Наши двадцатые начинаются не с надежды, а с растущих опасений. Как ни странно, это, скорее всего, хорошо – безрассудство уверенности в том, что худшее позади, не раз порождало новые катаклизмы. Масштаб сдвигов, которые мы переживаем, сопоставим с самыми острыми фазами прошлого столетия. Но большой войны все-таки никто не ждет.
«Вы не хотите понять, что мир вошел в новую политическую парадигму и ее представитель – я». Эту чеканную фразу произнес недавно на заседании парламента министр внутренних дел и глава Консервативной народной партии Эстонии (EKRE) Март Хельме. Парламент голосовал за его отставку, но неудачно – большинства не набрали. А причиной, по которой оппозиция потребовала вотума недоверия, стало то, что и без того невоздержанный на язык политик совсем отчалил за флажки, обрушившись на нового премьер-министра более чем дружественной Финляндии 34?летнюю Марин Санну. Напомнив слова Ленина о кухарке, способной управлять государством, Хельме насмешливо заметил: «А вот тут мы как раз и видим, как продавщица поднялась до премьер-министра, а также как некоторые другие уличные активисты и необразованные люди также выбились в члены правительства».
Хельме, которого клеймят популистом, а после последних событий еще и идиотом, – очень маленькая и очень провинциальная копия главного enfant terrible мировой политики Дональда Трампа. Полное презрение к политкорректности, отвержение общепринятых «красных линий», откровенно клановый подход к ведению дел (сын – министр в том же правительстве, а жена – теневая хозяйка партии), простоватая откровенность в сельском духе. При этом Марта Хельме новичком либо посторонним в политике не назовешь – он занимал разные позиции в эстонском госаппарате после восстановления независимости; среди прочего успел послужить и послом в Москве во второй половине 1990?х. То есть это совсем не новая когорта, оседлавшая волну популизма. Скорее какой-то глубинный политический слой, остававшийся маргинальным в более упорядоченные времена, но «выстреливший» тогда, когда все начало расползаться.
Маленькой Эстонии не стоило бы уделять столько внимания, подводя итоги 2019 года, если бы в ней не отразился в концентрированном виде важный мировой тренд. Хельме и его единомышленники из национал-популистов добились успеха на последних выборах, но его не хватило бы для того, чтобы участвовать в формировании правительства, функционируй политическая система как следует. Но она сбоит, политики традиционных партий накопили огромный запас взаимной неприязни – и политической, и просто личной. Как только в расклад вмешался непредусмотренный игрок, та самая EKRE, набор возможностей резко сократился. И если в большинстве других европейских стран альянс с «популистами» по-прежнему считается некомильфо и истеблишмент со скрипом договаривается внутри себя (исключений, правда, все больше), то в Эстонии решили себя не ограничивать.
Звезда семейства Хельме долго на небосклоне не продержится. Хамство в адрес финской дамы стало предпоследней каплей, так что министр в несвойственном ему стиле потом даже извинился. Но сам факт того, что такие политики оказались наверху в невероятно добронравной и дисциплинированной Эстонии, строго следовавшей в фарватере предписанной старшими товарищами правильной линии, весьма показателен.
EKRE ведет бой на два фронта. Против России – бывшего оккупанта и вероятного агрессора. И против Евросоюза, который считает современной версией СССР – структурой, лишающей народы права на свободу. Первое – аксиома. Второе именно в Прибалтике – почти полный нонсенс. Суть стратегии балтийских государств (среди которых, повторим, Эстония всегда была флагманом) на протяжении последних почти 30 лет – прочь от медведя, любой ценой в семью европейских народов. И никаких иных вариантов не рассматривалось – по объективным, как считалось, причинам. Как могло быть иначе у стран с такой историей ХХ века? И вдруг оказалось, что даже там безальтернативность приедается и начинает раздражать. А правдорубы набирают очки.
2019?й стал годом, когда истеблишмент, пропустивший несколько нокаутирующих ударов в 2016–2018 годах, мобилизовался на реванш. Импичмент Трампа в палате представителей. Распад радикальной право?левой коалиции в Италии и уход Маттео Сальвини. Бесконечный, растянувшийся на весь год клинч по поводу брекзита. Резкая активизация Эмманюэля Макрона, старающегося перехватить инициативу и предложить системный ответ на антисистемные протесты. Успех на выборах в Канаде Джастина Трюдо. Позорный обвал Австрийской партии свободы, лидеры которой проявили себя откровенными имбецилами, поддавшись на элементарную разводку. Явная пробуксовка Жаира Болсонару, который обещал перевернуть Бразилию по образу и подобию Трампа в США, но потерялся, оказавшись неготовым к масштабу проблем. Ну и так далее.
Но чем год завершается? Отстранения от власти Дональда Трампа не случится – в январе республиканский сенат его оправдает. А что произойдет на выборах в следующем ноябре, не берется предсказать никто. Великобритания выйдет из Евросоюза, причем выводит ее тот самый паяц-евроненавистник с таранной тактикой, над которым издевались как могли и которого Вестминстер возил лицом по столу несколько месяцев. В итоге – самая убедительная победа тори за десятилетия. Итальянское правительство, избавившееся от одиозного Сальвини, трещит по швам. Макрон, заявляющий все более дерзкие амбиции вовне, спешно латает все внутри – пока что без особенного успеха. В Австрии на досрочных выборах убедительно победил консерватор новой волны Себастьян Курц, чьи позиции позорище с прежними партнерами по коалиции не только не ослабило, а, наоборот, укрепило. Болсонару сдувается, но это пошло на пользу не демократическим силам, а военным, которые постепенно берут президента под контроль.
Март Хельме прав – мир вошел в новую политическую парадигму. Точнее, он вышел из старой и пришел в движение. Протесты по всему земному шару – от Гонконга до Кито, от Каракаса до Багдада, от Барселоны и Парижа до Бейрута и Хартума – все это проявления системных сдвигов. Никакой общей идеологии в происходящем не просматривается. В Латинской Америке, например, народные выступления проходят и под левыми, и под правыми лозунгами. А идеологическим (точнее, антиидеологическим) символом года, наверное, можно объявить Владимира Зеленского. Персонаж, сошедший с экрана, ожившее амплуа, увлек за собой три четверти населения страны, потому что людям обрыдли все «реальные» лица.
Зеленский в этом плане намного показательнее Трампа. Хотя миллиардера-застройщика из Нью-Йорка, прославившегося в качестве телевизионного селебрити, тоже трудно заподозрить в излишней идейности, его политический профиль достаточно легко описать. Это окарикатуренный по стилю, приправленный личной взбалмошностью, но вполне классический набор консервативных постулатов. И то, что Республиканская партия, многие сторонники которой зажимали носы во время избирательной кампании Трампа, сейчас довольно дружно его поддерживает, – явное тому доказательство. Владимира Зеленского ни в какую идеологическую ячейку не загонишь. Отчасти по той причине, что постсоветская политика и традиционные идеологии вообще трудносовместимы. Но прежде всего потому, что кризис доверия настолько глубок, что люди отторгают любые идейно-политические конструкции, полагаясь уже на чистые мечтания. А кто может быть лучше в этом случае, чем идеальный глава государства из популярного сериала?
То, что принято называть постсоветским пространством, стало в уходящем году вновь интересным опять-таки по причине глобальных сдвигов и перемен. В картине мира, сложившейся по итогам холодной войны, бывшие союзные республики занимали очевидное место: пространство подспудной конкуренции за влияние между наступавшими победителями (Запад) и сопротивлявшимися проигравшими (Россия). Ниша для находящихся в ней беспокойная и рискованная, но с понятной логикой поведения и объектов, и субъектов. К чему это привело – разговор особый. Важнее, что схема себя, похоже, исчерпала. Конкуренция не то чтобы закончилась, но драйва у ее участников существенно поубавилось – они все больше соизмеряют свои действия с внутренними задачами и ограничителями. Иными словами, Россия стала задаваться вопросом, а чем те или иные страны ей практически ценны, и так ли уж ценны на самом деле. Раньше такой вопрос не ставился вовсе – надо вернуть влияние, и всё. А ЕС и США настолько поглощены собственным переустройством, что энергии и ресурсов на экспансию уже не особо хватает. Сами же «страны между» (да извинят они за оскорбительную кальку с английского) куда больше, чем в предшествующую четверть века, предоставлены сами себе. А значит, должны самостоятельно определять свою траекторию, хотя привыкли вычислять ее как производную от курса «грандов».
Начиная с Армении-2018, мы видим смены политических фаз в разных странах. Украина, Казахстан, Молдавия, Узбекистан, отчасти Киргизия, в некоторой степени Белоруссия (хотя там основные трансформации отсрочены как минимум до президентских выборов следующего года) – везде идут различающиеся, но интенсивные процессы, и они приведут к новому состоянию большой территории. И это еще одно подтверждение меняющейся парадигмы, идущей на смену представлениям конца ХХ века.
Прекращение действия договора РСМД в 2019 году было предсказуемым, но все же достаточно шокирующим событием. Все вроде бы логично – если новая эпоха постепенно стирает институты предыдущей, то с чего бы договорам по модели стратегической стабильности оставаться неприкосновенными, они же тоже родом из холодной войны? Но все же казалось, что эта сфера стоит особняком, ибо обслуживает оружие, способное физически уничтожить человечество. Чуда, однако, не случилось. Если уходит мировое устройство, то уходит оно целиком. Катастрофы не произойдет, но чувство беспокойства усугубляется.
Сто лет назад, в конце 1919-го, западный мир, а тогда он определял международную атмосферу, с надеждой вступал в десятилетие, названное впоследствии «ревущими двадцатыми». Закончилась мировая война, самая страшная в истории, ее итогами в полной мере не был удовлетворен никто, но была надежда, что ничего подобного больше не повторится, – человечество, мол, отрезвилось от припадка жадности и шовинизма, ставшего причиной катастрофы 1914 года. На фоне финансово?промышленного подъема ведущие западные столицы переживали культурный бум и политическое оживление. Кончилось все это на исходе десятилетия крахом и Великой депрессией, а они стали толчком и к политическим, а потом военным катаклизмам тридцатых и сороковых.
Наши двадцатые начинаются не с надежды, а с растущих опасений. Как ни странно, это, скорее всего, хорошо – безрассудство уверенности в том, что худшее позади, не раз порождало новые катаклизмы. Масштаб сдвигов, которые мы переживаем, сопоставим с самыми острыми фазами прошлого столетия. Но большой войны все-таки никто не ждет.
Взаимозависимость, глобальные вызовы (климат и т. д.), ядерное сдерживание и отход от гегемонистского универсализма создают «предохранители», если использовать слово, ставшее модным из-за брекзита (backstops). Расчет на то, что все одновременно они не перегорят. Хотя полный локаут, то есть вырубание всей сети снабжения, случается не так уж редко – если не по чьей-то недоброй воле, то просто из-за износа системы.
