Применение Киевом дальнобойного оружия по целям в глубине российской территории равнозначно вступлению НАТО в войну и предусматривает, как дал понять президент России, весь спектр военно-технических ответов, включая, вероятно, и ядерный. На Западе призывают русскому блефу не верить. О том, как работает (или не работает?) сдерживание, Фёдору Лукьянову рассказал Алексей Кривопалов в интервью для передачи «Международное обозрение».
Фёдор Лукьянов: В западных изданиях открыто пишут, что Россия с самого начала угрожала, проводила «красные линии», ничего не делала для их сохранения, а значит, не надо и опасаться. Можем ли мы сказать, исходя из опыта противостояний, что пропустили этот момент? Как сделать угрозу убедительной?
Алексей Кривопалов: Ваш вопрос распадается на два горизонта. Что касается «красных линий», то это структура очень пластичная. «Красные линии» в воображении американского руководства – это одно, в воображении кремлёвского руководства – это другое, а «красные линии» в воображении российского общественного мнения – это третье. Как в евклидовой геометрии, эти параллельные прямые не пересекаются. Каждый под «красными линиями» понимает что-то своё. Если мы смотрим на украинский конфликт глазами Вашингтона, то, со своей точки зрения, они ничего запредельного не делают в плане своей вовлечённости в конфликт. Мы со своей колокольни это можем интерпретировать совершенно иначе.
Второй горизонт касается порога убедительности угроз. На протяжении всей ракетно-ядерной эпохи убедительным ядерную угрозу делает только одно. Убедительность зависит от того, что на самом деле поставлено на карту в военно-политическом отношении. У кого ставка больше, тот и к ядерным аргументам прибегает более уверенно, и его ядерный аргумент слышится громче.
Фёдор Лукьянов: Ставка – это что имеется в виду?
Алексей Кривопалов: Агрессивно-ядерная риторика, направленная на Вашингтон, не достигает цели по причине того, что профессионалы, военно-политические круги, от кого решения на самом деле зависят, прекрасно знают, что Россия и российская армия далеко не исчерпали свою возможность сокрушить противника на поле боя обычными средствами. Поэтому всякие прозрачные упоминания о спецбоеприпасах, о тактическом и стратегическом ядерном оружии там понимается как театральная поза, как фигура речи, как некий риторический оборот, и реагируют на это, соответственно, по Станиславскому: «Не верю!»
Никто кроме законченных ипохондриков на западе эту риторику не воспринимает: «Ваше положение не настолько плохо, и уж тем более не безнадёжно, чтобы вы прибегали к ядерной аргументации». Поэтому она не достигает цели.
Фёдор Лукьянов: То, что записано сейчас в нашей доктрине, что ядерное оружие может быть применено только в случае угрозы существованию государства, они так буквально и понимают – угрозы нет, поэтому нет оснований?
Алексей Кривопалов: Формулировка, зафиксированная в ядерной доктрине, достаточно коварна в том отношении, что это первый шаг расширительной трактовки функции сдерживания.
Что есть угроза существованию государства? Мы можем говорить об узконормативной трактовке функции сдерживания и о широкой.
Узконормативная трактовка, которая была зафиксирована в Рейкьявике, преобладала на протяжении большей части холодной войны и господствует в умах американских оппонентов, звучит так: ситуация стратегической стабильности – это положение, при котором потенциальный противник не может извлечь никаких преимуществ из первого упреждающего и разоружающего удара. Выворачиваем наизнанку – и это уже гарантированная возможность нанести уничтожающий удар возмездия с неприемлемым ущербом. Если вы имеете техническую, оперативную, организационную возможность нанести противнику неприемлемый ущерб в режиме удара возмездия, стратегической стабильности ничто не угрожает. Если такая возможность по каким-то причинам размывается, значит, ядерный баланс начинает разрушаться.
Теперь о расширительной трактовке того, что есть угроза существованию государства. Попытки такой трактовки – прямое следствие, на мой взгляд, травмы 1991 года. Давайте вспомним ночь с 25 на 26 декабря 1991 года. Империя де-юре погибает, Михаил Сергеевич Горбачёв собирает вещи и покидает нас. Происходит государственная катастрофа, однако в эту ночь ракетные войска стратегического назначения (РВСН) продолжали дежурить. Они сохраняли техническую способность нанести уничтожающий удар возмездия в случае агрессивной попытки нанести СССР/России уничтожающий контрсиловой удар.
И возникает логичное, вполне естественное, интуитивно и эмоционально понятное побуждение, – если узкая трактовка не работает, давайте придумает альтернативный вариант, давайте обратимся к расширительной трактовке. Мы увяжем ядерное и неядерное, политическое и стратегическое, дипломатическое и психологическое. Это решение интуитивно понятное, но, на мой взгляд, опасное и глубоко ошибочное.
Фёдор Лукьянов: Считается, что классический пример (возможно, единственный наглядный) – это Карибский кризис, когда сначала взвинтили до очень высокого уровня, потом посмотрели на это и решили, что не надо. Вы сказали о ставках. Если рассуждать в этих категориях, тогда ставки были в чём? И насколько они были высоки?
Алексей Кривопалов: Если говорить о ставках, то со стороны Хрущёва этот отчаянный жест был направлен на то, чтобы хоть как-то скорректировать безнадёжное соотношение сил по стратегическим носителям. В разгар Карибского кризиса это было соотношение 1:17. Хрущёв пытался использовать своё тактическое ядерное оружие в стратегической форме, разместив его на подходящей географической позиции вблизи американской территории.
Прежде чем говорить о ставках, надо отметить, что Карибский кризис от сегодняшнего дня фундаментально отличается. Сегодня стратегической стабильности ничто не угрожает, с точки зрения безотказности удара возмездия всё по-прежнему в норме.
Диапазон условий, при котором он мог нанести Соединённым Штатам неприемлемый ущерб, был очень узким, гораздо уже, чем сегодня.
Рассмотрим четыре базовых режима применения ядерного арсенала:
1) контрсиловой удар – стратегическое упреждение, попытка расстрелять ядерное оружие на другом континенте;
2) режим технического упреждения, то есть стрельба в ответ на агрессивные приготовления;
3) классическое возмездие;
4) ответно-встречный удар.
Из четырёх потенциальных опций в распоряжении Хрущёва была только опция №2 – режим технического упреждения. Из-за безнадёжного, разгромного соотношения сил он мог нанести неприемлемый ущерб только в том случае, если бы он, согласно девизу РВСН начала 1960-х гг., не опоздал ударить первым. Все остальные опции были закрыты. Ответно-встречный удар был нереализуем на уровне техники начала 1960-х годов. Контрсиловой удар – это безумие, потому что у нас четыре ракеты, а у них гораздо больше аэродромов и ракетных стартов. Режим удара возмездия тоже был закрыт, потому что в случае абсорбции первого американского удара от нашего стратегического межконтинентального ядерного оружия ничего бы не осталось.
Единственная опция, доступная Хрущёву, это режим технического упреждения – не опоздай ударить первым. А это означало отчаянный блеф. Он очень-очень сильно рисковал, и в конечном итоге тот результат, который он получил, был, в принципе, благоприятным – размен советской кубинской группировки на американскую группировку в Турции. Он не улучшил соотношение сил, но он не смертельно его ухудшил.
Что касается ставок. В той ситуации американцы играли в западном полушарии. Их техническое количественное и качественное превосходство в обычных вооружениях в западном полушарии в 1960-е гг. было неоспоримым. Фактор географической близости работал в их пользу. А самое главное – это было грубое нарушение негласной системы договорённостей со стороны Советского Союза.
Фёдор Лукьянов: Сейчас действительно очень раскалённый момент. Он принципиально отличается от той эпохи, но в теории всё-таки – возможен ли ограниченный обмен ударами («Мы всё поняли и давайте теперь договариваться»)? Я рос в 1970–1980-е гг., моё поколение воспитывали так, что если один раз что-нибудь подобное произойдёт, то сразу тотальная война и уничтожение всего человечества.
Алексей Кривопалов: Что касается эксалационной лестницы и теории ограниченной ядерной войны – всего того, что было изобретено американцами на рубеже 1950–1960-х гг. сначала в стенах корпорации РЭНД (RAND Corporation – находится в перечне иностранных и международных неправительственных организаций от 06.12.2023, деятельность которых признана нежелательной на территории Российской Федерации.) гражданскими учёными и аналитиками, потом было постепенно экстраполировано на гражданскую администрацию в Пентагоне при министре Роберте Макнамаре. Доктрины ограниченного применения, гибкого применения, эскалационная лесенка Германа Кана – это всё было разными вариантами на тему рационализации ядерного оружия. Полное применение всего наличного арсенала – это самоубийство, считали гражданские аналитики. Поэтому им нужно было сделать ядерное оружие более практически ориентированным: уменьшить разрушительный компонент, добавить какую-то эскалационную перспективу и, таким образом, лимитировать масштаб разрушений на первом ударе. Например, взять города противников в заложники – контрсиловой удар – обстрелять источники ядерного оружия неприятеля, лишить его значительной части арсенала, а оставшийся у нас резерв навести на города. «Если не сдадитесь, тогда по одному будем каждый день выжигать вам один мегаполис».
В теории всё это звучало достаточно убедительно, и попытки рационализации ядерного оружия не были лишены своей внутренней логики – парадоксальной логики. Но когда начался Вьетнам, на безъядерном вьетнамском полигоне все эти теории управляемой эскалации полетели в тартарары. Если мы посмотрим на попытку давления американцев на Северный Вьетнам, то оно осуществлялось в безъядерном режиме, но в той самое логике управляемой эскалации, гибкого ответа. «Давайте будем медленно повышать градус воздействия бомбардировочной авиации на севере Вьетнама, а техническую опцию разбомбить Ханой и Хайфон оставим как резерв, на случай устрашения». Ничего не сработало. Как гнали вооружения и боеприпасы по тропе Хо Ши Мина, как подпитывали вьетконговское партизанское движение северяне на юге, так и продолжали это делать. Благодаря своему исключительно высокому болевому порогу, к бомбардировкам были не чувствительны. Скорее всего, тогдашние отцы-основатели идеи ограничений ядерной войны, хоть и в благих целях, конечно, но заблуждались.
У тех, от кого на самом деле зависело решение в 1960-е гг. и позднее в 1970–1980-е гг. – штаб-квартира стратегического авиационного командования, профессиональные военные, которые составляли списки нацеливания и которые каждый год редактировали SIOP (The Single Integrated Operational Plan), – единственной хорошо проработанной на уровне теории и практики опцией до 1989 г. включительно был полный ядерный залп. Его разбивали иногда на аккорды, но в высших американских штабах во все эти гибкие ответы не играли. Это был элемент риторической обработки масс. Это была стратегическая риторика. Это был политико-стратегический документ, анонсированный широкой публике. Но в высших штабах была совсем другая бухгалтерия.
