Когда Советский Союз распался – он разошелся по швам союзных республик. Прежние республики Союза ССР стали независимыми государствами, их административные границы сделались границами государственными.
Вообще-то это исторически весьма редкий случай – когда империя распадается столь строго по своим административным единицам. Впрочем, еще более редкий случай, когда империя распадается столь добровольно. Здесь сыграло свою ключевую роль стремление РСФСР, во-первых, скинуть имперское бремя периферии, а с другой – выйти из-под власти союзного центра, который параллельно пытался сохранить свой контроль, экспериментируя с идеей изменения статуса республик РСФСР до статуса республик Союза и т. п.
Собственно, Союз закончился в тот момент, когда РСФСР вышла из него. Все прочее уже детали и подробности.
Империи обычно рушатся медленно – в череде поражений, расставаясь то с одним, то с другим владением. Или в мучительных попытках сохранить наличное – так, что нарастающая тоска от безнадежных усилий побуждает принимать неизбежное, как для Португалии уход из Анголы стал итогом десятилетий войны, когда было уже непонятно, ради чего все эти усилия, и никто не был способен представить себе, что значила бы, как могла выглядеть итоговая «победа».
Империи обычно рушатся так, что имперский центр постепенно вынужден принимать новую ситуацию, пытаясь (удачно или нет) сохранить контроль над своими владениями в иной форме: от прямого правления к косвенному, через союзнические отношения, промышленную и торговую политику и т. д. Или принимать потерю власти в качестве очевидности, потерпев поражение в прямой попытке восстановить контроль над территориями.
В случае распада Союза все произошло принципиально иначе.
Империя не столько разрушилась, сколько самораспустилась из столицы в силу того, что в конфликте 1990–1991 годов в Москве образовалось сразу два враждебных друг другу центра – союзный и республиканский. И последний в борьбе за власть пошел на то, что ликвидировал первый. Путем ликвидации той империи, центром которой он был.
Именно этот своеобразный самороспуск империи обусловил и в целом мирный характер распада: кровь лилась на периферии, для самой России все ограничилось Чечней – и «сдачей» русских за границами России, которые оказались попросту брошены. Их проблемы рассматривались именно как их собственные проблемы.
Прежние власти союзных республик оказались в подавляющем большинстве случаев новыми властями новых суверенных государств. А сама Россия, особенно с конца 1990-х, взяла на себя роль хранителя status quo, поддерживая и наличные режимы, и международное право, стремясь найти в последнем в том числе защиту для своих интересов и интересов своих союзников, как в случае с бомбардировками Сербии и последующим отделением Косово.
Впрочем, новые проблемы, которые вскоре наступили, были отчасти предсказуемы. Россия, Российская Федерация – два равнозначных имени, которые взяла себе с 25 декабря 1991 года бывшая РСФСР – еще ранее, на уровне символики, начиная с флага, герба и гимна соотносила себя не с государственностью 1918 года, а с прежней – выстраивая преемственность по отношению к Российской империи.
Прежняя, советская империя самораспустилась – и относительная легкость этого процесса, помимо прочего, означала, что империя не ушла далеко. Языком выражения этих реалий стали понятия «сферы влияния», «региональной сверхдержавы» и т. п., обозначая одновременно и ограниченность притязаний, и в то же время вполне реальные притязания оставаться державой, контролирующей в целом постсоветское пространство.
Сохранение status quo было в этом смысле одним из инструментов. Когда последнее оказывалось непоправимо нарушено, это означало, что приходит время других инструментов в рамках той же логики.
Пятидневная война за Южную Осетию, случившаяся десять лет назад, стала рубежным событием – от сохранения старых советских границ к запуску процесса их пересмотра.
На тот момент решение о признании Россией Южной Осетии и Абхазии представлялось единичным решением. И в тогдашней логике вполне могло являться таковым. После присоединения Крыма и радикальной перемены, вызванной им на всем не только постсоветском пространстве, но отчасти и в Восточной и Центральной Европе, пятидневная война и последующее дипломатическое закрепление ее результатов видятся малозаметным началом нового этапа.
Присоединение Крыма означало теперь уже со всей очевидностью конец эпохи формальной неприкосновенности границ: прежние границы 1991 года обрели подвижность, и теперь уже вопрос факта, насколько далеко зайдет этот процесс, сколь интенсивен он будет.
До 2008 года Россия выступала неизменно как защитник международного права. После Южной Осетии и в особенности после Крыма ссылка на международное право инструментализировалась, последнее перестало выступать как некая самоценность, охотно трактуясь как результат силового преобладания. Но открыв вопрос о границах, Россия не в силах сама его закрыть.
Империи не только рушатся медленно, но и практически никогда не исчезают до конца. Российская империя, чьим своеобразным продолжением стал Советский Союз, вполне заявила о себе в языке 1990-х, чтобы затем продолжиться в «возвращении Крыма», порождающем самой формулировкой вопрос о том, кем тогда является то целое, к которому этот Крым «вернулся»?
Это не те вопросы, на которые есть простые и быстрые ответы. Более того, всякая попытка простого ответа равнозначна броску зажженного факела в пороховой погреб. Неясность и двусмысленность – способ существовать на развалинах империи, одновременно в отсылках к разному прошлому собирая аморфную современность. До тех пор пока новые реалии не обретут собственной плотности.
Десять лет назад казалось, что случилось исключение из правил – новые границы обрели реальность, большая часть постсоветского мира плохо или хорошо, но совершила свой государственный транзит. Десять лет спустя уже всем понятно, что двадцать или тридцать лет на развалинах империи – слишком короткий срок.
