В 1991 г., когда Запад праздновал победу в холодной войне и распространение либеральной демократии на все уголки планеты, политолог Сэмюэл Хантингтон предупредил об опасности чрезмерного оптимизма. В статье «Третья волна демократии» (Journal of Democracy) Хантингтон отмечал, что за двумя предыдущими волнами демократизации – с 1820-х по 1920-е гг. и с 1945 по 1960-е – следовали «обратные волны», в результате которых «на смену демократическим системам приходили исторически новые формы авторитаризма». Третья обратная волна тоже возможна, предупреждал он, если новые авторитарные державы продемонстрируют жизнеспособность недемократической формы правления или если мир увидит, как США, долгое время являвшиеся маяком демократии, превращаются в «увядающую державу, которая страдает от политической стагнации, экономической неэффективности и социального хаоса».
Хантингтон умер в 2008 г., но даже он был бы удивлен, увидев, что сегодня либеральная демократия находится под угрозой не только в странах, переживших демократизацию в последние десятилетия, как Бразилия и Турция, но и в образцовых демократических государствах Запада. Авторитаризм вновь возник в России и укрепился в Китае, в то время как внешнеполитический авантюризм и внутриполитическая поляризация нанесли серьезный ущерб глобальному влиянию и престижу Соединенных Штатов.
Вероятно, самыми тревожными стали изменения в Восточной Европе. Два образцовых представителя посткоммунистической демократизации – Венгрия и Польша – переживают приход к власти консерваторов-популистов, которые, одержав уверенную победу на выборах, приступили к демонизации политической оппозиции, дискриминации меньшинств и подрыву системы сдержек и противовесов. Другие страны региона, включая Чехию и Румынию, могут пойти по тому же пути. В 2014 г. один из новых популистов, премьер-министр Венгрии Виктор Орбан выразил свою позицию по либерализму: «Демократия необязательно должна быть либеральной. Даже не будучи либеральной, демократия может оставаться демократией». Говоря о глобальной конкуренции, он подчеркнул: «Мы должны отказаться от либеральных методов и принципов организации общества». Орбан руководит небольшой страной, тем не менее он является представителем глобального движения. На Западе, где воля народа остается основным источником политической легитимности, его модель антилиберальной демократии вполне может стать альтернативой либерализму в ближайшие десятилетия.
Почему демократия объявила открытую войну либерализму именно в Восточной Европе? Ответ обусловлен особенностями революций 1989 г., когда государства региона освободились от советской империи. В отличие от предыдущих революций в 1989 г. речь шла не об утопических идеях, а о нормальности – революционеры хотели принести людям нормальную жизнь, которая уже была доступна в Западной Европе. После падения Берлинской стены самые образованные и либеральные восточноевропейцы первыми покинули свои страны, спровоцировав демократические изменения и кризис идентичности в регионе. Поскольку сторонники либеральной демократии мигрировали на Запад, лицом либерализма в Восточной Европе стали международные акторы – ЕС и США, в то время как их влияние стало снижаться. В результате в регионе были созданы условия для подъема национализма и борьбы с либерализмом.
Власть народа
Многие не могут объяснить рост популизма в Восточной Европе. После того как популистская партия «Право и справедливость» (ПиС) получила большинство в парламенте Польши в 2015 г., Адам Михник, икона либерализма в стране, воскликнул: «Иногда красивая женщина теряет рассудок и ложится в постель с ублюдком». Однако победы популистов отнюдь не единичный случай, вызывающий удивление, это сознательный, повторяющийся выбор: правая популистская партия Фидес одержала победу на двух парламентских выборах в Венгрии подряд, а ПиС, по данным опросов, уверенно опережает своих соперников. Похоже, Восточная Европа собирается за ублюдка замуж.
Некоторые успехи популистов можно объяснить экономическими проблемами. Орбан был избран в 2010 г., после того как экономика Венгрии сократилась на 6,6% в 2009 году. Однако аналогичными проблемами нельзя объяснить, почему Чехия, где безработица остается одной из самых низких в Европе, проголосовала на популистские партии на парламентских выборах в прошлом году или почему в экономически благополучной Словакии растет нетолерантность. Польша – самый сложный случай. Экономика страны росла самыми быстрыми темпами в Европе с 2007 по 2017 г., в последние годы также улучшились показатели социальной мобильности. Исследование польского социолога Мацея Гдулы показало, что политические настроения поляков не зависят от благ, полученных ими лично в результате посткоммунистической трансформации. Электоральная база правящей партии включает тех, кто доволен своей жизнью и наслаждается процветанием страны.
Детали популистского поворота в странах Восточной Европы различаются, так же как характер и политика конкретных популистских правительств. В Венгрии Фидес воспользовалась конституционным большинством, чтобы переписать правила игры: реформа избирательной системы позволила Орбану превратить свое «относительное большинство в супербольшинство» по выражению социолога Кима Лейна Шеппеле. Растет коррупция. Публицист Дэвид Фрам в статье в The Atlantic процитировал высказывание анонимного источника о системе Фидес: «Управление современным государством в большей степени заключаются в способности защищать виновных, а не преследовать невиновных».
Правительство Польши также стремится разрушить систему сдержек и противовесов, в частности с помощью изменений, касающихся Конституционного суда. Однако в отличие от венгерского правительства о коррупции речи не идет. Политика польского правительства сосредоточена на нравственном перевоспитании нации и в меньшей степени – на контролировании экономики и создании лояльного среднего класса. Власти пытаются переписать историю, в частности недавно был принят закон, снимающий с Польши ответственность за Холокост. В Чехии премьер-министр Андрей Бабиш привел свою партию к победе в прошлом году, пообещав управлять страной как компанией.
Однако за всеми этими различиями скрываются красноречивые общие черты. В Восточной Европе формируется новый антилиберальный консенсус, характеризующийся национализмом, ксенофобией и – что удивительно – получивший поддержку молодых людей, ставших совершеннолетними после падения коммунизма. Либералы, доминировавшие в 1990-е гг., были озабочены правами этнических, религиозных и сексуальных меньшинств, нынешний консенсус касается прав большинства.
Придя к власти, консерваторы-популисты используют новые возможности, чтобы усугубить культурную и политическую поляризацию. При этом они исповедуют «параноидальный стиль» руководства, как выразился американский историк Ричард Хофстедтер. Этот стиль способствует распространению конспирологических теорий. Так, многие избиратели ПиС уверены, что крушение самолета президента Леха Качиньского – брата лидера партии Ярослава Качиньского – было спланировано. Паранойя сквозит и в утверждениях Фидес о том, что Брюссель при содействии миллиардера венгерского происхождения Джорджа Сороса собирается наводнить Венгрию мигрантами.
Восточноевропейские популисты используют одинаковый политический вокабуляр, считая себя подлинным голосом нации, восставший против внутренних и внешних врагов. Как отмечает политолог Ян-Вернер Мюллер, «популисты утверждают, что они и только они представляют народ», это утверждение не эмпирическое, а «всегда исключительно нравственное». Фидес и ПиС не притворяются, что представляют всех венгров или всех поляков, они настаивают на том, что представляют истинных венгров и истинных поляков. Они превращают демократию из инклюзивного инструмента в эксклюзивный, лишают немажоритарные институты легитимности, разрушая их как препятствия на пути реализации воли народа.
Еще одна общая черта восточноевропейского популизма – двойственное отношение к ЕС. По данным Eurobarometer, восточноевропейцы поддерживают Евросоюз, и эти показатели – одни из самых высоких на континенте, тем не менее они голосуют за правительства евроскептиков. Эти правительства, в свою очередь, используют Брюссель как мишень для своей риторики, но не отказываются от финансовой помощи. Венгерская экономика выросла на 4,6% с 2006 по 2015 г., однако, по оценкам KPMG и венгерской компании GKI без денег ЕС она сократилась бы на 1,8%. Польша является крупнейшим реципиентом средств от Европейского структурного и инвестиционного фондов, которые спонсируют программы экономического развития.
Поддержка антилиберального популизма на континенте растет уже несколько лет, однако для понимания его невероятной привлекательности в Восточной Европе необходимо переосмыслить историю региона после краха коммунизма. Наследие революций 1989 г., а также последствия упадка власти США и кризиса в ЕС привели к нынешнему взрыву популизма.
Свобода, братство, нормальность
Популизм в Восточной Европе находился на подъеме с начала нынешнего десятилетия, однако кризис с беженцами в 2015-2016 гг. превратил его в доминирующую политическую силу. Опросы общественного мнения показывают, что подавляющее большинство восточноевропейцев настороженно относятся к мигрантам и беженцам. Как показало исследование Ipsos в сентябре 2017 г., лишь 5% венгров и 15% поляков считают, что иммиграция оказывает позитивное воздействие на страну. По мнению 67% венгров и 51% поляков, границы должны быть полностью закрыты для беженцев.
Во время миграционного кризиса кадры с беженцами, устремившимися в Европу, вызвали демографическую панику в восточноевропейских странах: люди считали, что их национальная культура находится на грани уничтожения. Сегодня регион состоит из небольших, стареющих, этнически однородных обществ – например, лишь 1,6% жителей Польши родились за пределами страны и только 0,1% являются мусульманами. На самом деле главным различием между Западной и Восточной Европой сегодня является культурное и этническое многообразие, а не благосостояние. Возьмите для сравнения Австрию и Венгрию – два соседних государства сходного размера, которые когда-то входили в империю Габсбургов. Иностранные граждане составляют менее 2% населения Венгрии, в Австрии их 15%. Лишь 6% жителей Венгрии родились за пределами страны, в основном это этнические венгры, иммигрировавшие из Румынии. В Австрии этот показатель составляет 16%. В политическом сознании восточноевропейцев культурное и этническое многообразие представляет экзистенциальную угрозу, и противодействие этой угрозе лежит в основе нового антилиберализма.
Отчасти боязнь многообразия является следствием исторических травм – распада мультикультурной империи Габсбургов после Первой мировой войны и советской оккупации Восточной Европы после Второй мировой. Однако политический шок от наплыва беженцев нельзя объяснить исключительно историей региона. Восточноевропейцы вдруг осознали, что находятся на грани новой глобальной революции. Это будет не революция масс, а революция мигрантов, инспирированная представлениями о реальной жизни по другую сторону границы, а не идеологическими взглядами на будущее. Глобализация не только превратила мир в деревню, но и подвергла его тирании глобальных сравнений. Сегодня жители беднейших уголков планеты редко сравнивают свою жизнь с жизнью соседей, они сравнивают себя с самыми процветающими жителями других стран мира, благосостояние которых может увидеть каждый благодаря распространению коммуникационных технологий. Французский либеральный философ Раймон Арон был прав, отметив еще 50 лет назад, что «человечество движется к унификации, и неравенство между людьми приобретает значение, которое в прошлом имело классовое неравенство», Если бедный житель Африки хочет экономически стабильной жизни для своих детей, они должны родиться в богатой стране – Дании, Германии, Швеции или, на худой конец, в Чехии или Польше. Чтобы добиться изменений, нужно сменить страну, а не правительство. Восточноевропейцы ощущают угрозу подобной революции.
Ирония в том, что, хотя сегодня Восточная Европа панически боится массовой миграции, когда-то катализатором революций 1989 г. тоже было желание покинуть свою страну, а не получить в ней реальное право голоса. После падения Берлинской стены многие в бывшем коммунистическом блоке выражали свое стремление к переменам, уезжая на Запад, а не участвуя в демократических преобразованиях. В 1989 г. восточноевропейцы не мечтали об идеальном мире, они хотели нормальной жизни в нормальной стране. Если и существовала утопия, которую разделяли левые и правые в период посткоммунистической трансформации в регионе, то это была утопия нормальности. Эксперименты были запрещены. В 1990 г. министр финансов Чехии Вацлав Клаус (позже ставший премьер-министром, а затем президентом страны) высказался о поисках золотой середины между капитализмом и социализмом: «Третий путь – это кратчайший путь к Третьему миру». Восточноевропейцы мечтали, что объединение Европы будет происходить по тем же принципам, что и объединение Германии. В начале 1990-х гг. многие чехи, венгры и поляки завидовали восточным немцам, которые мгновенно получили германские паспорта и могли тратить дойчмарки.
Революции, как правило, вызывает серьезные демографические потрясения. После Французской революции многие ее противники бежали из страны. Когда большевики захватили власть в России, страну покинули миллионы людей. Но в этих случаях речь шла о проигравших, о противниках революции, которые видели свое будущее только за пределами родины. После революций 1989 г. первыми родину покинули те, кто хотел жить на Западе, кто жаждал перемен в своей стране. Для многих либерально настроенных восточноевропейцев эмиграция стала логичным и легитимным выбором из-за недоверия лояльных националистов и перспективы немедленно присоединиться к современному миру. В результате революции 1989 г. оказали негативное воздействие, ускорив сокращение численности населения новых государств Восточной Европы. С 1989 по 2017 г. Латвия потеряла 27% населения, Литва – 23%, Болгария – 21%. Население Венгрии сократилось на 3% за последние 10 лет. В 2016 г. около миллиона поляков проживали в Великобритании. Эмиграция талантливой молодежи происходила в странах со стареющим населением и низким уровнем рождаемости. Эти тренды стали причиной демографической паники.
Таким образом, подъем популизма в Восточной Европе можно объяснить эмиграцией и страхом перед наплывом беженцев. Успех националистического популизма, который подпитывает идею, что идентичность страны находится под угрозой, является следствием массового отъезда молодежи и перспективы масштабного притока мигрантов. В результате в регионе зазвучали сигналы демографической тревоги. Переезд на Запад означал повышение социального статуса, поэтому восточноевропейцы, оставшиеся дома, почувствовали себя неудачниками. В странах, где молодежь мечтает уехать, достижение успеха дома не ценится.
В последние годы у восточноевропейцев возникла потребность самоутвердиться, им надоело выполнять распоряжения Брюсселя. В 1990-е гг. восточноевропейские политики стремились в НАТО и Евросоюз и поэтому были готовы следовать либеральным правилам игры, но сегодня они хотят быть полноправными членами европейского клуба. Интеграция Восточной Европы в ЕС на национальном уровне отражает опыт, знакомый по историям иммигрантов по всему миру. Иммигранты первого поколения хотят быть принятыми и поэтому впитывают ценности своей новой родины; иммигранты второго поколения, родившиеся в новой стране, боятся, что к ним будут относиться как к гражданам второго сорта, и часто обнаруживают тягу к традициям и ценностям культуры своих родителей. Нечто похожее произошло в восточноевропейских обществах после присоединения к ЕС. Многие в этих странах изначально считали вмешательство Брюсселя во внутреннюю политику следствием благих намерений. Но со временем они стали считать это оскорбительным посягательством на национальный суверенитет.
Возвращение геополитики
Последний ингредиент антилиберального поворота в Восточной Европе – это глубинные потоки геополитической незащищенности, которые всегда тревожили регион. В 1946 г. венгерский интеллектуал Иштван Бибо опубликовал памфлет под названием «Невзгоды малых государств Восточной Европы», в котором отмечал, что демократия в регионе всегда оставалась заложницей исторических травм, связанных с доминированием внешних держав. Польша, например, перестала существовать как независимое государство, после того как ее разделили Австрия, Пруссия и Россия в конце XVIII века. Национальная революция в Венгрии была подавлена в 1849 г., а по Трианонскому договору 1920 г. страна потеряла две трети территории и половину населения.
Эти исторические травмы не только заставляют восточноевропейцев опасаться внешних держав и презирать их; по мнению Бибо, они убеждены в том, что «продвижение свободы угрожает их национальной идее». Они научились с подозрением относиться к любой космополитической идеологии, будь то универсализм Католической церкви, либерализм поздней империи Габсбургов или марксистский интернационализм. Чешский писатель-диссидент Милан Кундера зафиксировал это чувство незащищенности в своем определении малого государства, «само существование которого может быть в любой момент поставлено под вопрос». Гражданин большой страны воспринимает ее выживание как должное. «В его гимне говорится о величии и вечности. Польский гимн начинается со слов «Еще Польша не погибла».
Одним из последствий эмиграции после революций 1989 г. стала демографическая паника в Восточной Европе, которая на полную мощь проявилась в ходе кризиса с беженцами. Но не менее важным последствием стало то, что страны лишились граждан, которые должны были стать защитниками либеральной демократии. В результате либеральная демократия в Восточной Европе опиралась на поддержку внешних акторов – ЕС и США, которые со временем стали восприниматься как реальная сдерживающая сила для власти большинства в регионе. Желание Бухареста вступить в Евросоюз заставило его пойти на урегулирование давнего спора с Венгрией о правах этнических венгров в Румынии. Согласно так называемым копенгагенским критериям, правовая защита меньшинств является обязательным условием для членства в ЕС.
Главенствующая роль Европейского союза и Соединенных Штатов в консолидации либеральных демократий Восточной Европы означала, что эти демократии будут находиться в безопасности, пока доминирование Брюсселя и Вашингтона не ставится под сомнение. Однако за последние 10 лет геополитическая ситуация изменилась. Американцы увязли в дорогостоящих войнах и пострадали от финансового кризиса, а после избрания Дональда Трампа президентом возникли серьезные вопросы об обязательствах Вашингтона перед союзниками. В Европе в это время разворачивался долговой кризис, затем хлынули беженцы, а Brexit поставил под вопрос будущее ЕС. В это же время Россия под авторитарным руководством Владимира Путина начала укреплять свои позиции как региональной державы, захватив Крым в 2014 г. и поддержав сепаратистов на востоке Украины.
Хантингтон предсказывал в 1991 г., что мощная недемократическая Россия станет серьезной проблемой для либеральных демократий Восточной Европы, а подъем путинской России по факту подорвал их. Для таких восточноевропейских лидеров, как Орбан, уже пресытившихся либерализмом, авторитарное правление и антизападная идеология Путина является образцом для подражания. Для многих поляков возвращение российской угрозы – еще один аргумент в пользу антилиберального правительства, которое способно защитить нацию. В других государствах Восточной Европы, включая страны Балтии, Россия выступает в роли спойлера, пытаясь распространять дезинформацию. В целом, вновь возникшая геополитическая незащищенность в регионе способствовала падению привлекательности либеральной демократии.
Антилиберальная Европа?
Популизм в Восточной Европе – недавний феномен, но он имеет глубокие политические корни в регионе и поэтому вряд ли скоро исчезнет. Самым тревожным в «антилиберальной демократии» Орбана является то, что «ее конец невозможно предсказать», отмечает австрийский журналист венгерского происхождения Пауль Лендваи. Антилиберальная демократия превратилась в новую форму авторитаризма, о которой Хантингтон предупреждал более 20 лет назад. Особенно опасно то, что авторитаризм зародился внутри самой демократии.
Новые популисты – не фашисты. Они не верят в преобразующее воздействие насилия и не прибегают к репрессивным мерам. Но они игнорируют либеральную систему сдержек и противовесов и не видят необходимости в конституционных ограничениях власти большинства – ограничений, которые формируют основу законодательства ЕС. Популизм в Восточной Европе не представляет угрозу для существования демократии, он опасен для единства Евросоюза. Чем больше стран региона пойдет по пути антилиберализма, тем чаще они будут вступать в конфликт с Брюсселем и выяснять пределы его власти, как сделала Польша в случае с судебной реформой. В итоге может произойти дезинтеграция Европейского союза, и тогда Европа превратится в разделенный и несвободный континент.
Опубликовано в журнале Foreign Affairs, № 3, 2018 год. © Council on Foreign Relations, Inc.
