и пакистанцами усложнит войну с террором, администрацию Буша с трудом удавалось привлекать к посредничеству в этих конфликтах. Еще один пример — конфликт с Международным уголовным судом: правительство США само себя поставило в весьма унизительное положение, когда поначалу наотрез отказалось сотрудничать с судом, а потом пошло на компромисс.
Колебания между вовлеченностью и отстраненностью — хроническая болезнь внешней политики США. Но у нынешней администрации симптомы этого недуга выражены особенно ярко. Болезнь вредит международной репутации страны, и поэтому она выгодна исламистским врагам Америки. Союзников США очевидная неискренность Буша, возможно, и раздражает, зато террористам она на руку. Они верят, что в конце концов сбудется их заветная мечта: Америка закроет глаза на их существование и отойдет в сторону. Возможно, они и правы.
Пока в политических битвах побеждают сторонники жесткого курса. Реализм Рамсфелда и Чейни, как будто, идейно одолевает неоконсерватизм Вулфовица: дипломатическая отстраненность берет верх над стремлением расширить «зону демократии». Даже если это так, на деле большинство консерваторов сплотились под знаменем неоимпериализма, или «гегемонизма». То есть все они убеждены в том, что Америке необходимо утвердиться в качестве единого центра неоспоримой власти. По их мнению, это позволит не только победить в войне с террором, но и сохранить американское господство. В основном гегемонистам Буша рукоплещет правое крыло противников разрядки, все еще живущих в 70-х годах прошлого века. Для них Америка не что иное, как всемирный Гулливер, а лилипуты, его связавшие, — это нормы и институты глобальной системы. Великан, полагают они, слишком долго терпел карликов. Гегемонисты отмечают, что их правота подтверждается крахом Советского Союза в 1991 году, поражением талибов десятилетие спустя, а также относительной легкостью, с какой им удалось добиться расторжения Договора по противоракетной обороне (ПРО). Следующая их цель — упреждающее нападение на Ирак.
Верховенство гегемонистов сводило на нет попытки умеренных в команде Буша расширить глобальную повестку дня. Весной Ричард Хаасс, глава службы политического планирования Государственного департамента, в одном из выступлений призвал к новой — подозрительно клинтонианской — «доктрине интеграции». Предполагалось, что она объединит другие страны и организации на основе таких договоренностей и соглашений, «которые станут опорой всего мира», и при этом ничто не будет противоречить интересам и ценностям США. Идея улетучилась так же быстро, как появилась. Как позже выразился на слушаниях в Конгрессе еще один сторонник Пауэлла, Ричард Армитедж, «мы не столь далеко продвинулись в стратегии публичной дипломатии, как следовало бы». Пауэлл, некогда видевший себя в роли арбитра во всем, что имело отношение к внешней политике Буша, низвергнут с небес: ему поручена расчистка дипломатических завалов, которые оставили после себя поборники жесткого курса.
Ныне, похоже, главный призыв, с которым Вашингтон обращается ко всему свету, звучит так: «Примите диктат». Однако действительно эффективные лидеры не прибегают к диктату, даже во время войн. Предыдущие президенты предлагали идеи, которые побуждали мир встать на их сторону. Так, во время Первой мировой войны Вудро Вильсон говорил о построении нового мира во имя «общих интересов человечества». Институты, в которых сторонники жестких мер в окружении Буша видят так мало пользы, создавались, чтобы исправить слабые стороны западного демократического капитализма перед лицом таких угроз, как фашизм и марксизм-ленинизм.
Пока не смолкает лязг и грохот войны с террором, Америка упускает исторический шанс, о котором Буш говорил в Вест-Пойнте. По иронии судьбы террористические группировки ныне держат на прицеле европейцев с азиатами так же, как и американцев. Как уже писал в Foreign Affairs ученый Майкл Доран, исламистами движет не просто антиамериканизм: их вероучение представляет всю современную цивилизацию «купелью зла». Как раз сейчас самое время предложить в ответ мощный всеобъемлющий идеализм, с которым мог бы отождествить себя весь свет. И тогда уже сойдет на нет привлекательность исламизма, в особенности среди молодежи на палестинских территориях и в таких странах, как Иран.
Нельзя отрицать, что Америка ведет войну совершенно нового типа. Враг не так силен, как нацистская Германия или Советский Союз. Зато в смысле идеологическом от исламистов исходит не менее серьезная опасность — на это сам Буш обратил внимание, когда в речи 20 сентября провозгласил террористов «наследниками всех кровожадных идеологий двадцатого века».
А значит, исламизм тоже следует сокрушить в войне идей. Именно сейчас, когда идеологи «Аль-Каиды», пользуясь Интернетом, во всеуслышание заявляют о войне между цивилизациями, те, кто называет себя «цивилизацией», должны дать этой системе взглядов надлежащую оценку.
Поскольку от Буша исходят одни лишь приказы к атаке, мир не расположен подчиняться. Мир не захочет идти на поводу у Америки, если Соединенные Штаты предпримут широкомасштабную превентивную акцию против государств вроде Ирака. Случается, конечно, что упреждающая атака неизбежна (Европа и Россия, кажется, все больше и больше склонны одобрить военные действия против Ирака). Но Бушу не только надо убедить своих партнеров в целесообразности такой акции, но и сделать так, чтобы потом они расчистили все завалы, как в Афганистане. К тому же Вашингтону потребуется упорно потрудиться, дабы убедить других, что упреждающее нападение не есть основной принцип действия в войне с террором. Поэтому, работая на дипломатической ниве, Бушу предстоит стать виртуозом.
Если есть некая единственная причина приверженности Буша бескомпромиссной политике, то она в том, что такая политика по-прежнему нравится американскому народу. Так что если Буш изменит свои взгляды, то американцы должны поступить так же. А для этого им придется пересмотреть свое мировосприятие.
Смерть основополагающего мифа
На следующий после 11 сентября день генералу Ричарду Майерсу в ходе слушаний в Конгрессе задали вопрос, почему самая могущественная в истории военная машина не смогла защититься от шайки людей, размахивавших ножами для резки картона. В те первые, исполненные потрясений часы у будущего председателя Объединенного комитета начальников штабов не оказалось никакого впрок заготовленного ответа, кроме неприкрашенной правды. «Мы умеем действовать, когда угроза исходит извне, — сказал Майерс. — Но мы недостаточно готовы к внутренней угрозе».
Прошел год, а американцам, похоже, по-прежнему трудно различать внешние и внутренние угрозы. В то время как в других государствах, в частности в Соединенном Королевстве, уже осуществляется внутренняя слежка, Соединенные Штаты только-только становятся на этот путь.
Даже сейчас американцам трудно переварить мысль о том, что границы больше почти ничего не значат. Клинтон, президент «глобализации», в свое время постоянно твердил об этом, но без особого резонанса. Вообще-то, одним из основополагающих для нации является миф об исключительности Америки, обособленной от мира и защищенной океанами. К концу XIX века Соединенные Штаты, не испытывая особых проблем, стали обладателями крупнейшей в мире экономики. Успехи превращали американскую исключительность в физически ощутимую реальность. Основополагающий миф воплотился в жизнь.
В двадцатом столетии Соединенные Штаты были втянуты в крупные войны, тогда же они стали применять ныне общеизвестную тактику: сначала — бурная деятельность, за ней — отстраненность. Во время холодной войны оставаться простым наблюдателем было невозможно, поскольку глобальное противостояние с Советами пришло на смену войне с фашизмом. Теперь же, когда это противоборство завершилось, никого не должно удивлять, что Джордж У. Буш стремится ограничить присутствие Америки за рубежом и в очередной раз поднять голос в защиту непоколебимой исключительности Америки.
Некоторых из европейских комментаторов утешает мысль, что Америка отказалась от политики изоляционизма. Это правда. Но политика односторонних действий и изоляционизм — идеологические близнецы. Они черпают силу из одного и того же источника — исключительности, бьющего из самой глубины американского недоверия к остальной части мира, особенно к Европе. Политически склонность к односторонним действиям в наши дни более приемлема, но международная система для нее, так же как для изоляционизма, — не более чем помеха, которую можно устранить.
Многим американцам, в том числе и поборникам жесткого курса в команде Буша, необходимо уяснить одно: за то время, пока Америка рьяно ввязывалась в дела за границей, мир, отгороженный от нее океаном, во многом стал ее миром. Вот уже столетие, как американцы по камешку, по кирпичику, от эпохи к эпохе, выстраивают глобальную структуру, все это время стремясь назад, к родным берегам. Они напоминают гостя, который никак не дождется, чтобы, соблюдая приличия, покинуть вечеринку. Но им следовало бы глубоко осознать тот факт, что вечеринку они сами и устроили. Любой крупный международный институт — ООН, Всемирный банк, Международный валютный фонд, НАТО, Генеральное соглашение о тарифах и торговле (ГАТТ) — имеет клеймо «Сделано в Америке». А в целом появление этих институтов привело к созданию работоспособной международной системы, для которой демократия и свободные рынки, похоже, всегда являются приоритетом.
Американцам еще предстоит признать новый принцип своего существования — исключительность в сочетании с открытостью, как бы противоречиво это ни звучало. Им также надо наконец понять: то, что их объединяет со всем остальным миром, неизмеримо важнее того, что разъединяет. Это особенно верно в наши дни, когда как возможности, так и угрозы обрели глобальный характер, а защита свободы означает защиту международной системы. Соединенным Штатам необходимо поступиться своими освященными временем принципами. Для того чтобы сохранить верность самому главному из своих идеалов — свободе, они должны отказаться от одного из своих самых главных мифов — об обособленном народе. Америка ныне — неотъемлемая часть глобального сообщества, ею самой же и созданного.
Америка и международное сообщество
По злой для администрации Буша иронии главным союзником Америки в войне с террором стало, как выяснилось, глобальное сообщество. Эта презираемая либеральная общность вдруг оказалась необходима для того, чтобы облечь в плоть доктрину Буша. Облекшись властью в 2000 году, новая администрация уверяла, что «будет действовать исходя из национальных интересов, а не интересов какого-то призрачного международного сообщества». Консерваторы намеревались положить конец неистовому, в их собственном представлении, глобализму президентства Клинтона; их глубоко печалило то, как мировое глобализированное сообщество пыталось действовать в сферах, которые консерваторам хотелось оставить за США. Проблемы, связанные, например, с пехотными минами, налогами и международными военными трибуналами для военных преступников, США стремились решать единолично.
Глобализация и мир, в котором все взаимозависимо, поставили под вопрос многие из аргументов так называемых суверенщиков. Транснациональные производственные структуры, созданные в различных отраслях американского бизнеса, сделали эти отрасли едва ли не беззащитными как перед устремлениями зарубежных правительств, так и перед капризами транснациональных игроков вроде неправительственных организаций (НПО). Как заметил сотрудник клинтоновского Госдепартамента Строуб Тэлботт, «»Аль-Каида», возможно, есть наивысшая форма НПО». Между тем экономика США уже не может отказаться от международной финансовой системы с центром на Уолл-стрит. Америка стала потребителем капитала других государств, что породило в американцах привычку импортировать больше, чем экспортировать. Эта склонность критически сказывалась на здоровье экономики на протяжении 90-х годов: за одно десятилетие едва не улетучились все сбережения США.
Ко времени инаугурации Буша зависимость США от международной системы стала проявляться не только в сферах сбережений и инвестиций, рабочих мест и рынков. Теперь уже международная система влияла на поддержание военного превосходства Америки. Военная кампания в Афганистане показала, что большую часть вооружений США производят коммерческие компании, специализирующиеся на высоких технологиях и также зависящие от международного рынка. Например, всякая производящая суперкомпьютеры американская компания получает, как минимум, половину своих доходов от зарубежных продаж. А ведь без суперкомпьютеров невозможно вести войну XXI века. Иными словами, военное преимущество Америки, как никогда ранее, зависит от стабильности и открытости международной экономики.
Консерваторам, разумеется, легко признать значимость международной экономики. Другое дело — «международное сообщество». Что касается международной экономики, то она уже существует не в вакууме: все крепче становятся связи между рынками, правительствами и народами, разделяющими общие интересы и ценностям. Есть и традиционные институты вроде Совета Безопасности, которые возвышают голос в защиту этих интересов и ценностей; есть новые организации, подобные ВТО, — они разрешают конфликты, восстанавливают связи.
Примеры жизнедеятельности международного сообщества окружают нас со всех сторон. Доказательством может служить отсутствие серьезных попыток со стороны других крупных держав создать противовес Соединенным Штатам. Ни один из основных глобальных игроков — ЕС, Япония, Россия, даже Китай — не готовится через десятилетия бросить вызов одинокой сверхдержаве. Силы порядка ныне явно намного превосходят по мощи силы хаоса. За прошедшее десятилетие неоднократно случались обвалы финансовых рынков — а глобальная экономика устояла (пока). Бушевали антиглобалисты — а система открытых рынков осталась невредимой (по большей части). Терроризм обрушил башни Всемирного торгового центра — а схватки цивилизаций не последовало (пока что).
Война с террором убеждает, что американцам необходимо совершить концептуальный прорыв и признать очевидное: они — часть международного сообщества. Для того чтобы сражаться с разобщенными (с тех пор как «Аль-Каида» была частично разгромлена в Афганистане) террористическими группировками, Соединенные Штаты крайне нуждаются в информации отовсюду — от Берлина до Куала-Лумпура. Но в таком случае администрация Буша должна установить доверительные отношения с возможными партнерами. Тем не менее Вашингтон противился обмену данными даже с ключевыми союзниками, в частности с Францией и Германией. Неудивительно, что не сложилось сотрудничество ни в подавлении террористических группировок, ни в ликвидации структур, обеспечивающих им финансовую поддержку.
Мистическая, но чрезвычайно важная проблема нераспространения оружия массового поражения — это еще один стимул для американцев наращивать усилия по укреплению международного сообщества. С каждым десятилетием террористам становится все легче заполучить ОМП. Для американцев главную угрозу представляют, скорее всего, не баллистические ракеты, запущенные с территории государства, которое знает, что его ожидает массированное возмездие. Гораздо опаснее ОМП, погруженное на катер или грузовик с группой преисполненных ненависти людей без «обратного адреса», а потому не подверженных страху перед возмездием. В таких случаях противоракетная оборона не сработает, а мощная внутренняя оборона едва ли поможет Америке остановить террористов прежде, чем те применят страшное оружие.
Разумеется, превентивная акция способна принести плоды, однако если с ней переусердствовать, то может утвердиться новый опасный прецедент поведения на международной арене. Так что контроль над ОМП явно отвечает национальным интересам США. Но контролировать количество смертоносного вооружения, распространяющегося по всему миру, означает сократить — или, по крайней мере, удержать на том же уровне — число государств, которые производят такое оружие, и обуздать остальные страны. Придя к власти, администрация Буша получила доступ к значительному арсеналу полезных, хотя и не без изъяна, средств для решения этой задачи, среди них — Договор о всеобъемлющем запрещении ядерных испытаний, конвенция о биологическом оружии и конвенция о химическом оружии. Но Вашингтон скорее отказался от большей части этих средств, нежели попытался воспользоваться ими. Администрация Буша продолжала отвергать соглашения, ущемляющие суверенитет, и по-прежнему препятствовала такому межгосударственному устройству, при котором террористу было бы негде укрыться.
Американская администрация иногда действует так, будто ей нравится жить в мире, полном ядерных боеголовок. Мало кто помнит, что в начале 2001 года администрация Буша смягчила свое отрицательное отношение к наращиванию Китаем ядерного потенциала. Американцы надеялись, что в ответ Пекин не станет возражать против системы противоракетной обороны США. (Год спустя Пентагон поднял тревогу: Китай, оказывается, все так же наращивал свои ракетные силы.) А выступая в Вест-Пойнте, Буш, похоже, отказался от возвращения к контролю над вооружениями: «Мы не можем принимать на веру обещания тиранов, которые торжественно подписывают договоры о нераспространении ядерного оружия и потом систематически нарушают их». Для борьбы с этой угрозой, продолжил президент, «мы противопоставим им всю нашу мощь». И все же полагаясь только на силу невозможно помешать другим государствам передавать знания в области ОМП. Ничто также не может остановить другие страны в их стремлении приобрести оружие массового поражения — тем более что ни для кого не секрет, насколько активно Соединенные Штаты, отрекшиеся от международного права и международных организаций, наращивают и совершенствуют собственный ядерный арсенал.
Всерьез вознамерившись покончить с террором, администрация Буша не жалеет денег, выделенных на противоракетную оборону. Она готова тратить еще больше, чтобы взять под прицел «террористические государства». Одновременно она дала понять, что Россия получит очередной транш, если разместит у себя отработанные компоненты ОМП.
Нацеленность администрации Буша на противоракетную оборону может оказаться мудрой и долгосрочной стратегией. Но сегодня, после 11 сентября, делать ставку на ПРО, при этом ослабляя многосторонние усилия по нераспространению ОМП, есть не что иное, как заблуждение.
Как не вспомнить одно из самых туманных, наиболее осмеянных положений мирной программы Вудро Вильсона: «Для достижения мира сокращайте вооружения»!
Наконец, в отличие от Вашингтона, террористы явно признают существование международного сообщества. Джихад бен Ладена направлен против «крестоносцев и евреев», а также «неправедной Организации Объединенных Наций» и Америки. Враждебность бен Ладена и сочувствующих ему исламских фундаменталистов можно правильно понять только в контексте неуклонного расширения (сами исламисты считают это загниванием) вестернизированной части мирового сообщества. Бернард Льюис, выдающийся знаток ислама, связывает нынешнюю ярость мусульман с окончательным упадком исламского общества после тысячелетней войны с Западом, которая велась не только за мировое господство, но и из чувства собственного достоинства. Предшественниками сегодняшних фундаменталистов в начале ХХ века были японские, немецкие и русские националисты и, наконец, фашисты и японские милитаристы. Их судьба — поражение и последующее растворение в близких идеологических течениях, — скорее всего, ждет и радикальных исламистов, но для этого Запад должен сплотиться.
Однако, прежде чем исламизм исчезнет, в результате терактов, вероятно, погибнут еще многие из живущих на Западе. Поэтому Бушу тем более следует ускорить поражение исламизма, предложив его приверженцам более приемлемую альтернативу. Эта война должна завершиться тем же, чем заканчивались все победоносные войны Америки против фундаментально антагонистических идеологий: полной победой. И, как последовательные вильсонианцы, американцы обязаны сделать так, чтобы мир стал лучше, а война не повторилась бы вновь. То есть сделать то, что Америка сделала для Германии и Японии за время оккупации этих стран и что — во многом — удалось. С помощью вестернизированных норм Америка очистила их от самых опасных элементов. В итоге обе страны стали постоянными членами международного сообщества. Афганистан с Ираком, наряду с остальной частью мусульманского мира, следует заставить идти в том же направлении. Однако на современном историческом этапе на такое принуждение способно только международное сообщество, выступающее единым фронтом.
Вашингтон попросту не может позволить себе обижаться и отказываться от сотрудничества. Осознать, что США есть часть более крупной глобальной системы, — не значит поступиться суверенитетом, чего так сильно боятся в Америке. Нынешние поборники исключительности все еще верят, что ведут борьбу с всепоглощающим глобализмом, с угрозой прихода мирового правительства. Однако их страх до нелепости преувеличен: правительства и национальные государства по-прежнему четко разграничивают мир. Нет никаких признаков того, что международное сообщество — каким бы мощным оно ни было — собирается создавать мировое правительство. Сама мысль изначально абсурдна: ведь при том что Буш в прошлом году довел оборонный бюджет до уровня времен холодной войны (около 390 миллиардов долларов), совокупный бюджет всех основных многонациональных организаций — ООН, Международного уголовного суда, Всемирного банка — составил менее 20 миллиардов.
Тем не менее нет оснований полагать, будто американская склонность к политике односторонних действий во всем плоха.
Искушение силой
Нынешняя склонность Америки к односторонним действиям меньше всего объясняется особенностями «ковбойского» склада сознания Буша и даже идеей исключительности. В первую очередь она связана с тем, что Соединенные Штаты — самое мощное государство в мире. США неизмеримо сильнее Европы, откуда и доносится большинство жалоб. Америка действует в одностороннем порядке, поскольку может себе такое позволить, — особенно это проявляется в переломные, кризисные для страны моменты.
Мало кто из европейцев осознал, что после завершения холодной войны Америка потеряла к ним интерес. Институты трансатлантического сообщества строились на идее сотрудничества великих держав, или, говоря словами Вильсона, «концерта держав», в котором сверхдержава Америка играла бы роль первой среди равных.
После холодной войны Джордж Буш-старший и Клинтон разыгрывали представление, делая вид, что ничего не изменилось. На самом же деле изменилось все. В широком стратегическом смысле не было больше никакого оркестра: звучало только соло. НАТО потеряла свою значимость для Вашингтона. Альянс, как показали последние стадии войны в Афганистане, все еще полезен, но только как форпост американской мощи, а не как партнер.
Если сегодня Америка не знает, куда деть избыток своей силы, то Европа слишком часто возмещает недостаток силы риторикой. Так что обеим сторонам есть что изменить в своих позициях. Союзники США должны признать, что в какой-то степени склонность американцев к односторонним действиям неизбежна и даже желательна. Откровенно говоря, когда европейские страны оказались под защитой относительно милостивого покровителя, им повезло. Поэтому им следует не только смириться с превосходством Соединенных Штатов, но и осознать свою историческую удачу. Скорректировать точку зрения — означает, например, понять, почему в Международном уголовном суде должен быть особый подход к Америке: отношение к тому, кого чаще других призывают навести порядок твердой рукой, должно быть особым. Европейцы должны твердо соблюдать принцип разделения труда и внести лепту в миротворчество — подобно тому, как во время войны в Заливе большую часть расходов на ее ведение оплатили нуждающиеся в арабской нефти японцы. После устранения ядерной угрозы многие европейцы больше не желают идти на поводу у американцев. Однако если им угодно стать «постмодернистскими» государствами и отказаться от ведения войн, то придется за это платить: первую скрипку при составлении плана действий должен играть Вашингтон.
Между тем и американцам никуда не деться от пересмотра своих представлений. Им следует чуть пригнуться, чтобы скрыть разницу в росте, — это лучше, чем постоянно подчеркивать свое превосходство. И дело тут не в любезном обхождении или в создании «коалиций ради коалиций». Европейцы остаются важным союзником Америки в ее глобальной стратегии, встраивая такие страны, как Китай и Россия, в международную систему. И если команда Буша ратует за эффективное глобальное разделение труда и ожидает, что европейцы и прочие займутся миротворчеством, то очевидно, что без предварительных консультаций с ними по стратегическим вопросам не обойтись. Скажем, европейцы быстрее согласились бы поддержать США в иракском вопросе, если бы их попросили помочь в выработке долгосрочной стратегии превращения «постсаддамовского Багдада» в надежного союзника Запада. Вот почему правительство Буша не вправе попросту отмахнуться от институциональных ограничений, которые ему не по нраву. Америка добилась бы куда большего, не отвергая Международный уголовный суд, а как участник соглашения о его создании отстаивая меры безопасности для вооруженных сил США.
Одна из трудностей распространения идей нового вильсонианства состоит в том, что любая попытка провозгласить всеобщие ценности из Вашингтона, скорее всего, вызовет всплеск негодования. Президентам вроде Вильсона или Рейгана удавалось вести за собой целый мир, потому что мир куда больше страшился альтернативы. Ныне никакой альтернативы нет: существует всего одна громадная, не вызывающая симпатии сверхдержава. Хорошо уже то, что Америке больше нет нужды все так же упорно трудиться, чтобы отстроить мир заново: основные конструкции уже на месте. Вашингтону необходимо попросту подкрепить их. Об этом лучше всего сказал сам Буш в 2000 году: «В данный момент мы самые сильные. Как раз поэтому нам надлежит быть скромными и, тем не менее, демонстрировать мощь таким образом, чтобы содействовать свободе… Если мы будем высокомерной нацией, так к нам и будут относиться, зато если мы окажемся нацией скромной — нас станут уважать». Непостижимо, почему ныне правительство Буша полагает, будто его долг — размахивать большой дубинкой да при этом еще и громогласно вещать. Заставляя других «безоговорочно» принимать ее ценности, Америка превращается в заурядного школьного забияку. А забияки рано или поздно получают по рукам.
Новое согласие
Итак, американские поборники политики односторонних действий взамен презираемого ими глобализма предлагают политику, основанную на принципе «принимай или проваливай». Но есть и третий путь. Возможно новое международное согласие, основанное на общем видении международной системы. Американское военное и экономическое господство — решающий фактор сегодняшнего мира, и его необходимо сохранять, но главным образом в качестве скрытой силы поддержки международной системы. Именно эта международная система с ее экономическими и политическими нормами вновь должна стать залогом порядка и мира: укреплять связи между государствами; втягивать в свою орбиту государства-неудачники вроде Афганистана, потенциальных изгоев и «стратегических конкурентов»; изолировать, если не уничтожать, террористов. Как писал Генри Киссинджер, «преобладающим направлением в американском внешнеполитическом мышлении должно стать преобразование силы в согласие, с тем чтобы международный порядок основывался на соглашении, а не на вынужденных уступках». «Нам нужны друзья», — заключил недавно сенатор-республиканец Чак Хейджел.
На практике всегда нелегко отыскать такое верное сочетание односторонних и многосторонних действий, чтобы оно заработало. Добиться этого — долговременная цель дипломатии, которая должна отличаться, по словам вашингтонского аналитика Эндрю Крепиневича, «виртуозностью Бисмарка».
Потребуются и некоторые политические жертвы. Особенность американской внешней политики в том, что ее необходимо «продать» народу Америки. Сбыть политику односторонних действий куда легче, а выгоды от продажи ощутимы незамедлительно: имидж сильного человека у президента, высокие рейтинги и, в случае с Бушем, сохранение консервативной основы. Зато издержки долгосрочны и их размер точно не установлен: туманная угроза применения ОМП, опасение, что Европа или Китай через пару десятков лет могут выступить против гегемонии США, постепенное потепление климата.
По тем же причинам долгосрочны и расплывчаты выгоды политики многосторонних действий, а вот ее издержки проявляются незамедлительно: создается образ слабого государства, готового идти на компромиссы, — а такое не по душе лидерам Америки, особенно когда ведется война.
Однако американским президентам, в том числе и Бушу, всегда приходилось брать на себя ответственность и делать болезненный выбор, даже ценой потери некоторой части голосов. Необходимо вернуться к понятию «лидер свободного мира» и придать ему дополнительный смысл. Если Америка намерена сохранять свое первенство, то ответственность за поддержание мирового порядка следует непосредственно, если не конституционно вменить в обязанности всякого американского президента. Буш должен недвусмысленно говорить о международной системе, выгодной для всех. Он обязан постоянно поддерживать институты этой системы, даже если не всегда с ними согласен. И ему следует поменьше распространяться о том, что не приносит пользы никому, кроме «Америки».
Как хорошо известно, Вудро Вильсон умер озлобленным неудачником. Однако позже его идеи стали, по выражению Киссинджера, «коренной породой», на которой строилась внешняя политика США в XX веке. До 11 сентября некоторые ученые, как, скажем, Фрэнк Нинкович, возвещали о конце «вильсонианского века». Вильсонианство было «кризисным интернационализмом», писал Нинкович в 1999 году, и возврат мира к нормальному состоянию после холодной войны «позволил всецело отказаться от [вильсонианских методов в политике]». Что ж, мир вновь ввергнут в кризис. И возможно, в войне с террором сегодня больше всего необходимы идеи Вильсона — первого президента, который стремился сделать американские ценности достоянием всего мира.
Так, конечно же, не считают в Вашингтоне Джорджа Буша-младшего, хотя все больше официальных лиц из президентского окружения прибегают к понятию «международное сообщество». Команда Буша и впрямь пристально следит за политическими ветрами, дующими справа. Некоторые из консервативных ученых мужей принялись использовать трагические события 11 сентября для придания американскому превосходству за рубежом еще большей значимости, чем того хотел Буш. Они тщились утвердить американскую империю, которая вторгалась бы в чужие земли единственно по своей прихоти, — и все для того, чтобы обеспечить безопасность американцев.
Однако в национальной ДНК Америки просто-напросто нет гена, отвечающего за воссоздание Pax Romana. Соединенные Штаты — это нация, существующая прежде всего для того, чтобы служить идеалам свободы (опять-таки исключительность). Во всяком случае, стремление к империи есть путь к заведомой неудаче: всякая великая империя в истории, сколь бы долго она ни существовала, в конце концов рушилась под напором собственной спеси, вызвав волну ненависти у своих подданных или врагов. Чересчур рьяная приверженность Америки политике односторонних действий ведет Соединенные Штаты именно в этом направлении. Чтобы избежать участи погибших империй, надо поддерживать международное сообщество, с которым, по словам Пауэлла, Соединенные Штаты «связаны тысячей нитей». Другого выхода нет.
